Радость моя, подставь ладонь,
Можешь другой оттолкнуть меня.
Радость моя, вот тебе огонь,
Я тебя возлюбил более огня.
(Мельница — Радость моя)
— А-Тянь, дорогой, тебе наложить добавки? — Да, тетушка, пожалуйста. Все безумно вкусно, так бы и расцеловал повару его волшебные руки. — Да что ты, что ты, — запротестовала госпожа Мо, — это тебе спасибо, что помогаешь Гуаньшаню готовиться к гаокао. И что бы мы без тебя делали. — Ваш сын очень способный, когда захочет, — ответил Хэ Тянь, улыбаясь, — так что все заслуги принадлежат ему одному. — Я и не сомневалась. И все же. Спасибо, что заботишься о нем и присматриваешь, так моя душа спокойна… — Ну ма-а-ам, хватит. — Мо Гуаньшань, понуро перекатывая брюссельскую капусту от одного края тарелки к другому, бросил на нее предупреждающий и немного умоляющий взгляд, и она с улыбкой замолкла и как ни в чем не бывало отпила свой чай, хитро щурясь в сторону Хэ Тяня. Сегодняшним вечером семья Мо устроила небольшой праздничный ужин в честь повышения оценок Гуаньшаня в общем рейтинге школы, и Хэ Тянь был приглашен на него как самый дорогой и почетный гость. Правда, это не помешало ему в качестве помощи сходить в магазин, долго по-ребячески катить тележку, слушая возмущенные возгласы Рыжего («идиот, если ты добесоебишься до того, что снесешь эту гору консервов, платить за нее будешь сам!»), а дома разложить в холодильнике продукты по полочкам, пусть сам Гуаньшань после и выгнал его настойчивыми пинками на часок-другой на улицу, чтобы под ногами не вертелся и не воровал еду со стола, потому что тот бесстыдно лез обниматься и просил дать ему право нарезать овощи. В чем Хэ Тянь, естественно, был полным профаном, и вместо овощей постоянно попадал по своим пальцам, раздражая своего братца Мо нытьем про «поцелуй, поцелуй, иначе я занесу заразу в кровь и умру, ну малыш Мо, не будь ты таким бессердечным!» Так что, да, делать Хэ Тяню было, откровенно говоря, нечего. Хорошо хоть, что ему добродушно всучили старый баскетбольный мяч на поразвлечься, и он долго бесился с соседскими ребятишками, гоняя мячик по площадке и забрасывая его в кольцо, гордо выйдя в этом неравном бою победителем. Детский сад, штаны на лямках. Сейчас Тянь, вдоволь наносившись и вспотев так, что Гуаньшаню пришлось одолжить ему одну из своих футболок, подпирал подбородок рукой и в какой-то прострации, словив некое подобие дзена, наслаждался царящей в воздухе идиллией, и мог бы, если честно, просидеть так еще очень и очень долго, пока Гуаньшань не заметил его странный взгляд и не кашлянул, пнув того незаметно ногой под столом, мол, что завис, скажи что-нибудь уже. Хэ Тянь в ответ улыбнулся и сказал, отправляя в рот фасолину из салата: — Всегда приятно видеть такую домашнюю атмосферу, а быть частью ее — еще приятнее. Откровенно говоря, мне нечасто удается так вот посидеть в тесном кругу, — признался он с нескрываемой грустью, — так что занятия в качестве репетитора — это единственное, что я могу вам предложить взамен на то тепло, что вы мне даете. — Глупостей не говори, — мама Мо в ответ покачала головой. — Мы рады тебе в любое время и всегда будем ждать у нас дома. Правда ведь, сынок? — Угу. — Так что заходи, когда захочешь и на сколько захочешь. Я всегда хотела иметь двух сыновей, — словно по секрету сказала ему тетушка Мо, отчего Тянь засветился ярче солнца. — Ну-ну, не будем о грустном, хорошо? Пойду посмотрю, как там картошка в духовке. А-Тянь, милый, не поможешь тетушке? Мне нужно тебя о многом расспросить, а то один мальчишка не будет давать нам посекретничать между собой. — Конечно, госпожа, — отозвался Хэ Тянь полушутя, сделав галантный поклон и одолжив ей свой локоть, за который она со смехом ухватилась. — С радостью обсужу с вами все что угодно. Мо Гуаньшань, злобно насупившись, проводил их недовольным взглядом и подхватил палочками очередной кусочек мяса, наконец оставив бедную капусту в покое. Уже на кухне тетушка открыла духовку прихваткой и вынула противень, и от хлынувшего горячего воздуха у нее забавно подлетели вверх пряди волос. — Подай тарелку, пожалуйста, вон ту, что побольше, на самом верху. Ух, жару-то сколько. Они молча перекладывали запеченные кругляшки картошки, завернутые в фольгу, в глубокую миску, пока мама Мо между делом не сказала ему шепотом на ушко, придвинувшись ближе: — Гуаньшань просил меня молчать, но я все же скажу тебе по секрету: пригласить тебя было его идеей, он все сам приготовил