Не доставайся тогда никому

      Давясь слезами, Джин зажимал рот ладонями, боясь проронить хоть один неосторожный звук. Темнота тесного пропахшего хлоркой школьного чулана подарила временное убежище, скрывая от глаз съехавшего с катушек одноклассника, до смерти жаждущего его найти. Там, по другую сторону ненадежно заблокированной изнутри шваброй двери, доносился топот и истошные визги и крики пытающихся выбраться из школы учеников. Хлопали двери кабинетов — кто-то баррикадировался в классах в надежде спастись, но под рычащее «Джин-хен!» в несколько тяжелых ударов двери поддавались натиску обезумевшего. А после каждого попавшего под горячую руку с нечеловеческой силой валили на пол, сбивая с ног, и пронзали извивающееся тело раз за разом ножом, пока очередная случайная жертва, наконец, не затихала. Крики нескольких десятков учеников, не успевших сбежать куда подальше от психопата, сливались в леденящий душу хор боли. Сокджин никогда не сможет забыть эти крики и мольбы о помощи, последние звонки родителям, прервавшиеся одним точным ударом, полосующим шею.       — Где же ты, Джин-хен? — взревел на весь коридор второго этажа Чонгук.       Милый-милый дурашка Чонгуки. Большие круглые сияющие глазки и улыбка кроликом — Чонгуки. Отличник, дзюдоист и гордость школы — Чонгуки. Застенчивый с тайным крашем Чонгуки. Больной псих, поехавший маньяк, Чон Чонгук.       — Ну же, Джинни-хенни, выходи, — ласково пропел Чонгук, медленно прошагав мимо чулана, где Джин перестав дышать, молился про себя, наверное, впервые в жизни. Уходи, молю тебя, уходи. Пожалуйста, спасите меня, умоляю, я не хочу умирать, пожалуйста.       Шаги все так же медленно отдалялись, теряясь в топоте убегающих школьников. Только когда легкие принялись гореть огнем, а перед глазами поплыли цветные круги, Сокджин позволил себе тихонечко вздохнуть. Выйти он так и не посмел.       Потолок над головой заходил ходуном, а визги стали приглушенными и далекими — Чонгук добрался до невинных подростков, прятавшихся от него на третьем этаже.       Это он во всем виноват. Это все его, Сокджина, вина. Все эти жестокие убийства ни в чем не повинных людей из-за него. Ему страшно-страшно жаль, но он не может выйти к нему, он не может, он хочет жить, он не хочет умирать. Чонгук убьет его, если он найдет его, он убьет его. А Сокджин не хочет умирать, боже, он не хочет умирать. Неужели никто до сих пор не вызвал полицию? Пожалуйста, спасите их! Спасите его!       Ручка двери вдруг лихорадочно забилась. Джин вжался в стену, умоляя сердце не колотиться так громко. Хриплое судорожное дыхание вот-вот выдаст его, почему же он такой шумный? Он слишком шумный, Чонгук его услышит. Он его услышит, найдет и убьет. Ручку снаружи отпустили и бросились бежать к лестнице. Это не он, слава богу, слава всем богам, это не он. Последовавший вдруг крик с лестничной клетки красноречиво объявил, что Чонгук спустился с третьего этажа. Может, он пойдет искать его на первом этаже? Он же проверил все на втором, он уже убил всех, кого хотел на втором. Пускай идет на первый. Боже, пускай он идет на первый этаж.       — Где же ты прячешься, мое прекрасное сокровище?       Плечи Джина затряслись от беззвучных рыданий. А ведь он так и не увиделся сегодня с мамой — она уходит на работу раньше, чем он просыпается в школу. Он даже позвонить ей не может — телефон остался в классе. Что за провидение такое? Сокджин никогда не расставался со своим телефоном, но сегодня на обед он решил пойти без него. Как бы все сложилось, возьми он с собой телефон? Как бы все сложилось, откажись он пойти с Чонгуком поговорить наедине? Как бы все сложилось, заметь он неладное с самого начала, прислушайся он внимательно к его словам?       — Ты наполняешь мою жизнь красками и чувствами, Джин-хен. Ты наполняешь мою жизнь смыслом, Джин-хен, — застенчиво частил Чонгуки, трогательно сверкая темными глазами. Казалось, целую вечность назад, его слова всего лишь напоминали поэтичные обороты.       — Я схожу с ума без тебя, Джин-хен, — лихорадочно шептал Чонгуки, а Джин умилялся и даже не догадывался, что всего через несколько секунд, милая кроличья улыбка превратится в кривую гримасу, свет в глазах потухнет, и милый тонсен действительно сойдет с ума.       — Я хочу, чтобы ты был моим и только моим. И я пойду на все, лишь бы ты был моим, — знай Сокджин тогда, что Чонгук заколет Намджуна, отчаянно взвыв раненным зверем, ни за что бы не позволил себе усмехнуться таким, по сути, детским заявлениям. Ведь, ох уж эта первая влюбленность? Такая милая и наивная?       Больная одержимость.       Если бы Сокджин только знал тогда. Он бы попросил его дать ему подумать денек-второй. Он бы что-нибудь придумал. Согласился бы повстречаться с ним, не допустив трагедии, а потом, может, сбежал? Дождался выпускного, а потом переехал в Сеул поступать и не сказал бы куда именно. Или просто отыгрывал отвратительного партнера, чтобы Чонгук сам его бросил. Если бы он только знал.       