***
Они давно хотели побывать в планетарии. Точнее, захотел первый Акааши, а Бокуто просто разделил восторг, в итоге ожидая этого даже больше. Здание внутри было с огромным количеством коридоров, которые уходили и вниз, и наверх, делились на перекрестки, дробились дверями. Большая часть окружающего вокруг интерьера – не считая фойе – утопала в темноте, лишь тусклые лампы эффектно освещали повороты и пути к залам. Акааши оценил атмосферу, а когда вошел в нужное для них помещение, то выдохнул в удивлении. Несколько рядов кресел, мягких на вид и больших, заполняли пространство в центре, а потолок накрывал куполом и уже проецировал звездное небо, ожидая начала программы. Чуть в отдалении Акааши заметил два больших аппарата, но не знал, для чего они, хотя предполагал, что связаны они с изучением космических объектов. Бокуто уже вовсю тянул его на места, вращая головой из стороны в сторону. В его и без того больших глазах отражались отблески пока горящих в некоторых местах ламп. Когда начался фильм, они уже лежали на креслах, и даже Бокуто затих, который до этого утопил вопросами о звездах. А какая звезда ближе всех к нам? А сколько их в самом большом созвездии? А на Землю они могут упасть? Почему мы их видим только ночью? В их программе, к сожалению, сегодня была немного другая тема, и Акааши обещал потом рассказать подробнее о том, что интересовало Бокуто. Сейчас они оба наблюдали за взрывом одной звезды, после которого образовалась черная дыра. Голос размеренно пояснял об этом явлении, а после углубился в историю открытия данных небесных тел. Лежа под куполом вращающегося звездного пространства, Акааши не мог отделаться от мысли, что он действительно лежит под ночным небом. В зале было прохладно, и это напоминало редкие ночи в тренировочных лагерях, когда они с Бокуто и с некоторыми другими товарищами по команде выбирались на улицу после отбоя. Потолок то и дело освещался очередной падающей звездой, и перед лицом Акааши стояло поле, на которое они все, уставшие и счастливые, ложились, а затем просто наблюдали за небом. Не все оставались, кто-то уходил досыпать свое, но Акааши нравилось вглядываться в бесконечность в осознании того, насколько маленьким он является под этим сводом. Бокуто рядом зашевелился: – Акааши, а ты помнишь, как мы… Акааши мягко шикнул, не желая мешать другим людям. Он повернулся к распахнутым глазам Бокуто, которые излучали восторг, и кивнул: – Да, я помню. Бокуто тоже в ответ кивнул и улыбнулся так тепло, что Акааши еще пару секунд вглядывался в крупные и родные черты отвернувшегося лица. А над ним в это время пространство и время рушились под гравитационной силой черной дыры. Это завораживало. Акааши смотрел в центр круглой бездны, и ему казалось, что она смотрит в ответ – притягивает и засасывает. Тогда, в звездные ночи в лагерях, был и Куроо с ними. Он с Бокуто неугомонно шутил, превращая спокойствие Акааши в кашу из легкого раздражения и дополнительной усталости, но ругаться все равно не хотелось. Эти моменты так и запомнились: россыпью звезд в чернеющей высоте, смехом по бокам, глупыми историями со школы и семейных поездок, разного рода откровениями, потому что – располагало. Диктор рассказывал о разрушающей силе черной дыры, а Акааши все глубже падал в свои мысли, уже зацепившиеся за образ Куроо. Воспоминание о тех временах дало понять, что между ними тогда ничего не было: Куроо был больше увлечен Козуме, а Акааши восхищался Бокуто. Они общались, но по-настоящему начали дружить после выпуска, когда большие школьные команды распались на самостоятельных уже студентов, разъехавшихся по разным городам. Оставшаяся тесная компания не виделась полным составом часто, но с Бокуто и Куроо удавалось пересекаться чуть ли не постоянно с учетом близкого расположения квартир. С Бокуто и Куроо удавалось пересекаться в каких-то странных крест-накрест: всегда косых, с острыми углами. Оба они накладывались друг на друга, на Акааши, давили точками соприкосновения и влекли в разные стороны. Черная дыра над Акааши притянула на себя свет, который в мгновение исчез. Хотелось продолжать смотреть на слом пространства и времени вокруг дыры, границы которой словно переливались и ширились. Казалось, будто бездна росла за счет окружающей ее пустоты. Когда Куроо в первый раз его поцеловал, оторваться так же было невозможно. У Акааши тогда появилось ощущение, будто он тоже заполнил какие-то свои пустоты. Но больше забирал Куроо: притягивал, удерживал каким-то магнитом, приковывал к себе. В этом для Акааши было что-то опасное, к чему ему не стоило бы подходить, однако не упасть было сложно – уже не получилось. Когда научные факты кончились, фильм перешел к другой части: внезапный шар осветил все пространство, затем начал сжиматься до еще одной точки, ломающей гравитацию вокруг себя. Теперь диктор знакомил с белыми дырами, существующими только в теории. Акааши заинтересованно вгляделся и вслушался, и