Ад внутри

      Мастеру снились кошмары.       Сначала Мастер не придавал им никакого значения: плохие сны приходили время от времени, и тогда он долго сидел в постели, обхватив колени и судорожно пытаясь вспомнить, как дышать, а потом некстати вспоминал, что дышать ему больше ни к чему. Он не помнил этих снов — они растворялись где-то на задворках памяти к утру, и разве что за завтраком он был немного печальнее, чем обычно, и тогда Маргарита клала ему на тарелку лишний ажурный блинчик. Глядя на то, как через дырочки протекает сгущенное молоко, Мастер не мог понять, почему чувствует себя как-то странно, но потом в течение дня это чувство само собой куда-то уходило, и Мастер снова становился спокоен и счастлив — ровно так, как это должно было быть в том месте, где они очутились.       Первый настоящий кошмар Мастеру запомнился надолго: после него он проснулся, отчаянно крича, и в ушах все еще свистел ветер и слышался хруст сломанных костей. Он кратко вцепился в плечо уже-не-спящей Маргариты и принялся раскачиваться, а сердце сдавила чья-то ледяная рука. Кажется, он плакал и размазывал по лицу горячие, жгучие слезы, но всего этого он почти не запомнил, как не запомнил и рук Маргариты, пытающихся отнять ладони от его ушей и пробиться через панику к нему.       Мастер не знал, что это было лишь начало пытки.       За последующие недели он научился не кричать, но Маргарита все равно просыпалась. Он не рассказывал ей о своих снах — только после некоторых прижимал к себе и целовал в белую кожу там, где проходила лямка ночной рубашки.       Правда была в том, что его сны будто подбирал специалист по посмертным мукам. Снова и снова он видел простой деревянный гроб и заплаканную мать, снова и снова слышал взрывы и стоны на передовой, снова и снова отдавал литературный билет, снова и снова переживал удары электротоком и пытался унять боль где-то не то в лопатке, не то между ребрами. Но эти сны были совсем не страшными по сравнению с теми, другими, когда воображение играло с ним злую шутку — он то видел Маргариту, гибнущую в горящем подвале, то видел кровавые браслеты у нее на запястьях. Иногда в кошмары приходил Воланд — и тогда они становились наиболее разнообразны. Мастер перебирал их всех: те, где Воланд отворачивается от него и говорит, что Мастер отвратительно пишет; те, где Воланд обращается мифическим монстром и терзает его тело клыками, и шерсть на его теле встает дыбом; те, где он вдруг перестает понимать тот язык, на котором говорит Воланд. Снились ему то какая-то пустынная местность среди гор, то раскаленный воздух Ершалаима, то утопленная в красном Москва. Снились утраченная возможность творить и обугленные крылья за спиной. Снилось то, чего он никогда не переживал и то, чему не знал имени. Словом, Мастеру снилось слишком много кошмаров для того места, где не должно было ничего страшного.       Мастер почти перестал спать: кому захочется встречать такие сны? Он даже думал научиться бодрствовать без отдыха, но почему-то тело просило снов, как просило сердце биться, а легкие — принимать воздух. Маргарита приходила к нему, когда он засиживался над книгами в свете лампы, клала тонкие руки ему на плечи — и Мастер вспоминал кровавые браслеты шрамов на них и вздрагивал. Уставшая Маргарита кошкой сворачивалась у него на груди, и он, не гася лампы и не задувая свечей, пытался вызвать во снах что-то светлое, но неизменно просыпался в слезах и весь дрожа.       Море за окном все дни билось в штормовом припадке, а в саду осыпались розы. Мастер заглядывал в зеркало за зеркалом и видел в своем лице те же признаки душевной болезни, что видел когда-то в надтреснутом зеркале в подвальчике, возле которого брился.       Ему снова становилось страшно и днем, и ночью, будто на его маленький Покой надвигалось что-то вечное и черное.       …Воланд явился спустя долгое отсутствие — Мастер помнил, что когда он уходил, кошмары приходили еще не каждую ночь, а лишь изредка, и Мастер мог еще улыбаться, медленно пить вино и смеяться над шутками Воланда. Мастер знал, что он снова здесь — и не ходил выходить. Слишком трудно будет скрыть лихорадочный блеск в глазах и дрожь в руках. И только призывный шум успокаивающегося моря и смолкший ветер, за которым он услышал веселый смех Маргариты, заставили Мастера надеть свежую рубашку и спуститься в сад, где они всегда встречались.       Взгляд Воланда, как и всегда, пронзил Мастера насквозь: писатель был для мессира не более чем бабочкой, что нужно приколоть к шляпке модницы. Воланд изучал его лицо с мгновение, и Мастер знал, что видит мессир: опухшие и потускневшие глаза, вечно сдвинутые брови, бледные щеки и не менее бледные губы. Мастер подумал: сейчас он спросит, что происходит, и ему придется придумывать ответ. Но вместе этого Воланд сделал несколько шагов по выложенной плитками дорожке, и трость его была ему, казалось, в этот день совсем не нужна. Улыбка Воланда вдруг блеснула золотым зубом, и Мастер весь вздрогнул и моргнул. Зуб тут куда-то исчез за границу бытия, а Воланд приблизился на расстояние вздоха и только прижал холодную ладонь к пылающей щеке Мастера.       — Вы совсем нездоровы сегодня, мой друг, — печально сказал он. Мастер не раз задавался вопросом, зачем Воланду какой-либо акцент теперь, когда нет смысла в маске профессора, и точно отвечая на этот вопрос, сегодня мессир от него избавился, оставив лишь чуть картавое “р”, что так сильно нравилось и Мастеру, и Маргарите, — ваша подруга мне рассказала, что вы плохо спите.       Мастер молча закрыл глаза и прижался к ласкающей его руке. В ладонях Воланда он ощущал себя душой, что невидимой рукой качается на волнах вечности.       И вдруг стало гораздо легче.       — Возможно, — наконец сказал он, отмирая и открывая глаза, чтобы еще раз взглянуть на Воланда, — но это совершенно пустяки. Вы останетесь на ужин?       — Останусь, мой бесценный Мастер, и я даже принес к нему свежего мяса, чтобы мы могли поджарить его на углях, сидя на вашем пляже. Море, правда, сегодня, удивительно неспокойно…       — Как и последние пару недель, — с нажимом заметила Маргарита. Она подошла к Воланду сзади и обвила его обеими руками, утыкаясь острым подбородком ему в плечо. — Мы очень скучали, мессир. Мастер вам никогда этого не скажет, но я скажу за двоих. Скучали-скучали!       Воланд скосил взгляд, склонив голову набок, и шутливо потряс тростью.       — Некоторые ведьмы как всегда очень много себе позволяют, — наигранно капризным тоном сказал он. — Отпустите же меня, коварная вы женщина, дайте мне толком поприветствовать вашего любовника!       Маргарита рассмеялась и действительно разжала руки, чтобы Воланд приобнял ее за плечи в ответ и поцеловал в обе руки.       Глядя на их шутливую манеру говорить друг с другом, Мастер вновь ощутил, как становится еще легче дышать — в первый раз за последние недели. Тучи на горизонте наконец растянуло.       — Может быть, сегодня будет настоящий закат? — его собственный голос больше не звучал так жалко, как все последние дни, — Но мясо на углях звучит замечательно.       Воланд улыбнулся как-то двойственно, чуть криво, и ничего не сказал, и Мастер счел это дурным знаком.       А еще Воланд так его и не поцеловал и не обнял, будто бы вдруг решил, что не имеет на это права.       …Мясо вышло восхитительным, а истории Воланда о жизни наверху были занимательными, хоть Мастеру и показалось, что он им не сказал о чем-то важном — как всегда, Воланд любил хранить секреты. Мессир выглядел измотанным, но когда он смотрел на Мастера, глаза его лучились улыбкой, которую не мог получить никто другой из смертных — впрочем, Мастер смертным больше не был, а значит, улыбка смертным не полагалась вовсе.       