Он бы не сказал ему: «Нет, Чонгуки, извини, я не могу ответить на твои чувства, я уже кое с кем встречаюсь».       Если бы он только знал, ни за что бы не сказал Чонгуку этого.       Одним своим «Нет» он подписал смертный приговор десятку, а то и больше, ни в чем не повинных школьников. Он подписал приговор самому себе. Он не выйдет из школы живым.       Прислушавшись, Сокджин с удивлением обнаружил, что в коридорах царит тишина. Неужели Чонгук ушел? Может, решил, что Джин умудрился сбежать и пошел искать его дома? Или кто-то все же вызвал полицию? Не хотелось бы натолкнуться на Чонгука под подъездом родного дома.       Выходить из чулана было страшно. Сокджин боялся снова принять неверное решение. Может, стоит лучше пересидеть до утра? А вдруг Чонгук захочет еще раз обойти школу? Ему необходимо выбраться из школы и вызвать полицию.       Очень медленно двигаясь, чтобы не задеть ничего в чулане и не вызвать грохот, Сокджин напрягал слух до звона в ушах, вслушиваясь в каждый шорох, пока убирал швабру. Глубоко вздохнув, Джин надавил на ручку и, отчаянно прислушиваясь к тишине, осторожно приоткрыл дверь.       Темно. Сколько же он просидел в чулане, что успело так стемнеть? Внутренние часы сбились, и Джину было сложно предположить, который сейчас час, да и выяснять никакого желания не было. Открыв дверь шире, он выскользнул в коридор и, прижимаясь к стене, крался к лестничному пролету, молясь, чтобы пол не скрипел под ногами. Впервые в жизни Джин не боялся темноты. Он боялся остаться в этой темноте не один.       С липким чавком, Сокджин почувствовал, как тонкие кеды начали стремительно намокать. Под ногами оказалось чье-то остывающее тело, а в нос ударил резкий запах крови. Прижав ладонь ко рту, Джин подавил рвотный позыв. Нужно бежать, бежать со всех ног, но нельзя шуметь и привлекать внимание. Он может быть все еще здесь.       Едва добравшись до лестницы, Джин схватился за перила, дабы устоять на ногах — еще три тела в изломанных позах лежали на ступеньках, и он совсем не хотел наступать на своих же друзей, еще пару часов назад дышавших с ним одним воздухом. С трудом перешагнув одного, балансируя на одной ноге, Джин пытался разглядеть, куда можно примоститься, но выход был только один: нужно перепрыгнуть оставшиеся ступеньки. Это будет громко.       И это было громко. Шумно приземлившись на обе ноги, Джин ухватился за стену, но все равно свалился на колени, больно ударившись. Хотя бы обошлось без вывихов.       — Джин-хен?       О, господибоже, нет-нет-нет!       Бежать или затаиться? Бежать или затаиться? Бежать или затаиться?       Затаиться. Затихнуть, не дышать, замереть.       — Джин-хен, мое прекрасное сокровище, — ласково звал поехавший от одержимой любви Чонгуки. — Я иду к тебе.       Бежать. Бежать совсех ног, сломя голову, куда подальше.       Преодолев оставшийся лестничный пролет в два прыжка, Сокджин бросился прямо по коридору, дальше за угол и к парадному выходу. Бежал, как на уроках физкультуры никогда не бегал, в боку кололо, легкие разрывало, сердце колотилось в ушах. Лишь бы не упасть, лишь бы не упасть.       — Куда же ты, сокровище мое, не надо бегать от меня. Ты же можешь споткнуться.       Только не упади. Только не упади. Осталось совсем немного. Совсем чуть-чуть. Зрение сузилось и превратилось в одну точку — большие двери.       В которые Сокджин налетел с разбегу. Неподдавшиеся запертые двери.       — Ну, вот. Ты совсем устал от этой беготни, Джин-хен, — с искренним сожалением протянул за спиной Чонгук. — Тебе нужно отдохнуть.       Всхлипнув, Джин медленно повернулся, почувствовав мертвенно холодные пальцы на своей шее, массирующие кожу у самой кромки волос. Черные глаза напротив словно огнем горели в темноте.       — Чонгуки, — дрогнувшим голосом позвал Джин.       — Тише, хен, — нежно улыбнулся кроликом Чонгук, обхватив лицо любимого хена ладонями. До чего же он прекрасен, его сокровище.       — Я люблю тебя...       Не слова — музыка для его ушей.       — Ш-ш, тебе нужно отдохнуть, — вжав податливое тело к двери, Чонгук собрал носом пьянящий аромат с длинной шеи.       — Честное слово, я только тебя люблю.       — Тише, — в самые губы выдохнул Чонгук, скользнув языком в божественно сладкий рот обожаемого хена. Джин глухо булькнул, подавившись собственной кровью, когда лезвие ножа вонзилось ему в грудь. — Поспи, хен. Ты устал, тебе нужно отдохнуть.       Баюкая на руках еще теплое тело любимого, Чонгук покрывал нежное лицо невесомыми поцелуями, перебирая пальцами шелковистые пряди волос. Из длинных продольных порезов на его предплечьях стекала темная жидкость, замедляя ритм его бессмысленного сердца, что биться должно было только ради Сокджина. И сейчас он спешил снова догнать его там, за гранью. Ведь Джин-хен сказал, что любит его. Вне мирской суеты они смогут любить друг друга много вечностей подряд. Подожди меня еще немного, Джин-хен, и я обязательно тебя догоню.