и убрался во всей квартире, даже помочь мне не разрешил, негодник! Только тшш, я тебе ничего не говорила, идет? — и она заговорщически протянула ему мизинчик. — Идет, — Хэ Тянь, чувствуя, как у него от этих слов в груди начало что-то приятно покалывать и пузыриться, закрепил самую крепкую клятву, и они, смеясь, вернулись в комнату. Гуаньшань удивленно глянул на них, но промолчал. Остаток ужина прошел со смехом, звоном бокалов с соком (маленькие они еще, чтобы пиво пить) и стуком палочек по тарелкам. Когда вся еда была съедена, а посуда тщательно вымыта, Тянь с Гуаньшанем сидели в комнате последнего на кровати и пили горячий шоколад с щедрой горстью зефирок, тающих белыми облачками на поверхности и отдающих приятной сладостью во рту. Мама Мо, погладив обоих по голове, ушла спать, попросив мальчиков не засиживаться допоздна: им нужно было еще хорошенько выспаться перед завтрашним тестом по геометрии. Нежное прикосновение руки к своей макушке Тянь ощущал даже спустя время. Тускло горела лампа, освещая теплым светом их лица и бросая высокие тени на стены. Прежнее веселье ужина ушло, уступив место приятному тихому уединению. Квартирка была небольшая, тесная, но именно эта теснота придавала ей ощущение уюта. Хэ Тянь, подогнув одну ногу под себя, а второй свободно болтая в воздухе, то и дело отпивал мелкими глотками напиток, изучая, рассматривая человека напротив, словно видел его впервые. И каждый раз дыхание у него перехватывало, а в горле застревал ком невысказанного и сокровенного настолько, что боишься лишний раз подумать об этом — вдруг рядом будет тот, кто прочтет твои мысли и использует эти знания тебе во вред. Гуаньшань, конечно же, так ни за что бы не поступил, и Тянь знал это так же ясно, как дважды два четыре, но с непривычки все слова застревали на полпути где-то в горле. Он знал также, что однажды все не до конца выстраданное из раза в раз возвращается к человеку, пока он наконец не пересилит себя и не выскажет полностью то, что давно застыло на душе. Эта чаша будет наполняться, копить влагу по капле, пока в один момент она не перельется через край и не затопит все вокруг. И Хэ Тянь чувствовал, что он ходит по краю, как по острию ножа, а его сосуд давно полон. Хотелось смеяться и плакать одновременно — от счастья, что такое с ним произошло и от осознания того, что подобное возможно никогда не повторится вновь. Он всегда боялся привязанности, избегая ее, как нелюдимая собака каждого прохожего на улице, и вот, поглядите сами, один рыжий мальчик, вечно ругающийся на чем свет стоит и недовольно ворчащий по поводу и без, сам того не замечая, опутал его этой привязанностью по рукам и ногам, из-за чего Хэ Тянь теперь не мог даже спать нормально, не ощущая рядом тепла ставшего родным тела. У него было три зависимости: сигареты, кофе и Мо Гуаньшань, и если от первых двух он мог бы со временем отказаться, то от своего малыша Мо — ни за что на свете. Мо Гуаньшань это пожар. Пламя, засевшее глубоко внутри у него, Хэ Тяня, в сердце. Пламя, что согревает его холодными вечерами и не дает сойти с ума окончательно. И все-таки, вспоминая недавние разговоры за столом… Хэ Тянь как никто другой понимал, что человеку не всегда везет с родней, и никто не выбирает себе семью. Проживать и общаться с ней тебя вынуждают кровное родство и чувство долга: нужда людей друг в друге — сильное чувство, и даже любовь или дружба не всегда на такое способны. Свою другую семью, настоящую, пусть и не родную по крови, он однажды обретает, плывя по течению жизни. Внезапно это осознание обрушивается как снежный ком в жаркий день, и ощущение лишнего и покинутого всеми человека тает на глазах, а вся зажатость из тела постепенно исчезает. Он, всегда с завистью смотревший на маленьких детей, весело идущих со своими мамами и папами за руку по улице, нашел свою семью в шестнадцать лет в рыжем ежике волос, который было так приятно гладить и пропускать меж пальцев коротко стриженные прядки, в недовольно сведенных бровях и в холодном носе, утыкающемся ему в шею при объятиях; в звуке аккордов гитары, посиделок в лапшичной после школы и в одном зонтике, разделенном на двоих; в теплом материнском поглаживании по голове, приготовленном горячем шоколаде с зефирками и в пожелании спокойной ночи перед сном. И о времени ожидания он нисколько не жалел. Потому что это того стоило. Все вынесенные ими ссоры и недопонимания, ради того, что они имеют