Вечер выдался теплым и по-настоящему летним — здесь не бывало других вечеров, ведь Воланд всегда мерз за пределами Ада. Даже сейчас он не снимал пиджака, а на плечи Мастер накинул ему шерстяной плед, который был у них специально для него. Воланд играл с огнем — перекатывал пламя по замерзшим ладоням, отогревая пальцы, и стараясь не подпалить плед. Маргарита лежала прямо на песке на животе, болтала согнутой ногой и норовила запустить туфлю в бескрайнюю водную гладь. Мастер отчего-то знал, что ее платье не помнется, а туфлю эти воды вынесут обратно.       Все будет так, как они себе придумают: двое детей, что решили построить идеальный мир по своим правилам. Двое детей, которые всегда найдут с утра на столе корзинку с той едой, которую именно сегодня желают. Двое детей, которые больше ни в чем не будут нуждаться. Двое детей, которым никогда не будет скучно в ими придуманном мире. Но только ли ими?       Мастер поморщился от воспоминания о недавних снах и прижался щекой к плечу Воланда. Интересно, что сейчас там, за границей их небытия? Что скрывает от них Воланд?       Вдруг ему стало ужасно странно: с моря повеяло каким-то мертвенным холодом, и Мастера передернуло от тревоги. Казалось, что что-то страшное происходит там, где кончается это бескрайнее море. Огонек в руках у Воланда погас.       — Вам страшно, мой милый? — мягко спросил Воланд, и Мастер зажмурился.       Да, ему было страшно. Казалось, что сейчас тьма из его снов накроет их троих, сидящих у вздыбившегося моря, и Мастер вскочил на ноги.       — Начинается дождь, — сообщил Мастер подрагивающим голосом и почти умоляюще попросил, — пойдемте в дом?       …В гостиной у яркого огня под звуки печального дождя Мастеру стало чуть спокойнее. Воланд завернул его в теплое одеяло и уложил к себе на грудь. Руки его мягко гладили Мастера по волосам, а Маргарита сидела подле них, притихшая и печальная.       — Что с вами, хороший мой? — принялся расспрашивать он, целуя Мастера то в лоб, то в висок, то в макушку. — Что вас так тревожит, что вы снова делаетесь совсем больны?       — Не знаю, — Мастер мелко дрожал у него на руках. — Какой-то жуткий страх, как будто что-то отвратительно неправильно. Что вживую, что во снах… боюсь засыпать. Не понимаю… мне же не должно быть страшно, я же уже умер.       Воланд снова поцеловал его и ничего не сказал. Маргарита встала.       — "Что-то не так" здесь с тех пор, как вы стали часто пропадать, мессир, — только и сказала она, склонив голову и улыбаясь странной улыбкой, полной разочарования, — я удаляюсь спать. Доброй ночи.       Мастер не понимал, в чем она винит Воланда — но знал, что она единственная имеет на это право. Воланд попытался было пошевелиться, будто бы намереваясь немедля покинуть гостиную и их приют, но Мастер только крепче прижался к нему.       — Пожалуйста, только вы не уходите, — зашептал Мастер, утыкаясь лицом ему в грудь. Он очень хотел остаться только здесь, на руках у вечности. Сегодня поцелуи Маргариты не принесли бы ему покоя. — Вы меня сейчас убаюкаете, и я усну, я знаю, и я не хочу больше просыпаться в слезах и цепенеть от ужаса, что я разбудил Маргариту моими криками… останьтесь, я вас умоляю! Мне было без вас так одиноко…       — Я никуда не ухожу, — Воланд действительно успокоился и продолжил гладить его по голове. — Ничего не бойтесь больше, вы же со мной. Я страшнее любого кошмара и сильнее любой другой силы.       Мастер тихо рассмеялся и закрыл глаза. В эту ночь он снова увидел пустой балкон и зияющую пустоту внизу, только почему-то вместо него с балкона летел Воланд — с искривленным ртом, в клубах пламени и пустыми, почерневшими глазами. И за него было гораздо больнее чем за себя одного.       