даже Бокуто кинул пару взглядов на него. – Получается, если черные дыры плохие, то белые дыры – это их хорошие братья-близнецы? – Все-таки прошептал Бокуто. – Думаю, можно и так сказать, – Акааши согласился, хмурясь из-за всей этой концепции. Было странно слушать о том, что, по сути, белые дыры не могут существовать, так как, появившись, они сразу и погибают, ведь, в отличие от черных дыр, они выбрасывают из себя всю энергию, а в ответ ничего не поглощают. Их наличие в космическом пространстве лишь предположительно – в соответствии с законами и формулами. Но и в этом было что-то интересное. По описаниям белые дыры не пугали, так как не обладали той разрушающей мощью. У них не было той силы притяжения, которая могла бы поглотить целиком и в считанные секунды – без шанса на размышления. С Бокуто Акааши размышлял много. Еще со старшей школы, когда и начался весь этот психоанализ, чтобы держать Бокуто в тонусе. Неудивительно, что они так сильно сблизились. То время, которое они проводили вместе, разговоры, в которых все больше узнавали друг друга, заставили их сойтись, и это казалось чем-то естественным. Настолько естественным, что они никогда не обсуждали того, насколько они близки, никогда не говорили достаточно откровенно, чтобы прояснить, что между ними. Настолько естественным, что Бокуто закономерно тянулся к большему. А Акааши просто запутался. Сверху над ним в ряд нарисовались черная и белая дыры, растянулись, соединяясь одним тоннелем. Возможно, то, что попадает в черную дыру, выходит через белую – в другом пространстве и времени. Возможно, именно этот путь соединяет две вселенные, прошлое и будущее. Возможно, в каком-то из этих миров Акааши не загоняет себя в лабиринты своих мыслей и принимает чувства Бокуто, как положено. Сейчас же он постоянно спотыкался о самый главный вопрос: его ли я люблю или его любовь ко мне? Акааши казалось, что пока он тянул с этим, то защищал Бокуто от своего несправедливого отношения: будет нечестно пользоваться удобством, выстроенном на чужой заботе, если эта забота тебе не сдалась. А Акааши так и думал – в нем нет огня к Бокуто, лишь тепло, нагретое годами дружбы. Диктор перечислил интересные факты о черных и белых дырах, которые являются лишь теоретическими, а затем картинка пустило зрителей в путешествие по космосу. Огромные скопления звезд замелькали спереди и сбоку, вспышками сгорали метеоры, вдалеке таяли туманности, распадаясь на светящиеся точки – в итоге вся галактика крутилась, переливаясь в своей красоте и мощи. Бокуто рядом восторженно выдохнул. Акааши посмотрел на него, перевел взгляд на белую дыру, которая снова делилась всей накопленной энергией, разбрасывая ее в космическое пространство и ничего не требуя взамен. Она пульсировала, как огромное сердце, пока не сжалась в маленькую точку, испаряясь в бесконечности.***
Свалившись спиной в мягкость кровати, Акааши прикрыл глаза. Этот длинный день кончился, и, каким бы он ни был замечательным, оказаться дома в одиночестве казалось долгожданным освобождением. Для Акааши словно перестали существовать какие-либо стягивающие тело веревки, мысли рассыпались, больше не загнанные в одну точку, сдерживаемые и контролируемые. Не хотелось больше ни с кем разговаривать, и пустота спальни помогала успокоить тревожные волны в груди. Помогала на какое-то время сбежать от самим же надуманной ответственности. Полчаса назад он попрощался с Бокуто, который подбросил его до дома. Весь день они провели вместе, гуляя после планетария по окрестностям, посетили незнакомое ранее кафе, а после – просто катались. Это все выглядело как самое настоящее свидание. Бокуто много смеялся, рассказывая о дне рождении мечты, описывая, каким бы хотел его видеть: там были и водопады, и прыжки с парашютом, и ночевка в торговом центре, и торт в виде огромного волейбольного мяча, и все-все его знакомые и друзья. Акааши улыбался, радуясь, что хоть один пункт из этого списка будет выполнен. Ему было спокойно с Бокуто, было тепло попадать под его лучи и греться в них. Но всегда хотелось дать что-то взамен. Проблема была лишь в том, что Акааши заставлял себя. Было приятно чувствовать руку между лопатками, поддерживающую и защищающую, но собственные ладони не тянулись в ответ. Было приятно слышать восторженные рассказы и глупые вопросы, но самому делиться ничем не хотелось. Было приятно идти в толпе рядом с Бокуто, красивым и сильным, но бесконечно глупо – думать об этом, гордясь. Бесконечно глупым было все поведение Акааши, пользующегося уютом, исходящим от близкого человека, влюбленного и желающего большего. Бокуто много смеялся, словно забыв про утреннюю ситуацию, и Акааши тоже тогда успокоился. Но все это снова всплыло, когда им нужно было уже расходиться. Лежа на спине, Акааши накрыл лицо руками и глубоко вдохнул и выдохнул. Сердце отстукивало ритм где-то у горла, комом врастая и мешая расслабиться. Бокуто никогда прямо не говорил о