Две птицы без крыльев

— О чем задумался, птенчик? — в голосе Галлахера отчетливо прозвучала насмешка. Внутри грез не было ничего настоящего, но даже для мира, где правил возведенный в абсолют вымысел, нынешняя обстановка в кабинете Воскресенья ощущалась слишком странно. Прямо напротив массивного рабочего стола, заполненного идеально ровными стопками важных бумаг и отчетов, стоял стул — такой же вычурный, как и всё остальное в кабинете, — а на стуле сидел связанный Галлахер. Веревки на запястьях и лодыжках, казалось, совершенно не стесняли его, и вся его поза кричала о высокомерном равнодушии и презрении к собственным скромным «неудобствам». Всё выглядело так, будто из них двоих именно Галлахер был хозяином ситуации, пусть и его неаккуратная, почти намеренно расхлябанная внешность плохо сочеталась с атмосферой педантичности, царившей в кабинете. — О том, как изменилось бы выражение твоего лица, если бы наш разговор происходил в реальности, — Воскресенье на мгновение оторвался от просмотра бумаг и поднял голову, чтобы взглянуть на собеседника. Хотя он старательно делал вид, что ужасно занят, ответ сорвался с его языка почти мгновенно. — Ты ведь знаешь, что это невозможно, — Галлахер пожал плечами и вздохнул, будто искренне разочарованный глупыми словами Воскресенья. — Впрочем, я и так без труда могу удовлетворить твою жажду ролевых игр. Он ухмыльнулся и, выразительно подвигав связанными руками, подмигнул. — Ты смотри, подходящая сцена уже готова. Воскресенье чувствовал, как внутри него постепенно нарастало раздражение. Ситуация на Пенаконии мало располагала к безрассудному флирту и перебрасыванию похабными шутками, слишком много всего одновременно требовало внимания от главы клана Дубов, и поддаваться таким незначительным уловкам Воскресенье не хотел. — А. Тебе не нравится слово «игры»? — Галлахер обнажил в усмешке зубы. Щетина и шрамы делали его похожим на гангстера, который зашел поиздеваться над беззащитной птичкой. — Знаю, звучит по-детски, а ты у нас не любишь всякое ребячество. — Достаточно. — Воскресенье чуть более резко, чем следовало, хлопнул ладонью по столу и поднялся с места. Сделал шаг в сторону Галлахера, а затем, подумав, вернулся обратно и аккуратно сложил отчет в одну из стопок. Теперь, когда ему ничего не мешало, Воскресенье планировал разобраться с настырным детективом. Галлахер откинулся на спинку стула, с заметной леностью во взгляде следя за Воскресеньем. Он не беспокоился, что птенчик выйдет за рамки полномочий и в ярости начнет крушить собственный кабинет, здесь все преимущества правил и ограничений Пенаконии находились на стороне Галлахера. Впрочем, Воскресенье вполне мог придумать какой-нибудь новый, более интересный способ наказать его. В прошлый раз это была сенсорная депривация, в позапрошлый почему-то щекотка, а до того — несколько безуспешных попыток стереть из грез целиком или частично само существование Галлахера, воспользовавшись средствами Семьи. — Что такое, птенчик? — Галлахер взглянул на Воскресенье снизу вверх. — Примериваешься, как бы нанести удар, не запачкав белоснежные перчатки? Воскресенье поджал губы и взглянул на свои ладони, прикрытые тонким слоем ткани. Даже во сне, в месте, которое Семья называла истинным раем, ему не было спасения от мизофобии. — Не зови меня так. — Птенчиком? Воскресенье нахмурился. — Именно. Галлахер усилием воли заставил себя не смеяться. Дразнить Воскресенье было по-своему приятно — адреналиновое возбуждение мгновенно охватывало тело, стоило только колким фразам сорваться с языка, и жар стремительно разбегался по кровотоку. Галлахер всегда считал себя горячим парнем, огонь был для него одновременно благом и проклятием, но, увы, в последнее время холод и усталость всё чаще беспокоили его, намекая на скорое разрушение этой грезы. — Попроси чего полегче, — произнес он и чуть шире расставил ноги. Веревки мешали свободно двигать конечностями, но вот такие крошечные изменения позы, особенно заметные вблизи, он вполне мог себе позволить. Воскресенье скользнул по нему нечитаемым взглядом. Галлахер мог поставить все бумажки мира на то, что легкая дрожь в уголках глаз крылатой занозы ему не показалась. Удивительно, насколько пошлым иногда казалось молчание. Едва уловимая пауза, с которой взгляд Воскресенья запнулся о пах Галлахера, непроизвольное движение кадыка при глотании, взмах пальцами, похожий на зарождающуюся попытку сжать чье-нибудь горло, — все эти детали рассказывали внимательному детективу чертовски интересную историю. Воскресенье еще не успел осознать собственное желание, а Галлахер уже мог предсказать, что будет дальше. — Тебе стоит следить за своими словами. — Воскресенье чувствовал себя уязвленным. Он был тем, кто задает правила; тем, кто контролирует ситуацию. В своем кабинете, в окружении бесчисленных книжных полок и потоков информации, он карал и миловал, взмахом руки решая человеческие судьбы. Тогда почему… Почему он не мог выломать крошечный винтик из шаткого механизма Часовщика? Галлахер улыбнулся. На этот раз оттенок эмоций в его улыбке был другим: что-то глубокое и опасное, смешанное с горьким привкусом потерь и ожиданием неизбежного финала. Такой коктейль в последние годы он пил чаще всего, а сейчас хотел предложить попробовать его и Воскресенью. — Тогда, господин Воскресенье, — хотя Галлахер использовал формальное обращение, дрожь острых глаз птенчика стала лишь сильнее, — позвольте мне задать один вопрос. Воскресенье едва удержал на лице равнодушную маску. Наверное, им обоим повезло, что в мире грез не существовало крови, потому что иначе белые перчатки сегодня были бы вновь обагрены. — Давай послушаем, что ты скажешь, — он мягко кивнул, однако желание схватить Галлахера за горло (и сделать что, милый птенчик?) становилось в нем всё сильнее с каждой проведенной наедине минутой. Поерзав на стуле и наконец приняв удобную позу, Галлахер посмотрел Воскресенью в глаза. Разница в росте и положении не давила на него, весь авторитет главы клана Дубов, подкрепленный неявным благоволением Повелителя Грез, ничего для него не значил. Здесь и сейчас были только они двое, две запутавшихся в сетях птицы, которые намеревались вырвать друг другу горло и выклевать глаза. Две птицы, которые не могли взлететь. — Твой очаровательный питомец, голубь гармонии, — Галлахер склонил голову набок и едко улыбнулся, — напомни, какой была его судьба?