Но страшно уже не было. Было только долго и мучительно больно.       …Проснулся Мастер почти без крика и увидел, что уже рассвело. Воланда рядом не было, но, выглянув в окно, Мастер увидел его, стоящего у края моря, и с ним говорил человек, которому Мастер дал имя Левия Матвея.       Мастер поспешно оделся и поспешил на берег, но когда он его достиг, Левия Матвея уже не было. Остался только Воланд, опирающийся обеими руками на трость — и глаза у него были ужасно грустные и потерянные.       — Что он хотел? — тихо спросил Мастер.       — Он сказал, — голос у Воланда чуть дрогнул, но быстро обрел прежнюю силу, — что он знает, почему вам снятся кошмары.       — И почему же? — нетерпеливо спросил Мастер. Уголок рта у Воланда дернулся.       — Ему велели передать, — Воланд почти выплюнул эти слова, — что я ношу в себе ад, и мое присутствие отравляет это место. Это мои частые визиты привели к вашим тревогам, Мастер, и потому я должен навсегда вас покинуть.       Мастер замер.       — Это он вам велел меня покинуть или это вы приняли такое решение? — тихо спросил он, осторожно положив руку поверх нервно сжимающих трость ладоней Воланда.       — Я, — слово упало тяжестью на песок, — вам будет лучше без меня.       — Мой дорогой мессир, — тяжело вздохнул Мастер и, не медля более ни секунды, заключил его в объятия, — никогда не говорите мне больше таких глупостей. Что за ерунду вы выдумали? Без вас здесь все не имеет смысла и сходит с ума — и море, и цветы, и я. Вы мне нужны, и мой Покой, он… он немыслим без вас. Я его придумал таким, понимаете? В нем должны быть вы и должна быть Маргарита.       Воланд судорожно вдохнул, и Мастер ощутил, как дрожит его дыхание.       — Вы бы что, ушли, не сказав нам, что никогда не вернетесь? — Мастер погладил его по спине. — Если бы я к вам не подошел вовремя?       Воланд в его руках напрягся, и Мастер знал ответ прежде, чем тот успел заговорить.       — Вы бы огорчились? — тихо спросил Воланд. — Обычно смертные радуются, когда я ухожу.       — Но я уже не смертный, мессир, — Мастер поцеловал его в чуть влажную от утреннего тумана щеку. — Да и чего мне бояться?       — Но я приношу вам вечные муки, — почти жалобно сказал Воланд. Море накатывало на берег все чаще и чаще, и спокойное утро грозило смениться штормом. Чайки принялись носиться над волнами, и их крик заполонил утреннюю тишину.       — Не думаю, что дело только в вас. Вы знаете, Левий Матвей своими вздорными речами натолкнул меня на разгадку. Давайте мы с вами переместимся к завтраку, и я вам ее изложу? Что скажете, мессир?       Воланд взглянул на него заблестевшими глазами и нацепил солнцезащитные очки с тихим “Тут так ярко, глаза слезятся”. Мастер бережно поцеловал его в тревожный уголок губ и поднес любимые руки к губам.       — Так что, хотите вы пойти к завтраку или немного прогуляться вдоль моря? — Мастер взял его под руку и снова поцеловал в щеку. Потом еще раз и еще. Поцеловал в плотно сомкнутые губы, что доверчиво открылись перед ним. Поцеловал соблазнительно и поцеловал невинно.       Море от каждого поцелуя успокаивалось: волны стихали, а облака на небе вновь расходились, давая солнцу выбелить мелкую рябь на синей воде.       — Прогуляться, — почти застенчиво прошептал Воланд, и Мастер взял его под руку, и они пошли по кромке воды по еще влажному песку, и Воланду совсем не была нужна трость, потому что он опирался на руку Мастера.       — Значит, вы больше ничего не боитесь, мой дорогой автор? — спросил Воланд как бы между прочим, — но не вы ли вчера…       — Мне был сон сегодня, — тихо сказал Мастер, — и в нем я очень четко понял, в чем причина моего недуга. Мне кажется, я вижу в них не только свои страхи. Да, иногда они приходят ко мне образами давно умерших родителей или моих обидчиков. Но куда страшнее те, где я теряю вас или теряю Маргариту.       