своих чувствах, потому что в этом, как казалось, не было необходимости. Это было в его взглядах: нежных, восторженных, тоскливых. Было в постоянной заботе, громкой и открытой, порой смущающей самого Акааши. Это было в его терпении и умении себя сдерживать, потому что для Бокуто это должно было быть самым тяжелым. Но сегодняшнее, видимо, стало толчком даже для него. Акааши повернулся на бок, подтягивая к груди подушку. Он подумал о Бокуто, который остановил машину и на пару секунд завис, смотря вперед. Там, за лобовым стеклом, были только сумерки и сентябрьский ветер. Акааши, как обычно, хотел поблагодарить за день, но было что-то в сосредоточенности Бокуто, что заставило его подождать. В тот момент запах кожи в салоне особенно сильно запомнился. А затем был шорох, когда Бокуто повернулся боком. Одну руку он оставил на руле, и Акааши видел, как крепко она сжималась. – Слушай, Акааши, – начал Бокуто. Белая дыра разрасталась, создавая гравитационную воронку. – Я, конечно, не самый умный человек на свете, но я многое понимаю. Бокуто смотрел серьезно, словно точно знал, что говорил. Будто был уверен в каждом своем слове. Акааши не хватало этой уверенности. – Я вижу, как много ты думаешь, и меня самого бесит, что я – твоя проблема. Он сейчас так напоминал юного, беззаботного Бокуто школьных времен, который становился невероятно сосредоточенным в важные для себя моменты. – Но я все равно хочу сказать, что не отступлюсь. Пока ты мне не отказываешь, я буду рядом дальше. Акааши не получалось отвести взгляд от такого Бокуто. Возможно, он мог бы позволить себе и какую-нибудь глупость, не будь уже по горло в этих глупостях. Он боялся очередной ответственности, которая бременем легла бы на плечи, очередных лишних мыслей, затапливающих и навязчивых, поэтому молчал, не зная, что сказать. Даже сейчас, лежа в тишине (и снова доводя себя до тихого ужаса), он не может придумать нормальный ответ, который не дал бы потерять Бокуто, не теряя самого себя. В итоге Бокуто задорно улыбнулся и подмигнул: – Так что ближайшие еще сто лет ты от меня не отвяжешься. А затем заторопил Акааши, потому что тому «нужно было лучше высыпаться» и вообще «принять расслабляющую ванну», пока не вытолкнул из машины, одновременно прощаясь и уже размышляя о следующей встрече на свой день рождения. Все не так ужасно, успокаивал себя Акааши, дыша в подушку. Никто от него ничего не требовал, а в ближайшие дни он даже видеться ни с кем не будет. Мысли об отгороженности позволили выдохнуть тревожный ком. В такие моменты он думал: не лучше ли тогда быть совсем одному. А потом вспоминал солнечность Бокуто и понимал, что не может от этого отказаться, не может дать этому – погаснуть.***
Они все снова собрались в караоке-баре, с подарками наперевес, в ярких нарядах – как попросил Бокуто – и в предвкушении. Акааши с весельем наблюдал за радостным копошением именинника, который перебирал подарочные пакеты, пока на фоне звучал заранее подготовленный плейлист. Видимо, Кэтти Перри была в приоритете, играя уже пятой песней подряд. Глаза Бокуто светились, взглядом перебегая от одного к другому: Коноха уже разливал по бокалам Яку, Льва и Куроо что-то из меню. Акааши тоже наткнулся на этот блеск, улыбаясь и приподнимая свой бокал в сторону Бокуто: за тебя. Если Бокуто уже так рад происходящему, то что будет, когда… Дверь в комнату внезапно распахнулась, обращая на себя внимание всех. – Это здесь лучший доигровщик страны празднует день рождения? – Ты хотел сказать, лучший доигровщик планеты? – Нет-нет, он лучший во всей вселенной. – Во всей… погоди, а что больше вселенной? Акааши закатил глаза, глядя на близнецов, одетых в футболки с лицом Бокуто, а затем посмотрел на того реального и на широко раскрытый в восторге рот. За Мия в помещение с воплями влетели Тацуки, Сарукуй, Харуки и Дайчи с Хинатой. Цукишима вошел спокойно, но в руках держал огромную коробку – с тортом в виде волейбольного мяча, помнил Акааши. Если не назвать то, что начало происходить здесь и сейчас, хаосом, то Акааши не знал, чем ещё можно это считать. Собрать всех друзей Бокуто было идеей Куроо, и все были с этим согласны: как бы тот не любил разного рода развлечения, важнее всего для Бокуто были люди. Тем не менее, они все равно забронировали на завтрашний день базу для пейнтбола. А пока Бокуто громко смеялся в неверии: «Вы серьёзно подогнали мне массажное кресло?». Конечно, с собой его никто не брал, но держать в секрете, видимо, не получилось у Хинаты, который буквально зеркалил эмоции Бокуто. Музыку было плохо слышно в гомоне голосов и во взрывах смеха, стены перестали вмещать в себя столько людей. Всего нескольких песен хватило, чтобы начать думать о смене места отдыха. Так Акааши оказался уже в другой, похожей, но более просторной комнате, однако теперь уже в клубе, где песни ритмами бились о грудь. Кожаные диванчики окружали небольшой низкий столик, заваленный закусками с тортом