Проект «Одинокий»

Оллария, дом Рокэ Алвы Пако мёл двор. Метла приятно шуршала по земле, разбивая оцепеневшую тишину, которая упала на дом после того, как рано утром соберано уехал. Он часто уезжал в это время, и почти всегда отдавал перед этим резкие приказы, но никогда ещё Пако не слышал, чтобы голос соберано был таким злым — и злость эта не вязалась с приказом отпустить всех младших слуг на весь день. Младших — то есть всех, кроме Хуана, которому — понизив голос — дал какое-то поручение. Никогда ещё, выезжая из гаража, соберано не задевал бампером ворота. Пако — именно он открыл ворота этим злополучным утром — даже глазам не поверил: так не бывает! Соберано водит лучше всех на свете! Пако даже выбежал на улицу, глупо испугавшись, что соберано врежется ещё в какой-нибудь столб. Но этого, к счастью не произошло, и в считанные секунды «моро» умчался вверх по улице. Когда Пако вернулся в дом, Хуан, сказал, что тот волен идти куда хочет. Пако, расстроенный происшествием с воротами, никуда не хотел и сказал, что останется подмести двор. А потом, может, и уйдёт. Лицо Хуана было непроницаемо, но за два года службы в доме соберано Пако научился распознавать разные оттенки непроницаемости управляющего. В этот раз Хуан определённо сомневался. — Я просто подмету. Я не буду подглядывать, — уверил его Пако на всякий случай. Тогда Хуан кивнул и ушёл. И потому теперь Пако мёл двор, собирая насыпавшие за ночь листья в аккуратные кучки и размышляя о том, что в Олларии листья не осыпаются подолгу и многие деревья могут всю зиму простоять, украшенные парой десятков посеревших листков. И это было тоже ужасно грустно. Грустно — как помятые ворота и отчего-то злой соберано. Через полчаса, когда Пако уже сметал все коричневато-жёлтые листья в одну большую кучу, у ворот остановилась большая машина. На мгновение Пако показалось, что это патрульный «марагон», но это оказалась карета скорой помощи, из которой вышел пожилой человек с дурацкой бородкой и опухшим лицом, а ещё толстяк в чёрном. — Эй, парень, — крикнул толстяк, — где твой хозяин? Старик с бородкой что-то тихо сказал толстяку и тот исправился: — Хуана позови. Пако бросил метлу, но тут же услышал новый голос: — Я здесь, господин Штанцлер. Соберано передал мне. Вы можете его забрать. — Он спит? — с тенью сомнения в голосе уточнил тот, кого назвали господином Штанцлером. — Да. — Пако, раз ты остался здесь, проводи господ в комнату Окделла. — Окделла? — озадаченно переспросил Пако. Кто это?.. И тут вспомнил: дор Рикардо, гость соберано! Это его так звали, он был герцогом Окделлом. Но почему Хуан не называет его «дор Рикардо»?.. Заметив на себе взгляд управляющего, Пако поспешно кивнул: — Да, сейчас… господа, следуйте за мной. Бородач остался на улице, он даже во двор не зашёл. Толстяк же зашагал за Пако. Шагал он смешно — словно на военном параде. Пако видел один такой — когда Верховный Протектор стал править. Тогда солдаты и офицеры торжественно шагали по улицам, а девушки бросали им цветы. А ещё по улицам катились танки, которые Пако были интересней всего. Пако хихикнул, подумав, что толстяк как раз на танк похож намного больше, чем на бравого офицера. У двери комнаты, где спал дор Рикардо, Пако остановился и тихо постучал. Ночью дор Рикардо снова долго сидел вместе с соберано, а сегодня, наверное, хотел бы поспать. Хотя странно — сегодня соберано не приказывал приготовить коктейль и завтрак… но, может, он ещё приедет и прикажет? Не морить же дора Рикардо голодом. — Открывай, парень, — зычно гаркнул толстяк. — Но… — Открывай, или я дверь вынесу! — Лицо толстяка побагровело. Попробовал бы он двери в доме соберано сломать! Но возразить Пако не решился и приоткрыл дверь. Дор Рикардо спал прямо в одежде, на нерасстеленной кровати, разметавшись, словно сон его был ужасно беспокойным. Пако заметил, что гость соберано очень бледен и тяжело дышит. Конечно, поэтому и приехала скорая. — Пациент восьмой! — заорал толстяк. — Подъём! Будто задохнувшись во сне, дор Рикардо захрипел, схватился за грудь и проснулся. — Санитар Арнольд, — прошептал он, увидев толстяка. — Пациент восьмой! Встать и за мной! — Но… Он встал с постели и, качнувшись, снова сел на неё. Санитар, по-прежнему чеканя шаг, подошёл и схватил его за плечо: — Пациент восьмой! За мной! Но если они — врачи, мелькнула мысль, почему они такие грубые? Разве не видят, что он болен? Пако с трудом сдерживался, чтоб не высказать всё это. Но он был слугой и место своё знал. И молча наблюдал за тем, как толстый санитар выводит дора Рикардо из комнаты, как ведёт вниз по лестнице, как выводит во двор. Пако выбежал следом. У ворот, словно каменная статуя, замер Хуан. И теперь его бесстрастность означала… брезгливость, с удивлением понял Пако. Брезгливость, как при виде чего-то страшно противного, например, раздавленного таракана. У машины дор Рикардо заметил старика с бородой. Пару мгновений он не сводил с него глаз, а потом вдруг изменился в лице и закричал, так странно — прерывисто, отчаянно, как люди не кричат — во всяком случае, Пако такого никогда