***
Черная оспа. Екатерине Алексеевне было абсолютно всё равно, заразится ли она. Единственное, что теперь стояло перед глазами — бледное лицо супруга среди простыней, его болезненно заломленные брови и тихое «Катенька» в жарком бреду. Она не врала, говоря Елизавета Петровне, что молится за выздоровление Петра Фёдоровича каждый день. Так горячо она, кажется, ни за что еще не молилась. И, наконец, спустя две недели мучительного ожидания, доктор дал разрешение посетить принца в его покоях. — Лицо Петра Фёдоровича сильно пострадало от болезни, — сказал Салтыков, и по его глазам Екатерина поняла достаточно, чтобы к горлу поступил комок, но в ответ она только улыбнулась, отправив Сергея Васильевича легким кивком. Когда она зашла в покои, принц поспешно отвернулся к окну, не давая себя видеть. Его плечи ссутулились больше обычного, в поредевших волосах были видны черные ссадины. — Зачем вы пришли? — голос звучал холодно, и всё же трудно было не заметить в нем отчаяние. Екатерина печально улыбнулась. — Я хотела увидеть вас. — Хотели увидеть урода, — поправил Пётр Фёдорович на собственный лад своим обычным спокойным тоном, в котором теперь стало куда больше усталости. — Вы пришли посмеяться надо мной? Екатерина покачала головой. Она понимала, какого ему, и потому не собиралась спорить, только произнесла как можно мягче: — Я рада, что вы живы. — Вздор, — тихо фыркнул принц. — Всем, в сущности, плевать на меня, и вам тоже. Девушка проглотила всхлип, бросила несмелое «поправляйтесь» и тихо вышла за дверь. Еще не время.***
Она думала о Петре Фёдоровиче каждый день, однако не решалась тревожить его еще целую неделю. По её просьбе Салтыков пересказывал о принце всё: и что тот почти ничего не ест, и что раны его почти зажили, и что играет без умолку, а руки у него дрожат. Из его покоев действительно доносилось грустное пение скрипки. Новая мелодия, старая манера и частые нервные нотки. Екатерина слушала несколько долгих минут прежде, чем постучать. Она ломала себе голову, как там её супруг, и, если бы не Сергей Васильевич, верно, сошла бы с ума. Она скучала безумно. А Пётр даже ни разу не написал ей. Теперь же игра на мгновение прекратилась. — Кто? Недовольный голос заставил Екатерину слегка съежиться, но она быстро взяла себя в руки. — Пётр Фёдорович, это я, разрешите мне войти. Сказать это получилось достаточно уверенно, хотя внутри всё взволнованно трепетало. После секундного молчания раздалось равнодушное «входите», и мелодия продолжилась. Екатерина остановилась почти у самого порога, сложила руки в скромным замочек и молча смотрела на Петра Фёдоровича. Тот бросил всего один короткий взгляд в её сторону, после чего намертво приковывался к нотам. Девушка наблюдала, как плавно двигается его рука, извлекая прекрасные звуки, и глаза у него были еще более жалостливые, холодные. Он проходил одно и то же место несколько раз, и всё время ему, видимо, что-то не нравилось. Он злился. — Как вы себя чувствуете? — осмелилась спросить Екатерина, когда принц, наконец, остановился перевести дух. Пётр снова хмуро взглянул на неё. — Превосходно, разве по мне не видно? Лучше всех на свете! — он картинно взмахнул смычком. Девушка вздохнула. — Князь Салтыков говорил мне, что вы еще не до конца оправились. Мне очень жаль, что так получилось. — Оставьте, — Пётр раздраженно скривился. — Вы ведь ни в чем не виноваты. — Я знаю, но всё же хочу выразить своё сочувствие… — Ваше сочувствие ничем мне не поможет, — оборвал он и снова начал играть. Нота предательски споткнулась в том же месте, что и раньше, соскользнула в фальшь, а в следующее мгновение принц вдруг с размаху впечатал скрипку в стену. Инструмент жалобно взвизгнул, раздался оглушительный хруст, и Екатерина в испуге закрыла лицо руками. Убрав ладони через несколько секунд, она