по центру. Дайчи с сомнением отозвался о десерте под весь тот алкоголь, который рядами шотов сверкал под синие и фиолетовые отблески потолка. Но вряд ли кто-то вообще беспокоился об этом. Бокуто сидел с Тацуки и Конохой, ерзая на месте и активно что-то рассказывая. Акааши расслабленным взглядом водил по ним, по стенам, по потолку, откинувшись на спинку дивана. Слегка дёргал ногой под бит, счастливый личной безмятежности. Он никогда себе не отказывал в выпивке, потому что это было ещё одним способом забыть об ответственности. Переложить ее на чужие плечи – себя трезвого – и дать мыслям затихнуть. Сейчас ему было приятно видеть всех друзей, находиться в их компании, пусть и шумной: Бокуто, Хината и Атсуму вместе создавали неконтролируемый ураган смеха, заражающий и остальных вокруг. Им сейчас не хватало Куроо, который обычно их глупые шутки превращал во что-то острое, парочкой комментариев переворачивая смыслы, переводя стрелки и переходя на какие-то другие уровни юмора. Акааши усмехнулся, ища глазами черную челку, и не удивился, наткнувшись сразу на внимательный взгляд. Куроо шел с танцпола, довольный и запыхавшийся. Яркая красная футболка сейчас, в приятном полумраке, казалась кровавой – свою дурацкую рубашку в цветочек (парную с Бокуто) он оставил здесь. Акааши и не думал выходить танцевать, но другие, видимо, собирались получить все от сегодняшней ночи. Дойдя до их столика, Куроо захватил небольшую бутылку со стола и свалился в пустоту рядом с Акааши. Заполнил ее собой, тычась локтями и широко разведя ноги, превращая пустоту в тесноту – приятную, электрическую. Отпил, смотря на Бокуто – Акааши видел его повернутую голову, – а затем произнес негромко: – Вы с Бо со школы были загадкой для меня, – перевел задумчивый взгляд на Акааши – дулом в лоб. – Не понимаю, в чем проблема: ты так смотришь на него… – И не поймешь, – сразу ответил Акааши, не желая мешать белое с черным, и – на всякий случай – оторвался от того угла, где сидел Бокуто. Только его ждал другой капкан, который только и рад был раскрыть пасть с острыми зубами. – Ну да, куда мне, – Куроо скривил губы, кивая, – не я же переспал с лучшим другом человека, который мне нравится. Не той стороной смотришь, подумал Акааши: – Все не совсем так. – Ты не любишь Бокуто, – снова кивнул Куроо, – а я в жизни не держал волейбольный мяч. Акааши вздохнул. Куроо не смотрел на него, не смотрел ни на что конкретно, возможно, просто теряясь в туманом расползающемся свете, тягучем и ядовитом. – И никогда не лез не свое дело. Всегда у них все вот так выходило, хотя Акааши правда уважал Куроо. И знал, что Куроо не плохой человек. Злости никакой не было, не было ревности: Бокуто для них у каждого свой, – не было и споров-то настоящих. Царапались, ходили кругами, защищая непонятно какую территорию, претендуя на непонятно что. Возможно, поэтому в итоге и сцепились: сразу зубами, сразу в полную силу. – Вообще-то, если ты, вдруг, забыл, я побывал в тебе, – Куроо говорил тихо, опустив слегка голову к уху Акааши, заставив того немного отклониться. Держать лицо было привычным делом, но в горле все равно пересохло. – И это, знаешь ли, немного съехало от сценария в моей голове, где вы с Бо обмениваетесь кольцами, а? Некрасиво выйдет, если я втайне буду хотеть… – Куроо-сан, – Акааши слегка дернул губой вбок. Даже у него никогда не было таких фантазий, ведь они с Бокуто даже не встречались. Он повернул голову, всматриваясь в лицо Куроо: неровные розовые пятна на щеках, влажный взгляд, поджатые губы, будто в недовольстве. Или в чем-то другом. Акааши повторил слова Куроо: – Вообще-то, если, вдруг, – выделяя, – ты… забыл, то я не Козуме, чтобы смотреть на меня вот так. Куроо хмыкнул, выдыхая носом, и откинулся на спинку дивана. Он не сел в пустоту – он сам ею был. Глубокой, мерзлой внутри, засасывающей. Прямо как черная дыра, пустило разрядом мысль, и Акааши замер. Черные дыры образуются при гибели звезд. Куроо весь покрыт был звездной пылью, раздробленными миллионными частичками-осколками, оставшимися после взрыва – тяжелого расставания. И падал он, сжавшись в собственной боли, тоже долго, так долго, что разорвал всю слаженную систему, растянул пространство и время, не имея больше для себя рамок. – И все же, – произнес он, – не хочу быть частью вашей драмы. – Нет никакой драмы, – Акааши потер пальцами переносицу под очками. Безмятежность пропала, и яма в груди снова наполнялась тяжестью. Он ненавидел это чувство. Все ведь было так просто, пока Куроо не начал даже это усложнять. – Я свободный человек, как и он. – Сегодня ночью свободен после вечеринки? Куроо действительно не имел больше рамок. Была только одна граница – затягивающий горизонт событий. – А что, нужно забить пустоты? – Спросил, думая о той части сердца Куроо, которое было отдано Козуме. Которое теперь трещинами разрывалось, уничтожая себя и слишком близко подошедших. Акааши безвольно летел туда поперек законам физики и здравого смысла. Куроо пожал плечами, не отрицая: – Только если ты тоже этого хочешь.***