не слышал: — Но я же… тоже выпил! Я тоже выпил! Почему я здесь? Что… что я сделал, эр Август?! Почему я жив? Я же… я… где герцог? Я же… я… я выпил это вино! Я… я хотел… эр Август! Где… где герцог Алва?! Эр Август! Где он?! Где он?! Пако дёрнулся вперёд, чтоб сказать дору Рикардо, что соберано просто уехал утром, но обязательно вернётся. Но тут Хуан — одним взглядом — велел отправляться в дом. Пришлось послушаться, и Пако побрёл в дом. У гаража он остановился, чтобы ещё раз посмотреть на вмятину, а потом как-нибудь сказать Хуану о ней. И вдруг, в росшем рядом с гаражными воротами кусте гортензии заметил смятые листки. Пако подошёл ближе, оглянулся на Хуана — вдруг смотрит? — и быстро подобрал листки. Читать их он не стал, потому что управляющий мог оглянуться в любое мгновение — а потом просто велеть ехать обратно, в Фуэнте Перка, маленькую кэналлийскую деревушку, откуда Пако был родом. Там, конечно, было хорошо, там, конечно, была матушка, но в Олларии, рядом с соберано, Пако нравилось больше. Спрятавшись за угол дома, подальше от всевидящего Хуана, Пако развернул листы. И быстро понял, что с тем же успехом мог их не разворачивать, а также держать перевёрнутыми, например. Или просто оставить на кусте. Листы были заполнены мелкими закорючками на каком-то… вероятно, решил Пако, языке — раз написано. А может, это всё-таки орнамент? Или кто-то ручку расписывал на пяти листах? Впрочем, на уголке первой страницы было написано: «Отдать герц. В. П.». Пако несколько раз перечитал эти слова, а потом понял: это писал соберано! Значит, это его приказ, который должен быть выполнен. Выглянув из-за угла, Пако увидел, что машина уже уехала — дора Рикардо увезли. Хуан тоже исчез — скорее всего, ушёл в дом. Пако вышел из укрытия: надо было теперь разыскать управляющего и отдать ему эти неведомые письмена, пускай сам решает, что с ними делать и кому отдать, по приказу соберано. Когда двор был выметен, а таинственные листки отданы Хуану, Пако всё же решил воспользоваться свободным днём и пошёл погулять по городу. Ему нравились гомон и шум особенно людных центральных улиц, широкие витрины магазинов, в которых застыли нарядные манекены, кафе, откуда доносились популярные мелодии, пару раз Пако бросил по несколько монет в шляпы уличных музыкантов, один раз прошёл мимо скрючившегося в проулке наркомана. Люди шли мимо Пако, обгоняя, потому что туристы спешили увидеть центральную площадь столицы, а местные бежали по делам. Обрывки их разговоров, запах духов от женщин и сигар — от мужчин, как бесконечный диалог с самим городом, отвлекали Пако от тягостных мыслей о сегодняшнем утре. — Мы же не пойдём туда? — Разве тебе не интересно? — Не слишком. — Ладно тебе, идём! И Пако пошёл вместе с толпой, которая принесла его к воротам в городской парк, у которых стоял высокий светловолосый парень и что-то кричал. Пако остановился и прислушался. — …к себе, разве вы не понимаете, не ощущаете этого в собственных душах, как вас сдавливают эти стены, эти бесконечные ограничения, эти указы, лживые речи узурпатора, его бред о всесильном Талиге, который только растёт и хорошеет? Раскройте глаза — и увидьте, раскройте уши — и услышьте! Кого мы увидим? Нищету и рабский труд, люди дохнут под бременем налогов, а на что налогов, о люди? На войну! На бомбы! На орудия массового уничтожения, на огромную машину смерти Лионеля Савиньяка! Безумного тирана, способного только убивать! Он жрёт ваши души, закусывает вашими детьми, используя для этого все силы вашего же тела! Знаете, что построили в Придде все эти марионетки Протектора? Вы даже не знаете, что там вообще было какое-то строительство, а там, в строжайшей тайне, Протектор взрастил своё самое страшное детище, ведь всё, что он может произвести на свет, будет только убивать, калечить, обращать в рабство! Если вы дадите себе труд услышать, то услышите стоны и крики, услышите вой ста тысяч голосов, которые злы, которые беснуются, которые подобны нашествию разгневанных духов и если мы не прислушаемся, не услышим и не сделаем что-нибудь, эти голоса оглушат нас воем, эти руки, руки нищих и рабов, лишённых света, любви, разума, всего, что нужно человеку как воздух, эти руки утащат нас в своё страшное гнилое болото! Знаете, какого цвета человеческое болото неизбывного, немого только глухим, ярмового страдания? Трупного цвета, люди! Мы все сгниём в этом болоте, мы все станем этой зелёной слизью, а вслед за собой мы затянем всю Олларию, прекрасную и могучую Олларию, чёрно-зелёной ряской, а потом Талиг, каким бы он могучим ни был! И помни, узурпатор, Чужой на троне, Лионель Савиньяк, бойся, вместе с нами станешь живым мертвецом! Рабом холодной и злой луны! Волны помнят! На этом монолог безумного оратора оборвался, но не по его воле, конечно. Пако успел заметить, как толпа вдруг расступилась перед несколькими патрульными, а где-то среди зевак мелькнуло двое, одетых в серую форму с подковой. Патрульные прошли прямо к светловолосому парню. Тот замолк и уставился на них. Даже издалека Пако видел, как сложно ему было сосредоточить