Синдром персонажа

Разум расформирован и помещен в глухую камеру, наскоро созданную неимоверно живым и глухим к его отголоскам воображением. Иначе нельзя. Иначе Я просто не смогу начать это повествование. Итак, разум на карантин – воображение на трибуну. За плотно закрытыми глазами постепенно растворяется цветовая гамма комнаты, продолжительный ряд всплесков свечения – остаточных элементов зрительного восприятия – играет репризу рваным ритмом угасающих взаимодействий групп нейронов. Дыхание замедляется, мышцы растекаются в единую безвольную желеобразную массу, облегая кости. Тело теряет необходимость двигаться, сознание созерцает пустоту – бездну, жаждущую напиться из неистощимого источника воображения. На то и расчет. Вскоре восприятие начинает пронизывать череда размытых образов – рандомная сортировка эйдетической памяти – необходимый и достаточный аспект для создания новых миров. Мелькающие кадры перед глазами оставляют накладывающиеся друг на друга отпечатки, которые, неравномерно исчезая, порой формируют замысловатые мозаики, подобные творениям художников-абстракционистов, но постепенно и эти мозаики выделяют вниманию ряд элементов, вполне знакомых бодрствующему сознанию. Первым появляется окно. В его стеклах отражается свет старой рожковой люстры, вслед за ним отрисовывается и сама люстра, созданная по образу и подобию своего отражения. Окно ведет в ночь – в редкие созвездия горящих окон соседних домов и темно-багровое небо, вовсе лишенное созвездий. Свет люстры отрисовывает стены, оставляя на них еле заметные тени неровностей бледно-желтой штукатурки, темное дерево старых шкафов, уставленных книгами, небольшой и низкий черный журнальный стол, блики на гладкой поверхности бутылки дешевого вина, стоящей на нем. Мгновеньем позже пустующая часть комнаты обзаводится уютным диваном, плотно прилегающим спинкой к стене. На диване спит человек. Лицом к спинке. Он пока не готов к зрелищу формирования окружающей реальности. На журнальном столе по соседству с бутылкой теплится открытый ноутбук с развернутым в полный экран текстовым документом. Время отмеряется неспешным миганием курсора в конце последней недописанной строки. Человеку снится сон, который он непременно забудет после пробуждения. Сон о написании текста, который сейчас пишу Я. Стоит ему это вспомнить, и мир постигнет рекурсия с категорически непредвиденными последствиями, а потому рано. Я еще не закончил. Тем не менее, мой разум начинает разрушать стены созданной для него темницы, требуя еще пива, взамен на которое он согласен смириться на добровольное отключение до наступления ближайшего утра. Почему бы и нет? Можно позволить спящему на диване человеку посмотреть сон, не целиком состоящий из моих литературных потуг – включающий в себя непредвиденные и для Меня приключения, созданные ночной прогулкой. Надеюсь, ему будет интересно. Так, теперь серьезно. Пока разум не успел получить ни единого глотка пива сверху усвоенного, он пронзительно требует слова. Что ж, дадим. Так вот, выше и ниже написанное является своеобразным литературным и, по совместительству псевдонаучным экспериментом, цели которого будут раскрыты читателю по ходу повествования, иначе его (эксперимент – не читателя) можно будет заранее считать проваленным. Стоит отметить, что повествование, отданное в руки воображения, не следует воспринимать хронологически линейным, так как его плоды часто склонны лишь предвосхищать реальные поступки. Так, например, начало повествования, пожалуй, в осознаваемой Мной реальности еще не случилось. Это может быть важно. Ну вот, разум успокоился и позволил вновь запереть его в импровизированной клетке. Во время моей прогулки он истерически выдумывал логические цепочки, соединяющие поток созданного воображением восприятия с потоком, привычно воспринимаемым им как действительность. Забавно: даже сейчас он обречен на исправительные работы по организации образов в синтаксически связанные лексемы, так что ему, пожалуй, отнюдь не скучно в заточении. Надеюсь, научится чему-нибудь. Сквозь скрежет зубов можно даже разобрать фразу: “Мне интересно”. Засим обратное погружение. Человек, спящий на диване, ворочается, лицо его оказывается обращенным к люстре. Оттенки света, окрашенного в красный цвет сквозь фильтр закрытых век, требуют немедленного пробуждения. Он просыпается, и головная боль немедленно проливает беспощадный водопад на тлеющие угли воспоминаний о сне, что он видел мгновение назад. Водяной пар вперемешку с дымом отдается в сознании похмельной одурью, а разум требует немедленной анестезии цитрамоном, что на кухне – за десять световых лет от дивана, не меньше. Он медленно, щадя голову, поднимается, преодолевает коридор и запивает наскоро выдавленную из упаковки пилюлю прямо из горлышка вечность назад остывшего чайника – иначе никак. До полки с кружками еще пара световых лет, а ему и десятка хватило. Кухня прорисовывается практически у него на глазах – благо, в таком состоянии он и сам готов впустить подобное в рамки норм будничности похмельного утра. Светает. На часах без пятнадцати шесть. Три стены довольно равномерно освещены рассеянным светом. Четвертая, взамен на присутствующее в ней окно, остается темной. Упаковка таблеток обретается на старом белом кухонном столе из ДСП, окруженном табуретками и стеной, что слева от окна. Ближе ко входу обнаруживается холодильник, у противоположной стены располагается раковина и множество кухонной мебели, по большей части не используемой. Очертания знакомой кухни его мало волнуют, а потому он возвращается в комнату, выключает, наконец, оставленный с прошлой ночи свет и отправляется спать дальше. Здесь Мне стоит, пожалуй, оставить его в покое и дать досмотреть пару самых обычных снов, которые и вспоминать не страшно. Мне и самому давно спать пора.