– Братан, ты не поверишь, Акааши такой умный! – Да что ты? – Нет, ты не понимаешь! Вот если представить, что ум обычного человека, это как… яблоко! То у Акааши это… тридцать яблок, серьезно! – Ну слушай, говори за себя, у меня тоже может яблок двадцать будет. – Нет, это все Акааши, он… он такой… – Он сидит на переднем сиденье, может, ему и скажешь? Акааши медленно моргнул, улыбаясь пьяным глупостям Бокуто и Куроо. Такси плавно въезжало в повороты, в туманы фонарного света, в ночь, которая давно началась и которая только начиналась. Все было относительным этим вечером. Относительно Бокуто и относительно Куроо. Этим вечером теория ломалась о теорию, постулаты Эйнштейна стирались и собирались во что-то новое, создавая новые законы. А законы хотелось нарушать. – Акааши, расскажи ему! – Бокуто схватил за сиденье и приблизился лицом, – про муравья, ну! Это мне мозг взорвало! – Бокуто-сан, вот ты и расскажи, докажи, что ты тоже умный, – ответил Акааши, закрывая глаза от мельтешения ярких вывесок. Тело было легким, поворачиваться и устраивать лекцию не хотелось. Он прислушался. – Ну, короче, ты – муравей, – уже обращался к Куроо Бокуто. – Ага, а ты – бабочка? – Тихо! Ты – муравей и идешь по батуту. Ну, такому, резиновому. Куроо согласно промычал, принимая условия. – И вот окружность… стой, подожди. Не с того начал. Там есть камень. – Где? – Ну на батуте, где еще? Акааши все же повернул голову и заглянул назад: Бокуто сидел боком и оживленно – больше жестами, чем словами – пытался что-то показать. – И из-за этого камня батут натягивается. И тебе нужно сделать круг вокруг камня – это будет окружность. Акааши, правильно? – Он резко оглянулся, взволнованным взглядом ища одобрения. – Все верно, Бокуто-сан, – подтвердил Акааши. Бокуто продолжил описывать детское объяснение искривления пространства, пока Куроо полунасмешливо – но точно с обожанием, Акааши знал, – слушал его. Он смотрел на Бокуто почти прикрытыми глазами, откинувшись на сиденье, и расслабленно улыбался. Он весь был, как его улыбка, ленивая, довольная и все равно настораживающая в своем спокойствии. – …так вот смотри, если бы этого камня не было, то окружность была бы равна…, – Бокуто снова умоляюще посмотрел на Акааши. – Диаметру, помноженному на число Пи. Бокуто довольно улыбнулся, задержав взгляд, а затем снова вернулся к Куроо. Тот совсем притих в противоположность возбужденному от восторга Бокуто. Акааши в тот день, после похода в планетарий, объяснил ему, что происходит в космосе, когда появляется черная дыра. Видимо, это запомнилось Бокуто как что-то действительно заслуживающего внимания Куроо. Куроо, который теперь посматривал и на Акааши, строя свою теорию гравитации, ломая установки и закрывая глаза на физику. Сегодня и вправду хотелось нарушать законы. – Но из-за камня диаметр становится длиннее. И что это значит? Формула больше не работает! Физика пошла в жопу! Физика пошла в жопу. – А разве это не геометрия сейчас была? Бокуто не успел растеряться от вопроса Куроо, потому что Акааши сам ответил: – Бокуто-сан прав, он просто… описал только самое интересное. Он хотел объяснить пространственно-временное искривление под влиянием космических тел. Бокуто и Куроо моргнули почти синхронно, таксист сбоку кинул на Акааши взгляд. – Я могу… я могу, конечно, завершить мысль, – протянул Акааши, – но сомневаюсь, что мы сейчас в состоянии это обсуждать. – Предпочту остаться муравьем с камнем, – Куроо кивнул с серьезным видом. – Я же говорил, что Акааши умный, – сказал Бокуто, и Куроо с этим тоже согласился. Машина почти подъехала к дому. Кричащие вывески остались давно позади, спальный район города глушил своей тишиной, провожая по пути редким и невзрачным светом из окон. Бокуто молчал, и это был хороший тип молчания, сытый, довольный. Он еще в клубе много раз всех поблагодарил, поэтому сейчас просто попрощался, кидая Куроо «я заеду за тобой завтра». В темноте за тонированными стеклами было плохо видно, но Акааши уловил, как его силуэт сбегает по ступенькам к дверям подъезда, прежде чем такси выехало на шоссе. И если Бокуто даже своим молчанием заполнял салон, то сейчас стало чего-то не хватать. Акааши покосился на навигатор на панели у водителя: стрелочка держалась яркой линии, летящей далеко вперед, игнорируя поворот в сторону квартиры Акааши. На дорогах практически не было машин, путь перед глазами был открыт. Акааши, как и стрелка навигатора, доверял наложенному маршруту. Чем меньше расстояния оставалось, тем медленнее казалось время: углы поворотов сгладились, светофор за светофором подмигивали красным, казалось, что слышалось даже шуршание асфальта под колесами. Акааши сосредоточился на своем состоянии и почувствовал, как мир вокруг пульсирует, словно омывая мягкими частыми волнами. В такт биению сердца. Не существовало салона машины, не