взгляд на ком-то. — Кто вы? — строго спросил главный с подковой. — Лючио Пенья, — внезапно упавшим голсоом ответил оратор. — Лючио Пенья, позвольте проводить вас в больницу Святой Октавии. Пожелав светловолосому Лючио удачи и порадовавшись, что его уводят патрульные, а не люди с подковой, Пако вернулся домой. Верней — не домой, конечно. Дом его — в Фуэнте Перка, здесь же — внезапно опустевший, оцепеневший, застывший дом соберано, откуда даже Хуан пропал, а сам соберано так и не вернулся. **** Оллария, дворец Верховного Протектора Утро Верховного Протектора Талига началось рано, раньше, чем обычно. Он хорошо помнил, что должно было произойти в эту ночь — и не мог спать. Когда Лионель шёл в кабинет, он заметил, что Селина Арамона уже была на рабочем месте и что-то печатала на машинке. Наверное, перепечатывала речь, с которой Протектор вечером собирался обратиться к гражданам Талига. Как полагается, в речи затрагивались сложный мир с соседями, внутренние враги, среди которых первыми были гоганы, вторыми же так называемые мятежники Торки, чьи имена не назывались, потому что среди этих имён были слишком влиятельные фамилии, особенно после того, как Ноймаринен пал жертвой старческого слабоумия и присоединился к ним, как будто Жермона Ариго было мало. И если бы кто-то решил задаться вопросом, почему брат королевы выступает против Протектора… впрочем, его-то отдельным приказом Протектора было запрещено называть Ариго. В речи затрагивалось ещё несколько менее важных тем, которые утром помнились намного хуже, чем вчера, когда Лионель, не задумавшись ни на мгновение, записал эту речь, словно её ему кто-то диктовал. «Леворукий диктовал», — думал вчера Лионель. Леворукий — и это было лестно, это было — правильно. Но наутро — утром, когда ничего ещё не успело произойти — всё стало скучно, всё настолько опостылело, что пришла шальная мысль бросить, посадить вместо себя заместителя, да даже и не сажать никого, так оставить. Уйти из дворца, уехать из Олларии, запереться в своём поместье, никого не принимать и посвятить всё оставшееся ему время только своим целям, не тратя времени на бессмысленную политическую возню. Нет, он не проникся сожалением или жалостью, он не решил вдруг раскаяться, не в чем ему, просто Лионелю всё до кругов перед глазами надоело. Девица Арамона принесла речь, Лионель велел ей принести заодно и кофе. Мелькнуло смутное воспоминание о том, что Селина будто бы целовалась с Алвой — и это воспоминание смыло волной злой радости: если в жизни Лионеля и было (или будет) что-то, за что он мог бы отомстить Алве — этой ночью он отомстил за всё, прошлое и будущее. — Господин Верховный Протектор, — вновь заглянула в кабинет Селина, — пришли новости о графе Ариго и его брате, а также о графе Килеане ур-Ломбахе. Лионель заметил, что кофе у неё нет, значит, новости серьёзные. — Что? — холодно спросил он. Селина вошла в кабинет, остановившись у самого стола Протектора. — Они убиты в Нохском парке, — очень тихо сказала она, глядя прямо в глаза Лионелю. Тот, конечно, ждал новостей о чём-то необыкновенном, но… при чём тут Ариго и Килеан? — Кем? — спросил Лионель, хотя, конечно, ответ не мог быть другим: — Неизвестно. — Селина выглядела немного расстроенной, как всегда, когда ей не удавалось дать ясного объяснения Протектору. — На месте убийства нашли револьвер, в котором не хватало четырёх пуль. Убиты трое. Значит, убийца промахнулся один раз. — И это всё? — осведомился Лионель. — Свидетель сообщил, что видел возле парка чёрный «моро», время совпадает со временем преступления. — Очевидно, — заметил Лионель. — Передайте королеве. — Хорошо, — кивнула Селина, помечая в блокноте, — вместе с вашими соболезнованиями? — Нет, — бесстрастно ответил Лионель. — Это всё? Это было всё, и нежная и холодная Селина, ещё раз кивнув, вышла из кабинета. Немного подумав, Лионель позвонил Рокслею, новому начальнику «Пегой кобылы», назначенному вместо расстрелянного Айнсмелера. — Приведите ко мне Марселя Валме. — Сроки, господин Верховный Протектор? — Сегодня до вечера. Этот работал хорошо, потому пока Лионель решил обойтись без угроз. О том, что Валме кажется слишком уж информированным, сообщила Лионелю Марианна. Баронесса так просила за заключённого Эпине, что Лионель не смог устоять. И попросил только что-нибудь — или кого-нибудь — взамен. К обеду приехали с радио. Нужно было записать речь, потому что выступать в прямом эфире Лионель не любил. Впрочем, в последнее время он вообще не любил радио. На запись речи явился в сопровождении Шабли Арно. Лионель знал, как брат восхищается им, но это восхищение раздражало. В конце концов, он не Алва, чтобы получать удовольствие от обожания простаков. Но положение обязывало: положение любящего старшего брата. И от этого он тоже устал. На мгновение Лионель вообразил себе лицо Арно, если бы тому кто-то удосужился сказать правду… Впрочем, лучше не загадывать. Кто знает, что в следующий раз Суза-Муза расскажет по радио. Речь отчасти была ловушкой. Почти наверняка неуловимый подлец решит перебить её — и почитать ещё