***
Дверь купе мягко закрылась за проводницей, и Артём услышал, как вжихнула молния сумки, что-то зашуршало. Он машинально подобрал ноги под себя, придвинулся к окну, за которым ничего не было видно, кроме тёмного неба и чуть более тёмной кромки леса. — Тём, — негромко позвал Валентин, — переодеваться будешь? Артём пожал плечами. — Твоё, — рядом с ним на сиденье лёг запечатанный пакет с бельём. — Хочешь, можем поесть сначала. Ты поужинать-то успел? — А тебе не пофиг? — Артём дёрнул головой. Что-то опять зашуршало, он потянул ноздрями, чувствуя запах ветчины. Бутерброды он нарезал дома кое-как, завернул в целлофан, то и дело косясь в телефон. Запихнул в сумку, проверил, всё ли барахло на месте, потом сидел на диване, щёлкал пультом от телика — и дёрнулся от звука смс-ки. «Бери вещи, встречаемся на Казанском». — Тёма, — ровный голос отвлёк от воспоминания, — надо поесть. Помнишь, что врач говорил? И, если тебя что-то беспокоит, я бы предпочёл, чтобы ты сказал мне об этом сейчас. Ты весь вечер как на иголках. — Это ты меня ещё в ква-артире не видел, товарищ генерал, — Тёма рывком поднял голову, ухмыльнулся. — Как я с телефоном в сортир ходил, чтоб не дай бог сообщение от тебя не пропустить. О том, что ехать мне придётся одному. — Одному? — недоумённо повторил Лебедев. — Я же сказал: самое позднее — к семи освобожусь. — Ага. Сначала мы с тобой собирались на море в сентябре, — Тёма почувствовал, как левое колено под столом начинает мелко дрожать. — Потом ты говоришь: в сентябре никак, отпуск переносят. Хорошо. Х-хоть у моря побродить, если не купаться. Да и народу меньше. — Артём, я понимаю, что тебе было… — Потом ты говоришь: две недели не дадут, — Тёма навалился локтем на стол, перебивая. — Хорошо. Пять дней, турбаза. И вот мы взяли б-билеты, домик забронировали, зубные щётки, блядь, упаковали — и т-ты за пару часов до поезда говоришь, что тебя срочно на службу вызывают! — Не за два часа, а за шесть. — Да ахуеть какое облегчение! — Тёма заехал локтем по столу — стол задребезжал, Тёма зашипел от боли. — Аккуратней, — Валентин нахмурился, и у Тёмы аж зубы скрипнули. — Валентин, — выдохнул он, — Юрьевич, а не пойти бы нахуй твоему начальству, а? И армейке твоей ебучей. И турбазе твоей. И доктору. И… и… — И мне? Тёма поморщился, отмахнулся. Поднялся на ноги, опираясь ладонью о злополучный стол. — Я переодеваюсь, — он потянул вниз ручку двери, запирая купе. — И спать. А вам, тов-варищ генерал, п-приятного аппетита. Он потянул вверх футболку, плотная ткань закрыла ему глаза — и он не увидел движения, только почувствовал горячую хватку ладоней на животе и пояснице. От неожиданности он даже не попытался отдёрнуться, не спросил, какого хера — крепкие руки без труда развернули его, заставляя упереться подбородком в верхнюю полку, и окончательно стянули с него футболку, взъерошивая волосы. Тёплые сухие губы ткнулись в шею, щекотно обдавая дыханием. Рука обхватила под грудью, придерживая, а вторая медленно сползла на бедро, оглаживая сквозь джинсы. — В-валя, — Тёма с трудом шевельнул губами и охнул, когда о его задницу сквозь ткань потёрся стоящий член. Ягодицу тут же обожгло крепким шлепком, рука на груди сжалась сильнее, стискивая Тёмины рёбра. — Тихо, — выдохнул Валентин Тёме на ухо. — Тихо, Артём. Ты будешь вести себя, как положено, не шуметь, не привлекать к себе внимания, — ладонь накрыла ширинку