было ночного города, планета сошла из-под ног. Ощущалось падением и одновременно взлетом – не было верха и низа, не было пола и потолка, поэтому – бесконечно. Бесконечные ступени, бесконечный лифт, бесконечный коридор, бесконечные секунды в минутах. Каждая из них в своей степени, каждая помножена на себя, на стены вокруг, на углы, на звон ключей. Секунда на ещё одну, и еще, и еще, и дверь не открывалась, и скважина слишком маленькая, и плечи подо лбом твёрдые. Все было слишком медленным, заторможенным: поворот чужого тела – вокруг своей оси, развёрнутым углом, тоже – помноженный на секунду. Пальцы на подбородке – до кратеров на коже. Шаг вперед – а будто вниз – тяжелым, грузным, неизбежным. Акааши понимал, что за этой дверью – бездна. Куроо прижался к ней спиной, притягивая к себе, и бездна ластилась к его затылку, гладила за плечи, смотрела его чёрными зрачками. За порог они переступили одним комом, двумя притянутыми атомами, перепутанными электронами, переписанными формулами, переигранными ролями. За порок они переступили тоже вместе, спотыкаясь о свои ноги, о разбросанную обувь, о секунды: четыре, пять, шесть, семь – заповедью и чудом света. Чудом не падая, но припадая друг к другу. Куроо засмеялся прямо в губы Акааши, тихо и медленно. Оставил на них свою улыбку, что припечатал, тоже медленно, и глубоко, и крепко. Акааши чувствовал опору: руки на спине, плечи под ладонями, – но при этом не мог за что-либо ухватиться в призрачном ощущении невесомости. Коридор расширился вкривь и вкось, пустился в беспорядок, в маленький хаос. Они куда-то шли, и шли слишком долго, слишком медленно и длинно: растянутым временем, дрожащим маревом, бесконечностью и бессмысленностью. Безмысленностью. В голове было совершенно пусто, на тысячи световых лет никаких преград, абсолютный вакуум. Хотелось улыбаться в облегчении, потому что дышалось свободно, и можно было сжать в кулаке черные пряди, можно подставить шею под зубы, можно зашипеть, не стесняясь, не сдерживаясь. В спальне Куроо Акааши и был, и не был. Впервые – в таких обстоятельствах, поэтому каждый шаг был новым, первооткрывающим, оттого и опасным. Акааши это знал, и ему было приятно, до жжения на кончиках пальцев хорошо. Необычно просторная – с заработком у Куроо сложилось сразу, – комната окружала, смотрела сверху высоким потолком, давила темными углами, поглощала в себя и не отпускала. Акааши был слишком маленьким под этим напором, слишком слабым под взглядом Куроо, песчинкой в необъятном космосе. Муравьем, который неизбежно шагал к камню, сползая все глубже и глубже. Воздух выбило из легких, когда Акааши упал на кровать спиной и – сорвался вниз за черту. Время окончательно остановилось, распадаясь шумом в ушах. Ощущения кадрами и картинками, событиями, и все – за горизонт. Там, за точкой невозврата, держаться было не за что, и Акааши хватался за плечи Куроо, утягивая за собой, целуя отчаянно и в страхе разбиться. Но сталкивался он лишь грудью о чужую грудь, и это сбивало с толку, путало, путались ноги, покрывало под ними, волосы под пальцами, было и тесно, и свободно, и горячо, и мерзло. Пространство и время разошлись по швам, по мерам – на все четыре, как сторон у квадрата и света. В том, как Куроо прижимался к Акааши, совсем не было света. В том месте, куда упал Акааши, была только тьма, безусловная и неукротимая. Это освобождало. Было просто довериться и забыть о контроле, замереть в небытие, отдаваясь ощущениям: пальцы на ребрах, дыхание на коже, влага языка. Куроо сам его раздел, и Акааши видел, как голодно тот смотрит, как нуждается и сдерживается. Это восхищало, и Акааши ответил тем же: внимательно проследил, как Куроо снимает футболку, и, завороженный, коснулся пяткой груди. Куроо тут же перехватил его за щиколотку, наклоняясь. Раскрытый и уязвленный, Акааши был доволен, но хотел еще большего. Достаточно было совсем немного поерзать под Куроо, чтобы тот выругался и подтянул вверх вторую ногу тоже. Растрепавшаяся челка падала на лицо в обычной своей манере, но никогда еще Акааши не находил это настолько привлекательным. В темноте глаза напротив казались черными, по-кошачьи пронзительными и совсем не отрывались, пока Куроо терся щекой об икры Акааши. А потом Куроо открыл рот, возвращая их на Землю: – Слушай, насчет Кенмы… Акааши резко выдохнул, прикрывая в недовольстве глаза. Он ненавидел перебивать людей, но еще сильнее он не хотел очередного бремени на плечах. – Тебе не нужно ничего объяснять. – То есть… вот это все, – Куроо облизнул губы, обводя взглядом… ситуацию под собой, – это нормально? Я к тому, что я… между нами… – Куроо-сан, пожалуйста. Конечно, «между ними» ничего не было, кроме плюса и минуса, притянутых естественно и неизбежно, и, если это так нужно было обсудить, Акааши займется этим. Но все это после, потому что сейчас пояс штанов Куроо давил и рукам хотелось трогать и сжимать. Поэтому они сами коснулись и за шею притянули