урготеллок. В этот раз его трансляцию отследят обязательно. Когда запись было окончена и аппаратуру выкатывали из кабинета Протектора, Лионель подозвал Арно: — Где герцог Придд? Арно пожал плечами: — К нему пришли. Какой-то кэналлиец принёс ему… — Арно запнулся, — книгу. — Какой кэналлиец? — Какой-то парень, откуда мне знать, брат? Они же на одно лицо все. — Парень? — Лионель нахмурился. — Не взрослый мужчина? — Нет. И подмигнул ещё герцогу. — Хорошо, — Лионель улыбнулся брату, — иди, Арно, тебе наверняка мэтр Шабли задал много… — Истории, — уныло сообщил Арно и ушёл. Улыбка с лица Лионеля исчезла в одно мгновение. Он вызвал Селину. — Узнайте, что за книга была сегодня доставлена от герцога Алвы герцогу Валентину Придду. — Да, господин Верховный Протектор. Селина удалилась бесшумно и вернулась через десять минут. Глаза её странно блестели, и Лионель догадался, что попал в цель — и книга действительно была запрещённой. Или вовсе не книгой, а… — Это журнал «Черешня», — сообщила Селина Арамона, едва заметно покраснев, и уточнила: — Последние три номера. Проклятые мальчишки. Алва, наверное, пообещал этот отвратительный журнал Валентину ещё тогда, во время их прогулки. И теперь прислал, держа слово. Леворукий, на какую чушь время тратить приходится. — Передайте Шабли, чтобы он проследил и к Арно эта дрянь не попала, — брезгливо приказал Лионель. Селина кивнула, румянец всё ещё не до конца сошёл с её щёк. Некоторым он действительно к лицу. Обращение Протектора к народу было назначено на восемь часов, и раньше этого времени Лионель выступлений Сузы-Музы не ждал, зато ждал и ждал Марселя Валме — и звонка от Штанцлера. Вместо этого приходили куда менее важные вести — то о ранах, по-прежнему не позволявших привезти пленного дриксенского лётчика и его крайне ценного второго пилота в столицу, то о попытке побега пойманного вместе с Эпине бунтовщика и зачинщика бунта Карваля, то о новом после из Ургота, прибывшем взамен прежнего. Посол этот намеревался встретиться с Лионелем сразу после трансляции выступления, обещая очень важные вести от Фомы. «Знаю я его вести, — подумал Лионель, — снова будет сватать мне толстуху Юлию, потому что Елену Фома слишком любит, хотя этого посол не скажет. Будет разоряться, что Юлия здоровей хрупкой Елены… Стоило ли жить в наши времена, чтобы жениться, как три круга назад — из политических соображений?» Впрочем, конечно, Лионель женится, причём женится скоро — и, что бы там Фома ни плёл, именно на Елене. Урготскую Ласточку народ обожает, свадьба будет громкой — и, так уж и быть, на родине невесты. А потом Ласточка улетит в Талиг. И Фома будет тише воды ниже травы. С дочкой намного верней, чем с «Ирэной». Радио Лионель включил немного заранее. В кабинет собрались все, кто должен был собраться, вернулся Арно, конечно же, и даже Валентин Придд счёл нужным явиться вместе с Шабли. Причём, последний пришёл явно, чтобы раздражать лично Лионеля своим бледным и растерянным видом. Скучная радиопьеса оборвалась на полуслове. По залу пробежал шёпоток, но не слишком громкий. И Лионелю, застывшему у приёмника, и последнему охраннику, стоявшему за дверью, был слышен этот голос: — Всем привет, граждане Талига! Узнали? Я — граф Медуза из Путеллы. Внимайте! И с полусекундной паузой зазвучал другой, до дрожи знакомый голос. Растягивая слова, будто говорить лень, Рокэ Алва вещал из радиоприёмника: — Закатные кошки тебя приветствуют, Ли. Кстати, о закатах. Сегодня ими любуются твои мастера фотографий, теперь им только оттенки оранжевого снимать. И ещё ничтожество граф Килеан. Его за компанию. Бесполезный был во всех отношениях. Надеюсь, ты не в обиде. Ты забавно шутишь, Ли, ну и я пошучу, как водится между старыми приятелями. Жди вестей о моих шутках. И кстати, мы с тобой вчера пили, выпей и сегодня, только «кровь», а не «слёзы». За моё здоровье не стоит. Выпей, Ли, за здоровье Ричарда Окделла, Повелителя Скал. И не поперхнись. Снова пауза — и снова голос сменился: — А теперь я, по настоятельной просьбе герцога Алвы, уступлю эфир нашему дорогому Протектору. И зазвучала речь, только каждое слово в ней теперь было издевательством. Лионель смотрел прямо перед собой, не видя ничего и никого не слыша. Надеясь только, что успели отследить, откуда идёт передача. Когда же он немного пришёл в себя, то заметил, что проклятая речь не интересна никому в зале, даже посол от Фомы слушал какого-то надутого сплетника, который, наверное, рассказывал ему подробности про Сузу-Музу. Вечер кончился отвратительно: ни Марселя, ни пойманного Сузы-Музы. И звонок от Штанцлера: — Господин Протектор, вынужен констатировать, что ничего не вышло. Но мы продолжим исследования. **** Оллария, дом Капуль-Гизайлей; позже — дорога на Надор Робер смотрел на себя в зеркало с лёгким отчаянием. После экспериментов с краской талигойского производства «Локоны Беатрисы» чёрные волосы стали ещё чернее и приобрели на солнце синеватый отлив, седая же прядка, приобретённая на «цилле», совершенно беззастенчиво позеленела (видимо, все Беатрисы были безапелляционно юны и седых