Рука Воланда крепко сжалась на предплечье Мастера, но тот продолжал, зная, что лучшего момента не будет.       — И самые страшные из них всех, мессир, это сны про падение, хотя я этого никогда не боялся. И сегодня утром я кое-что понял.       Он остановился и положил руку промеж лопаток Воланда — там, где под одеждой прятались два тонких, нитевидных шрама.       — Это не просто мои кошмары, мессир. Они — ваши.       Воланд дернулся, отвел взгляд и резко оперся на трость, отстраняясь от Мастера.       — У меня не бывает кошмаров. Я никогда не сплю. Вы говорите глупости и забываетесь, — отчеканил Воланд, устремляя взгляд на взбудораженное море.       — Необязательно спать, чтобы видеть кошмары и нести их груз. Если вы настолько бесстрашны, то зачем же вы отворачиваетесь и пытаетесь скрыть от меня ваше волнение? Море выдает вас, дорогой мой. Не злитесь на меня, не надо. Я хочу вам помочь.       Мастер положил ему руку на плечо и, помедлив, обнял сзади, как это сделала вчера Маргарита. Воланд в его руках сначала напрягся, а потом медленно расслабился, обмякая в руках Мастера.       — Я очень за вас боялся, — тихо сказал Воланд, оседая на колени. — Что вас у меня вырвут, заберут наверх, и я больше никогда не… но я уже принес вам так много боли, и для вас было бы лучше, если я бы дал вам… свободу. И теперь я только отравляю вас моим адом, и я… я ни на что не гожусь.       Мастер осторожно опустился рядом и крепко обнял за плечи.       — Мой бедный мессир, — Мастер погладил его по голове, — немудрено, что это место так взбудоражено, когда вы так взволнованы. Вы совсем-совсем ни в чем не виноваты.       — Нет, я ужасно виноват перед вами, — Воланд уткнулся лицом в плечо Мастера, прячась от солнца. — Я совсем не могу вас защитить и только приношу вам новую боль.       — Не виноваты, — повторил Мастер. — ваш ад отравляет в первую очередь вас. Вам больнее, чем мне. Мои кошмары теперь пройдут, любовь моя, когда вы останетесь с нами и будете беречь мой сон. Мне уже легче, когда вы рядом.       “И вам станет легче, когда они перестанут мучить вас — вы ведь совсем не сможете думать о плохом, когда я вас целую и говорю, как я вас люблю”, — подумал Мастер, но не произнес этого вслух. Воланд смешно сморщил нос, как будто по привычке прочел его мысли, но только крепче прижался к нему.       — Я не могу надолго остаться, — печально сказал Воланд, — Наверху идет нечто страшное, и оно требует моего внимания.       — Вам нужно побыть со мной, — Мастер шутливо поцеловал его в щеку, — я тоже требую вашего внимания.       Воздух стал совсем свежим, и солнце стало совсем ласковым.       — Останьтесь с нами на одно “сегодня”, — Мастер смотрел на белые барашки на волнах, что катились к их ногам. — Попробуем отогнать мои страшные сны и ваши внеземные тревоги. Маргарита приготовит блины, и мы сыграем все вместе в принесенную вами “Монополию”. А потом мы пойдем на прогулку в наш небольшой сосновый лес. И вечером будем сидеть у моря и смотреть на закат.       Мессир поцеловал его куда-то в шею.       — Вы пытаетесь успокоить вечность настольными играми и блинами, мой дорогой Мастер. Вы же знаете, как это безрезультатно? — с усмешкой произнес он.       Мастер усмехнулся в ответ. Он знал, что в саду вновь расцвели облетевшие розы (и пусть такого не бывает). Знал, что Маргарита проснулась с легким сердцем. Знал, что сегодня наконец не увидит ничего страшного во сне. Знал, что где-то наверху один бродячий философ выговаривает своему посланнику, что просил передать лишь про то, что главный ад — у каждого в душе.       Знал — и больше ничего не боялся.       — Чудовищно безрезультатно, любовь моя.