еще ниже. – Ненормально сейчас лишь то, что ты остановился. Остальное подождет. А сейчас, – Акааши уткнулся носом в щеку Куроо, – помоги мне забыть собственное имя. Небольшая смена угла – и губы прижались друг к другу в согласии и обещании. Небольшая смена угла – и Акааши зашипел, выдыхая в рот Куроо, двинувшемуся, чтобы встать. Настрой слегка сбился, и мир вновь начинал вставать на свои места. Акааши не хотелось возвращаться в реальность, которая уже успела расслоиться, поэтому он подтянулся повыше, поворачиваясь на живот. Подушки пахли Куроо, и он глубоко вдохнул, потираясь о покрывало. Сзади послышалось хриплое: «Видел бы ты себя…», – и Акааши оглянулся, замечая, как рядом падают смазка и презерватив. А потом почти заживший синяк после укуса на плече заныл, потому что Куроо снова прижался туда зубами – магнитом, что ли, тянет? Ладони ощущались большими и сильными на спине и пояснице, и это снова кружило голову. Конечно же, усмехнулся Акааши, конечно, выхода отсюда не было. Бездна зияла Рубиконом, в котором Акааши утонул на эту ночь – и это было даже хуже, чем перейти его. Из черной дыры никто не возвращается, и даже свет пропадает в абсолютном нигде, если пересекает горизонт событий. Событий в жизни Акааши хватило, чтобы с безразличием соглашаться на такое освобождение. Поэтому он закрыл глаза и прикусил губу, когда ощутил холод смазки на коже. Контрастными пятнами на плечи ложились горячие поцелуи, заставляя растечься и распасться – на маленькие частички, каждая чувствительнее другой. В какой момент все эти частички собрались в один большой ком, Акааши не знал, потерянный в ощущениях. Потом он яркими вспышками помнил только то, как задыхался в подушку, как тянулся до боли в лопатках к Куроо, чтобы кусать и зализывать его губы, как загнанно дышал, сидя на нем, как все просил и просил, обнимая крепко ногами. Чем ниже он падал, тем сильнее повышался накал, доходя до предела. И если там грань была: в раскрытом в удовольствии рте и зажмуренных глазах, – то внизу ждала только сингулярность.***
Акааши понял, что достиг ее, когда дверь квартиры закрылась – и он остался один. Бокуто пришел внезапно и нет. Он планировал, и все об этом знали, вот только наткнуться на него в коридоре, выходя из спальни Куроо… все равно было неожиданным. Акааши не собирался прятаться: в этом не было смысла, – но все же застыл, когда столкнулся с ним взглядом. Все это походило на глупую сцену адюльтера: Куроо, открывший дверь и стоящий в молчании, Бокуто, улыбка которого полусползла, и Акааши, еще даже не застегнувший рубашку на себе. Вот только никто никому не изменял, и над ними просто нависло недопонимание. Одно огромное сложное недопонимание, распухшее очередным тревожным комом в груди Акааши. Он перетерпел взгляд Бокуто, который прошелся по его телу, пережил его растерянность и неприятной таблеткой проглотил эту секунду осознания. Тот неуклюже присел на тумбочку рядом и выдыхнул: – Во дела… Он продолжал смотреть только на Акааши, и это походило на пытку: его хотели прочесть, но в нем не было страниц, его хотели раздеть, но он уже ощущал себя голым – у него просто не было ответов на вопросы. В глазах Бокуто светилось одно: почему? Две его слабости сейчас стояли перед ним и ждали реакции, и Акааши хотел уже открыть рот, когда тот внезапно повернулся к Куроо и произнес: «На пару слов». Он так и ничего не сказал Акааши. Думать о том, что происходит за дверью, не хотелось, но не думать не получалось. Медленные и глубокие вдохи и выдохи были привычной практикой. Акааши пытался сосредоточиться на мысли о том, что будет делать с этим. Предугадать, что будет дальше, было сложно, решить, как себя вести – еще тяжелее. А строить планы сейчас – глупо. Вот она – сингулярность. Не просто центр черной дыры, а точка его соединения с белой. Акааши стоял в чужой квартире, не зная, куда себя деть, и уже собирался выйти следом, когда Куроо вернулся. Он сразу прошел в ванную комнату – чтобы остановить кровь из носа. Акааши остановился за его спиной, в беспокойстве то оглядываясь назад: ушел Бокуто окончательно или зайдет снова? – то смотря на Куроо. – Ты в порядке? – В норме, – тот ответил, смывая красные разводы, – это было заслуженно. – Извини, – Акааши хотел коснуться рукой спины Куроо, но не решился, – ты не хотел быть частью этого. – Нет, правда, – Куроо намочил полотенце и прижал к носу. Он поднял голову и посмотрел в зеркало: темные пряди растрепались, глаза смотрели серьезно. – Это предназначалось лично мне. Будто я не знал о его чувствах. Справедливо с его стороны. Он шмыгнул носом и тут же поморщился, а затем повернулся. – Не обижайся, – предупредил он, – но мы оба мудаки. Акааши это понимал: он бы и себя тоже ударил. Возможно, так было бы даже лучше: реши все сам Бокуто. – Такое чувство, будто ты даже не беспокоишься. Будто ты хотел этого. – Я… я не знаю. Он никогда бы не сделал больно Бокуто специально. Он не мог оттолкнуть