волос не имели). На верхней губе кожа была отчётливо белей, чем на лице. Красавец невозможный. Но что делать, если надо измениться. Правда, таким он стал похож на юнца-морискиппи. Для полноты образа, Робер поменял свои туфли на красные кеды. Осмотрев себя и вздохнув, Робер решил, что пора спускаться и разыскивать хозяев дома. Это было несложно: барон сидел с гостями, среди которых находился и виконт Валме, не упускающий случая посплетничать. Сплетничали в этот раз о поистине ужасных событиях: двух братьев королевы и ещё какого-то графа нашли застреленными в Нохском парке. Баронесса оказалась там же, только в стороне ото всех. Она задумчиво листала журнал и, как показалось Роберу, едва не плакала. Найти хозяев было легко, но вот попрощаться с ними — трудно. Утром, когда Робер сообщил, что поедет за Айрис, Марианна попыталась отговорить его. Но он к тому времени уже всё продумал: пусть, если кто спросит, Марианна скажет, что герцог заболел желтухой — этой болезни, как отговорки, хватило бы на месяц. — А через месяц, — уверил Робер, — я уж точно вернусь. Скорей всего — раньше. Я не подведу вас, баронесса. — А документы? Вам запрещено покидать город. Впрочем… если вы считаете нужным… документы я найду вам. — Вы? Вы найдёте мне документы? — Работа в казино иногда связана… с не очень-то законными делами, — немного виновато улыбнулась Марианна. Так, с новым именем, почти что новой внешностью и очень старым «иноходцем» марки «дракко-16», который ему великодушно пожертвовал виконт Валме, когда услышал, что Робер едет на помощь герцогине Окделл, Робер был готов покинуть гостеприимный дом. Оставалось только сказать «до свиданья» хозяевам, и прежде всего — Марианне. Робер стоял на пороге, пока Коко, наконец, не заметил его. — О, Клемент, вы уже покидаете нас? Клемент Коро — так его теперь зовут. И спасибо Коко, что помнит об этом. — Увы, господин барон. Дела не ждут меня. — Так я и поверил, что это дела. Спешите, конечно же, к девице? — Не девице, — делано ухмыльнулся Робер. Гости засмеялись, а Марианна закрыла свой журнал. В коридор Робер вышел вместе с баронессой. Выглядела она великолепно, как, впрочем, и всегда: простое чёрное платье облегало фигуру, подчёркивая полную грудь, волосы были подняты вверх, открывая белоснежную шею. Марианна вновь приглашала остаться, но Робер не мог. Просто не мог. Слишком хорошо он помнил явившуюся среди ночи к нему Айрис — такую беззащитную, такую порывистую. Такую наивную. Нужно было сразу ехать к ней, но он слишком устал от тюрьмы и плохо соображал со сна. Вот и потерял почти целый день. — Герцог… позвольте попрощаться с вами, как с герцогом? Я не знаю никакого Клемента. — Да, баронесса. — Герцог… Робер, я буду очень ждать вашего возвращения. — Я… тоже буду ждать его, — слегка кивнул Робер, — Марианна. В полумраке коридора её тёмные глаза блестели от подступивших слёз. Робер не хотел давать обещаний, которые мог не исполнить. Но уйти с простым «до встречи» он тоже не мог, и потому наклонился и легко поцеловал Марианну в губы. И только тогда прошептал: — До встречи. Он хотел было развернуться и уйти, но из полумрака к нему шагнула какая-то тень, оказавшаяся не вполне бестелесной. — Нечего толкаться, — произнёс злой голос, когда Робер плечом задел эту тень. — Приношу свои извинения, — раздражённо сказал он, — однако вы могли бы и не прятаться. Кем бы вы ни были. — Мог бы. Однако наблюдать за вашими поцелуями были слишком занимательно. Куда занимательней, признаться, чем принимать участие в подобном же действе. Свет из комнаты упал на бледное лицо, искривлённое в насмешливой гримасе. Улыбались губы — были совершенно ледяными глаза, как часто Робер читал об этом в стихах, а увидел впервые. — Герцог? — прошептала Марианна. Роберу показалась, что она обращается к нему, но она обращалась к злой синеглазой тени. — Баронесса, — кивнула тень. — Мне нужен виконт Валме. — Я позову. — Марианна бросила последний взгляд на Робера: — Прощайте. Ему хотелось, чтобы она назвала его по имени снова, но не при этом человеке… не при нём. У дома, рядом с «дракко» стоял прекрасный чёрный автомобиль, вызвавший у Робера укол зависти. Но зависть завистью, а в таком «моро» его бы заметили слишком быстро. Поэтому Робер постарался побыстрее, при этом не нарушая никаких правил, выбраться из города. Патрульные на выезде из столицы едва заглянули в его документы, хмуро посмотрели на задорную прядь и пропустили, даже в багажник «дракко» не заглянув. Кого же они искали, интересно? Но все вопросы из головы быстро вылетели, когда Робер покинул пределы Олларии. Он любил езду, а вечернюю — больше всего. На развалюхе виконта сильно не разгонишься, но Робер выжимал из неё, что мог, молясь Чужому, чтобы животинка на колёсах не решила заглохнуть, а то придётся надеяться на мотоциклистов, что было бы совсем уж невероятным везением, а на патрульных суточная доза везения Робера была исчерпана. Через шесть часов Робер съехал на обочину, чтобы немного поспать. Прошлая ночь была беспокойной, а заснуть за рулём не хотелось. Понадеявшись на