Артёма, прошлась сверху вниз, слегка надавливая, — понял меня? Тёма закивал, закусывая губу, подаваясь бёдрами, пытаясь продлить соприкосновение, но Валентин уже убрал руку. Он гладил Тёмины лопатки, повлажневшие от пота, прихватывал губами кожу на Тёминой шее, заставляя вздрагивать. Поезд равномерно потряхивало, и пах Валентина то и дело притирался к Тёминой заднице, вжимался, и пряжка форменного ремня впивалась Тёме в поясницу. И — пальцы раскрытой ладони, проходящиеся по груди, небрежно задевающие соски, заставляя хватать ртом воздух. Внизу живота ныло, ширинка давила на вставший член, но, стоило Тёме протянуть руку к молнии, запястье уверенно перехватили. — Валя, — шепнул Тёма пересохшим ртом, — п-пожалуйста… Негромкий, низкий грудной смех. — Уверен? — вкрадчиво, обволакивающе. — Может, ещё немного подождать? Легонько, едва ощутимо — длинными смуглыми пальцами под джинсы, сквозь ткань трусов. Тёмины бёдра дёргаются навстречу, и вагон встряхивает сильнее, влажные ладони хватаются за верхнюю полку, а рука в синем форменном рукаве крепче удерживает поперёк груди, не давая потерять равновесие. Пальцы, дразня, обводят головку, язык влажными мазками проходится от мочки уха к ямке между шеей и ключицей, и Тёма лихорадочно шепчет: — Валя, Валя, не могу больше, пожалуйста, Валя… Джинсы рывком сдёргивают с него до колен вместе с бельём, Тёма вздрагивает от прикосновения прохладного воздуха. Горячие ладони выпускают его, он пытается оглянуться, но неудобно, вагон уже вовсю мотает, приходится цепляться за полку. Щелчок пряжки, шорох ткани, и Тёму вновь обнимает под грудью надёжная рука, а вторая обхватывает Тёмин член, истекающий смазкой, и движется томительно-неспешно, а между Тёминых ягодиц ложится, притирается твёрдый и горячий член Валентина. Тёма выгибается, одновременно пытаясь вбиться членом в ладонь и вжаться задницей в пах, и неловкие торопливые подёргивания сменяются единым ритмом, слаженным, ускоряющимся, и они мчатся, по рельсам грохочет всё сильнее и сильнее, и полутёмное купе прорезает вспышка фонаря, а по ушам бьёт пронзительный гудок, и ещё вспышка, и ещё, и Тёма стонет, всхлипывает, тихонько скулит в жёсткую ладонь, накрывшую рот, и оседает вместе с Валей прямо на пол, между сиденьями. Темно, тепло, лень даже шевельнуться, в голове ни мысли. Тёма чувствует только, как стучит в висках и как тёплая твёрдая рука всё придерживает его под грудью, не отпускает.***
Задремав, Мария Евгеньевна чуть не забыла просьбу военного — принести чаю в десять вечера. Спохватившись, она поспешно навела два стакана, щедро сыпанула сахару и направилась в конец вагона. Проходя мимо купе разноцветных парней, она услышала громкий заливистый смех и поморщилась. Ездят же всякие, прости Господи… Дверь в нужное ей купе была приоткрыта — военный, видимо, отошёл. Мальчишка, чей бледный утомлённый вид ей так запомнился, сидел у окна, завернувшись в одеяло. Он повернулся к ней, взял у неё стаканы — щёки у него уже порозовели, глаза блестели. Он поблагодарил, улыбаясь с какой-то тёплой хитринкой, и она невольно улыбнулась в ответ. — До Колодезя вы? — спросила, хоть и сама знала. — Я разбужу, если что, не беспокойтесь. Жаль, не до Адлера. А то как сядет ростовская гоп-компания… Может, конечно, они хорошие ребята, вроде этого парнишки, но ведь таких, на самом деле, мало. Молодёжь нынче пошла — впору за голову хвататься.