его, зная, что этим навредит ему. Откажется от него, сотрет привычку и созданный уют. Сейчас Акааши по-глупому чувствовал себя непричастным к созданной ситуации – стоя в самом ее центре. Он прошёл мимо Куроо к раковине и упёрся взглядом в зеркало. Он не понимал своих чувств, не понимал, теряет ли он что-то или освобождается. Не знал, как должен себя вести. Он не чувствовал опоры рядом, не видел указателей и подсказок. Свои страхи мешались с привычным желанием защитить Бокуто. Было слишком вязко стоять и тем более – куда-то двигаться. Акааши посмотрел на слив в раковине: смыть бы себя туда. – Что собираешься делать? Что он собирался делать? Ему бы с сердца камень сдвинуть, а по ощущениям – он муравьём под этот камень лез. Эгоистичным муравьем, думающим, что его не разорвет, что он может выстоять против законов физики. Вот только они не работали внутри черной дыры, придавленные искаженным пространством и стертые сломанным временем. Ничего не помогало. Что ему оставалось делать, кроме как… – Быть честным. Потому что в любом случае белых дыр не существует. Потому что ему пришлось пропасть в неизвестности, разделить на ноль, разорвать функцию и посмотреть в лицо бесконечности, чтобы найти в себе смелость признать слабость. Признать перемены и переменные – в этом сложном, неровном уравнении, которое нуждалось в решении. Решить его, в конце концов. Он снова поднял голову: Куроо тоже смотрел – зеркальный, плоский. Ничто не возвращается из черной дыры, однако в теории можно выйти оттуда через белую. Но стоит ей выбросить накопленную информацию – она исчезает, сжимаясь в собственной массе. – Просто… не дай ему уйти в себя. – Знаю, – кивнул Акааши, – не дам. В последний раз он хотел бы правильно поступить и честно защитить Бокуто – пусть даже от самого себя. От этой мысли было горько, но дышалось легче. – Кстати, – воскликнул Куроо, на что Акааши заинтересованно обернулся, – мне ночью Кенма писал, оказывается. Возвращается, помощи попросил. Акааши чуть ли не кололся о его грустную усмешку, поэтому уточнил: – А ты? – А я все еще безнадежно его люблю. Куроо коротко засмеялся, пряча взгляд в углах, но глаза все равно искрились так, что вряд ли это можно было бы скрыть. Акааши тоже усмехнулся, не удивленный. – Мне стоит подумать о сохранности своего лица. – О, у Кенмы другие способы, не переживай. – Опозорить меня на пол-интернета? – На весь. Акааши с серьезным видом кивнул, принимая сведения. Было хорошо отвлечься, потому что незавершенная ситуация с Бокуто беспокоила и требовала порыва смелости. – В любом случае, – Куроо вздохнул и посмотрел на полотенце: нет ли свежей крови, – ему просто нужна помощь. Ничего такого. – Но удачи тебе все равно пожелать стоит? Улыбка растеклась скромной, сдержанной линией. Когда дело касалось Козуме, Куроо превращался в желе, и Акааши покачал головой, думая о его совершенно другой стороне. – Тебе, кстати, тоже, – произнес тот и сразу стал серьезным. – Он наверняка не уехал, иди уже. Акааши вновь повернулся к раковине и наклонился всполоснуть лицо. Вода была холодной, но освежала. Он не знал, что с ними станет, но теперь понимал: что угодно будет лучше, чем сейчас. Он не мог держать Бокуто привязанным к себе. И сам тоже привязаться не смог. Он снова сделал глубокий вдох, а затем выдохнул, пережидая легкий мандраж – лицо при этом оставалось спокойным, смотрело в зеркало, и теперь Акааши не было стыдно под этим взглядом. Теперь он знал, что ему нужно, и не убегал. Он понимал, что в их отношениях, возможно, несильно много изменится, но все равно слышал, как с грохотом падают горы с плеч. Удивительно, сколько там вмещалось. А плечи Бокуто шире – там мощные хребты раскинулись, ждущие и терпеливые, и Акааши должен был уже давно помочь их разгладить. Если на спине Акааши родинки – созвездиями, то Бокуто должен был носить на себе долины: широкие и открытые, как его сердце. И вовсе ему, пульсирующему и щедрому, не нужно было испаряться в бесконечности, потому что так решила физика: она была бессильна против необъяснимого космоса, против чистых чувств, против правильных выборов и глупых ошибок. Когда Акааши вышел из квартиры Куроо, а затем на улице нашел сверкающую на солнце серебристую крышу автомобиля, тело было легким и само шло вперед, и это, возможно, говорило о многом. О многом говорить не придется, понимал Акааши: нужно было сделать всего один шаг, который потребовал больше решительности, чем прыжок с парашютом. Действительно, полетом вниз, в ужасе разбиться – непривычно и страшно, но освобождающе. Он не знал, правильно ли это. А потом крутил в памяти тихие вечера с собой, в которых сердцу было спокойно и тревога тошнотой не забивалось в горле. Может, не было ничего правильного или ошибочного, и все снова было относительным. Вот только в первую очередь – относительно самого Акааши. Он открыл дверь и сел на пассажирское, спокойно выдыхая: – Бокуто-сан, мне нужно объясниться.