сейчас, того стоили. Гуаньшань изменился. И Хэ Тянь тоже. Они оба изменились благодаря друг другу: учась на своих ошибках, ища тропинки к чужому сердцу, стали близки, и эта близость была намного крепче, чем всякая дружба или даже любовь. Для такого просто пока что не придумали слов. Связь эта была прочная, и ничем ее не разорвать, как ни пытайся. А если такое — вдруг — однажды и случится, то пусть он лучше сдохнет, чем будет влачить свое существование и дальше. Без тепла в области сердца. Без их вечных подколок. Без Мо Гуаньшаня. Хэ Тянь сдавленно засмеялся от своих мыслей и, подув на какао, сделал очередной глоток. Гуаньшань, удивленный этим немного пугающим смехом, щелкнул пальцами у него перед лицом: — Эй, ты чего? Странный сегодня какой-то. Типа… страннее обычного. — Не переживай, малыш Мо, — улыбнулся Хэ Тянь. — Просто думал о том, какая у тебя хорошая мама. — Я не переживаю, — заворчал тот. — А мама у меня правда чудесная, — и после этих слов вечная складка меж бровей у Гуаньшаня разгладилась, а лицо приняло умиротворенное выражение, и от открывшегося вида у Тяня чуть не выпала чашка из рук. — Ты ей тоже нравишься, — дополнил он спустя время с несвойственным ему смущением. Тянь с этого внезапно весь зарделся, прикрыв красное лицо рукой. — Эй, а ты-то чего смущаешься?! — «Тоже», малыш Мо. Значит, я и тебе нравлюсь? — А… — Рыжий ненадолго завис, осознавая весь смысл сказанных им слов, а потом протестующе замахал рукой, попутно отпихивая ластящегося к нему словно кот Тяня. — Я не это имел в виду! Ты всем дамочкам нравишься, засранец эдакий, и я в их число не вхожу! Отстань от меня! — Ну-ну, не смущайся, малыш Мо, чай не чужие друг другу люди, да и вообще… Внезапно Тянь стал как никогда серьезным и посмотрел на него проникновенно своими черными, подернутыми блестящей влагой в тусклом свете лампы глазами, приблизившись так, что их лица разделяли считанные сантиметры. А потом сказал тихо, обдав дыханием губы: — Спасибо. Гуаньшань замер, завороженный этим взглядом, из-за чего Хэ Тянь, незамедлительно воспользовавшись ситуацией, подался вперед, но после его голова ушла вбок и упала Рыжему на плечо. Не двигался Гуаньшань и тогда, когда Тянь, поставив чашку на пол, благодарно ткнулся губами ему в шею, а потом крепко-крепко обнял обеими руками, будто боясь, что если он хоть немного ослабит хватку, Мо Гуаньшань исчезнет без следа. Но Гуаньшань был здесь, теплый, родной, пытался неумело обнимать в ответ и никуда не собирался уходить. Его чаша наполнилась до краев, и пришло время ему опустошить ее. И он осторожно начал, словно на исповеди, зная, что его обязательно выслушают и примут — уже приняли, — со всеми страхами и болезненным воспоминаниям из прошлого, которые хотелось поскорее забыть как страшный сон: — С каждым годом воспоминания о моей маме становятся все тусклее и тусклее. Словно в дымке я помню, как ночами втайне от отца мы с ней сидели на кровати, спрятавшись под одеялом, и мама шепотом читала мне сказки, а потом в свете ночника показывала руками силуэты животных и птиц и много-много смеялась, когда ее маленький глупый Тянь-Тянь своими неумелыми ручками пытался сделать парящего орла… Я знаю, со временем все сотрется, и останутся только старые фотографии в альбомах и нечеткие обрывки памяти… Поэтому, правда, спасибо за сегодня. За то, что пригласил меня и дал почувствовать себя частью своей семьи. За то, что открылся мне. Спасибо. — Черт, Тянь… — прохрипел Рыжий, неосознанно прижимая его ближе, пряча от всего остального враждебного мира в кольце своих рук. — Что же ты творишь... Но Хэ Тянь только покачал головой и начал льнуть к нему все сильнее, как бы говоря не грустить. — Сейчас я правда в порядке, и… Ты действуешь на меня, как мощное снотворное, Шань-Шань, — уставший за день, он внезапно повалил Гуаньшаня на скрипучую кровать, не подозревая даже, как от этого тихого и нежного «Шань-Шань» у Рыжего все внутри свело, а сердце зашлось бешеным ритмом где-то в горле. Он завозился, придавленный сверху нелегким телом, поерзал немного, устраиваясь поудобнее, а потом осторожно опустил руки ему на спину, аккуратно поглаживая ее до тех пор, пока Тянь не заснул, уткнувшись сопящим носом ему куда-то в ключицу. — Мы всегда будем тебе рады… я всегда буду тебе рад, и… Спи спокойно… мой маленький глупый Тянь-Тянь.***
Теперь, когда его крепко держали в своих объятиях и не собирались отпускать, Хэ Тянь наконец-то был дома.