неудобство позы, которое должно было не позволить проспать слишком долго, Робер закрыл глаза. А открыл он их уже на рассвете. При дневном свете ехать было гораздо быстрее, потому к обеду он уже почти добрался до места. «Дракко» оказался не такой уж развалюхой. Судя по знакам, где-то поблизости находился поворот с надорской трассы на дорогу к Надору. Чтобы не проскочить его, Робер сбавил скорость. Местность здесь была довольно унылая, на взгляд Робера, привыкшего к холмам и долинам Эпинэ. А тут вокруг были невысокие невзрачные в это время года горы, сплошь заросшие старыми соснами. А вот и поворот, и у поворота — автомобиль, вокруг которого бегал, размахивая руками, чтобы как можно полней выразить своё отчаяние, хозяин. Вспомнив собственную злость и беспомощность в ту ночь, когда сломалась машина, Робер притормозил и опустил стекло: — Помочь? — Буду очень благодарен! — сокрушённо развёл руками незадачливый автомобилист. Машина в целом была в порядке, так что Роберу потребовалось совсем немного времени, чтобы она вновь завелась, что в свою очередь привело в восторг её владельца. Он тут же рассыпался в благодарностях, долго тряс Роберу руку и, наконец, поинтересовался, кому обязан своим спасением. — Р… Коро. Клемент Коро, — имя вспомнилось не сразу, зато потом пошло легче: — Из Олларии. — А что в наших краях делаете? В это время года здесь особенно неприветливо, — непроизвольно передёрнул плечами незнакомец. — Выгнали с работы, — как можно более искренне соврал Робер. — И сказали, что в Олларии места я себе больше не найду. — Сегодня я тоже кое-кого выгоню, — мрачно заявил он. — Моего механика. Это ведь он виноват, да, что машина заглохла? Наговаривать на неизвестного механика Роберу не хотелось, но пришлось согласиться. — Вот вас, — неожиданно продолжил незнакомец, — я бы взял механиком. Я обычно в людях не ошибаюсь, вас, если и выгнали, то не по вашей вине. А ведь действительно понимает, вдруг подумал Робер. На первый взгляд, незнакомец казался недотёпой — толстощёкий, с прилизанными светлыми волосами, с плохо сидящей одеждой. Но если приглядеться — взгляд у него цепкий и внимательный. — Я даже не знаю… — засомневался Робер. Потому что, в самом деле, не знал. Конечно, ему нужно попасть в Надор, но… — Знаете-знаете, — твёрдо сказал незнакомец, окончательно перестав казаться недотёпой. — Вы же не станете спорить, что быть личным механиком протектора Надора — весьма выгодная должность? — Протектор… — Моё имя — виконт Реджинальд Лар, господин Коро. И я действительно протектор Надора. **** Урготелла, дворец принципса Фомы — …потому, герцог, лично я советую вам принять участие в празднествах, которые состоятся через два дня, а потом вернуться домой. — То есть, принципс, вы полагаете, что наличие вражеской подводной лодки в гавани — это совершенно естественное положение вещей? — Вражеской, герцог? — невинно заморгал Фома, говоря откровенно, совсем не походивший на правителя, которому только что сообщили о неучтённой подводной лодке довольно агрессивного соседа, спрятанной в бухте и целящей в эскадренный авианосец… как там? «Великий герцог». На взгляд Марселя, Фома скорей уж походил на того, кто прекрасно знал об этой подлодке и предпочёл бы, чтобы другие о ней не знали. Ну, и кошки бы с ним, на взгляд Марселя, предпочитает делать вид, значит, не дурак, потому как только дурак-принцепс захотел себе войны с Талигом, а признать, что подлодка вражеская, значит, признать открытую блокаду и первое, что приходит в голову — это пустить подлодку на дно, а пустить на дно, значит объявить войну — и так далее, вплоть до полного уничтожения славного Принципата Великой Республики Ургот. Ну, зачем же на рожон лезть, когда тут славное место, где тепло и девушки ходят в лёгких, почти весенних платьях? И когда справа от высоченного стула, на котором сидит Фома, стоит мрачный тип в чёрно-белом, явно талигоец, явно караулит, чтоб Фома лишнего не наговорил. Поневоле начнёшь дураком притворяться. Заметив талигойца, Марсель порадовался, что волосы его спрятаны под клетчатой шофёрской кепкой, а талия стала шире за счёт подушки. Не такой бросающийся в глаза маскарад, как, скажем, приклеенные усы, и работает хорошо. Все знают Марселя Валме, пижона и модника, но кто разглядит пижона и модника за шофёрской кепкой, второсортной одеждой и заляпанными грязью ботинками? — Я вас понял, принцепс. — Голос Алвы должен был понизить среднюю температуру этого солнечного дня градуса на четыре. Дворец Фомы Алва покинул весьма поспешно, так поспешно, что Марсель за ним почти бежал, едва успевая оглядываться по сторонам. Здесь доцветали астры и хризантемы — белые, золотые, оранжевые, бордовые. У Марселя от такого разнообразия колора кружилась голова, а вот угрюмый герцог заметил вполне в своём духе, что пахло всё это сомнительное великолепие так, как положено пахнуть оранжерее площадью в целый город. Когда они подошли к машине, Марсель снова попытался сесть за руль, и снова Алва одним взглядом велел ему занять пассажирское сиденье. Совсем как ночью, только ночью Марсель позволил себе пошутить, теперь же эту шутку повторить он не рискнул. К слову о ночи, её бы себе Марсель ещё день назад не мог и в страшном сне вообразить. А всё началось с того, что Рокэ Алва, бледный и злой, будто у него только что отобрали Кэналлоа, явился в дом Капуль-Гизайлей, отволок в сторону Марселя и сказал, странно кривя губы, что, как предположил Марсель, должно было означать саркастическую улыбку: «Ваши игры кончились, виконт. И боюсь, не в вашу пользу». — Откуда вы знаете? — быстро спросил Марсель, кивнув Коко, чтобы тот его не ждал и продолжал обсуждение внезапной смерти братьев Ариго и графа Килеана ур-Ломбаха. Разговор был крайне интересный, и Марсель с сожалением от него оторвался, но тут попробуй не оторвись, когда на фоне уютного камина в преуютнейшей комнаты самого уютного хозяина во всём Талиге вырастает перед твоим креслом бледный призрак с горящими синим пламенем глазищами и рявкает: «Поговорим!». Куда уж тут внезапная смерть чья-то, самому бы в Закат не отправиться или что похуже. — Протектор любит поболтать во время секса. Вот и поболтал. О вас. Совсем немного: его настиг оргазм, но вам хватит для свидания с «циллой». Марсель положительно не знал, что ему чувствовать — и надо ли было покраснеть от первых слов Алвы или побледнеть от последних?.. Впрочем, «цилла» не была той девицей, на свидание к которой стоило спешить. Марсель опомниться не успел, как уже ехал куда-то с Алвой и слушал его указания: — Вам, полагаю, уже запрещён выезд из города, а потому первые же патрульные вас схватят. — У меня есть вторые… — Эти документы вас не спасут, потому что о них Ли тоже знает. — Как же… — Не спрашивайте, потому что ответа вы знать не хотите, Валме. И не перебивайте. У моего альтруизма сегодня истёк срок годности. Дальше Марсель покорно слушал, не перебивая, а то кто его знает: достанет свой «рино» и пристрелит на месте, а потом из машины труп на ходу выкинет. — Потому, — продолжал Алва, — будете мне помогать. Делать, что скажу и не задавать вопросов. Ясно? — Так точно! — нашёлся Марсель и тут же пожалел о попытке снять напряжение: на него посмотрели. — Документы для вас у меня найдутся, но из города мы выедем, не прибегая к ним. Вообще ни к чему не прибегая, кроме «рино» и «моро». Не вздумайте геройствовать и мешать мне. Потом будете изображать моего шофёра. Марсель хотел сказать, что не уверен, что справится с «моро», но следующие слова Алвы убедили его в ненужности этого замечания: — Купите по дороге кепку в клеточку и подушку, не брейтесь пару дней — за шофёра сойдёте. Но за руль я вас не пущу, не надейтесь. И тогда Марсель попытался пошутить ещё раз: — Любопытно, шофёр ваш будет ехать на месте пассажира… чем же занимается ваш секретарь? На секунду Марселю показалось, что на него посмотрело чудовище пострашнее закатной твари. Он перепугался так, что до самого Ургота перестал даже мысленно шутить. А разговор с Фомой Алве настроение, очевидно, не улучшил. И теперь они на всех парах неслись в порт. Ургот — государство маленькое, главным образом торговое, вот в порту и стояли на приколе главным образом торговые суда, на фоне которых особенно бросался в глаза «Великий герцог», огромный авианосец, наводивший на мысли о том, что Фома тосковал об ушедшем величии Ургота. — Это его утопят, если что? — осторожно поинтересовался Марсель. Алва кивнул. — Он же выход из бухты перегородит. — Перегородит, — подтвердил Алва. — Ясно. Разговоры со вчерашней ночи интересней не стали, Марсель даже бросил подыскивать удобный момент, чтоб спросить, в самом ли деле Алва перестрелял обоих Ариго и Килеана — и в самом ли деле один раз промахнулся? На этот счёт у Марселя было своё мнение, опиравшееся на факт, что Алва не промахивается: четвёртая пуля предназначалась кому-то, закономерно, четвёртому. Кому-то, кого не было в Нохе. — Пошли, — бросил Алва. И они пошли. В другое время Марсель бы наслаждался прогулкой, даже несмотря на кепку и подушку. Море сияло под ярким тёплым солнцем, бриз приятно освежал, мимо то и дело проходили девушки в недлинных платьях, их колени привлекали внимание Марселя гораздо больше серой громады авианосца. В другое время, — Марсель про себя вздохнул, — знать бы ту муху, которая укусила Алву накануне его появления у Коко и Марианны… Такая бы поездка была: познакомились бы с местными русалками, вон с теми, например, с рыженькой и её подругой-брюнеткой, что так лучезарно улыбались, глядя, конечно, на герцога, кто ж улыбнётся толстяку-шофёру? И вот, они, с девушками, посидели бы в кафе на морском берегу: синяя даль, пушистые волосы девушек, незатейливая болтовня, касание невзначай коленом о колено, нежный румянец на щёчках рыженькой, Алва бы выбрал брюнетку. Интересно, какие девушки нравятся Рокэ? Блондинки, может быть? И согласился бы он на ни к чему не обязывающее приключение вчетвером на одном ложе страсти? Рыженькая наверняка нежна, а брюнетка — страстна. — Я нашёл корабль, — Алва прервал разгулявшуюся фантазию Марселя. Тот покорно вздохнул и поплёлся за герцогом, который устремился к невзрачному на вид кораблю под именем «Морская пантера». — Почему этот? — Хорошее предчувствие. По палубе прогуливалась одетая в форму девица. Её Алва окликнул и попросил позвать капитана. Девица внимательно изучила Алву и, хихикнув, убежала. — Капитан не дурак поразвлечься, — глубокомысленно заметил Марсель, а Алва пожал плечами: — Этим кораблём командует капитан Гастаки. Фельпец, я полагаю. — Фельпец? — Или, если угодно, бывший фельпец, раз уж у нас тут весь полуостров объединился под флагом принципата. — Кому там я понадобилась? — раздался бас и на палубу вышла… вышел… вышла?… — Доброго дня, капитан Гастаки, — Алва и бровью не повёл — позавидовал Марсель, вспомнивший, что рот люди большую часть времени, когда не разговаривают и не едят, держат закрытым. — Моё имя Рокэ Алва. — У вас предчувствие на… авианосцы, герцог? — прошептал Марсель, но от Алвы, конечно, ответа не дождался. — Красавчик, — хмуро заметила великанша, — пришёл моих девочек отвлекать от работы? — Нет, капитан, — ответил Алва, а Марсель только вздохнул, — у меня дело к вам. В каюте капитана Гастаки было тесно. Главным образом из-за капитана Гастаки и её большого письменного стола посередине каюты. Дело своё Алва изложил чрезвычайно кратко и доходчиво. После чего капитанша разразилась руганью, от которой даже привыкшему ко всякому Марселю сделалось неловко. Отругавшись, она хрипло сказала: — И Фома молчит? — Конечно, а зачем бы ему распространяться об этом? — пожал плечами Алва. — Вот Агарис взят в блокаду. А урготский принципат дышит свободно… и к тому же очень скоро дочка Фомы отправится женой к нашему Протектору. — Которая? — Какая разница. Та, которую отец больше любит, полагаю. Великанша помолчала некоторое время. — Если мы это сделаем, это же повод для войны. — Верно. Но Фома уже отказал мне, прямо перед талигойским послом. И, по секрету говоря, война — последнее, что нужно сейчас Лионелю. — А, — она потёрла переносицу мизинцем, который был толще Марселева указательного пальца, — эта ваша «Ирэна», которой всех пугают? Алва внезапно обернулся к Марселю: — Скажите, виконт, вы согласны, что называть разные ужасные машины женскими именами — это пошло? «Цилла», «Ирэна». — Невообразимо пошло, герцог, согласен, — поддакнул Марсель, а Алва продолжил, уже обращаясь к Зое: — «Ирэна» непредсказуема, никто достоверным образом не знает последствий её цветочков. Наша выходка очень огорчит Протектора, на время освободит город, будет стоить жизни послу и, подозреваю, ускорит свадьбу Ли. Возможно, Ли потребует и вторую девушку, скажем, для кого-то из своих подпевал. Себе возьмёт миленькую, а Давенпорту отдаст страшную. Лишь бы не мне. — Одним словом, говнюк блефует, — заключила капитанша, не обратив внимания на последнюю реплику Алвы, что было странно, обычно синеглазый герцог сражал наповал всех дам… и не дам, а тут… Из железа она, что ли? Или её авианосцу нужна противотанковая пушка? — Вам, капитан Гастаки, — вмешался Марсель, рискнув пошутить ещё раз, — следовало бы говорить «Говнюк». С должным уважением, понимаете? Блефует-то он по-крупному. И Протектор всё-таки. — Да, отымел всю страну… Протектор, — задумчиво протянула Зоя, а Рокэ усмехнулся: — И не одну, он у нас гигант, хотя по виду не скажешь. — Ну ладно, а что предлагаете? — спросила Зоя, сложив руки под грудью, потому что на груди было бы трудно их сцепить. Марсель тут же подумал, а каково это… Но Алва, точно угадав направление его мыслей, заговорил чуть громче, да ещё и слегка отодвинул Марселя в сторону: — Предлагаю вашей команде отпраздновать Андии как следует. С фейерверком. — А план-то в чём? Мы и так выйдем из бухты, чтоб залп получше дать. — Прикрытие, капитан, — вздохнул Алва. Марсель вместе с Зоей с не самым умным видом воззрились на него. И тут Зою озарило: — Чтобы слышно не было! — она загоготала на всю каюту и хлопнула Рокэ по плечу, тот пошатнулся, Марсель побледнел, — умница, герцог! Но… — Что вас смущает? — потирая плечо, спросил Алва, — мины у меня будут завтра, как и акваланги, а также ещё кое-что. Ваша команда, с вами вместе (надеюсь, команда вам верна) окажется вне подозрений. — Я не вижу выгоды для вас. Я и для нас-то её не особо вижу. Не считать же плохое настроение вашего Протектора нашей выгодой. — У меня с ним свои счёты, — неопределённо ответил Алва. — А вам… вторую лодку Лионель не пришлёт уже. И, я полагаю, рано или поздно кто-нибудь умный поймёт, что Протектор блефует. — Вместо лодки будет жена-заложница, — буркнула капитанша. — А кого-нибудь умного может не найтись. — Жена-заложница не потопит корабль на входе в бухту, а умники всегда находятся, — пожал плечами Алва. — А кто капитан подлодки? — вдруг спросила Зоя, хмурясь, отчего привлекательней не делалась, откровенно говоря. — Капитан Лагидис, — коротко ответил Алва, а Марсель опять открыл рот: знаменитая Поликсена! Легенда флота Талига! Самый молодой капитан, да ещё и единственная женщина-капитан! А они-то с Коко недавно гадали, куда запропала большеглазая Поликсена. А оно вон как… Лицо капитанши почернело. — Отвратительно, — угрюмо буркнула она.