увидела, как Пётр тяжело дышит, зажмурив глаза. Такая неожиданная, совершенно не присущая ему ярость заставила сердце Екатерины сжаться, но не от страха, а от искреннего сострадания. — Пётр Фёдорович… — произнесла она тихо. — Нет! — спокойный до этого голос сорвался на крик так резко, что девушка невольно сделала шаг назад. — Не называйте меня так, не смейте! Я ненавижу это имя, ненавижу человека, который мне его дал, ненавижу быть племянником этой ведьмы! И вас я тоже ненавижу, — сказал он уже тише, почти прошипел, резко указывая пальцем в сторону Екатерины. — Это из-за вас всё! Из-за вас она меня убьет или посадит в крепость, стоит родиться ребенку. Из-за вас я теперь должен… — но он не договорил. Внезапные слёзы подступили к горлу, Пётр захлебнулся ими, издал бессильный стон и рывком отвернулся, закрыв лицо руками. — Ненавижу, ненавижу… Екатерина глубоко вздохнула, стараясь унять волнение. Она смотрела в сгорбившуюся спину, не смея пошевелиться и чувствуя, как вместе с сердцем супруга рвется и её собственное. — Почему я просто не могу быть счастлив? Столько же людей в мире счастливых, так почему и я не могу? За что мне это наказание, в чем я провинился? — причитал Пётр сквозь рыдания. Стараясь ступать как можно тише, девушка подошла к нему, осторожно, самыми кончиками пальцев коснулась плеча под белой тканью рубашки. Принц вздрогнул, но уходить от неё не стал. — Бог не даст того испытания, что человеку пройти не под силу. Он всегда пошлёт утешение, — мягко сказала Екатерина, становясь перед ним. Пётр посмотрел на неё исподлобья, как на заклятого врага, и всё же резко оттолкнул чужую руку, сделав шаг назад. — Тогда где моё утешение? Вы, что ли? Екатерина кивнула, глядя на него покорными, искренними глазами. Принц только поморщился, страдальчески заламывая светлые брови, после закрыл глаза, тяжело вздохнул, покачал головой. По щеке скатилась прозрачная, как хрусталь, дорожка. — Я не хочу вас видеть, Екатерина Алексеевна, прошу, уходите. Не мучайте меня, — выдавил неожиданно спокойно, устало, почти умоляюще. Но девушка лишь продолжала молча вглядываться в бледное, с уже проступающими на нём рубцами лицо. — Мне вас жаль, Ваше Высочество, — сказала она, наконец. — Не надо меня жалеть, — огрызнулся Пётр. — Я наследник. Единственный законный наследник престола, а не какой-то там мальчишка. И когда я стану императором, велю казнить каждого, кто когда-либо причинял мне боль. Я отомщу им всем. — В вас говорит злоба, Пётр Фёдорович, — без укора покачала головой Екатерина. Принц поднял на неё почерневшие, страшные глаза, потом вдруг наклонился, приблизив лицо, и тихо, даже как-то обречённо произнес: — А у меня больше ничего и не осталось. Слышать от него, всегда покорного, грустного, но ни разу не жестокого, такие слова, было почти невыносимо. Он как будто за эти две недели очень резко и болезненно повзрослел, стал неправильным, не тем. Екатерина снова подошла к супругу, взяла за руку. Последнее их прикосновение в ту ночь было горячим, обжигающим, теперь же не чувствовалось почти ничего — только прохлада пальцев, заточенных скрипкой, непослушных и неловких сейчас. Пётр взглянул на изящную ладонь, потом в бесконечные синие глаза напротив, и отвёл смущённый взгляд. — Ну что вы так смотрите? Тётушка была права, я ни на что не годен. Я урод, ничтожество и трус. И теперь каждый, кто на меня ни посмотрит, будет испытывать только отвращение. Даже вы, — последнее он сказал особенно грустно, как будто именно это мучило его больнее всего. Екатерина устало покачала головой. Потом вдруг наклонилась и коротко поцеловала обветренные губы. Пётр отдернулся, но не от нежелания, как тогда, в саду, скорее от неожиданности. Взгляд сделался непонимающим и напуганным. — Зачем… зачем вы это сделали? — голос у него стал совсем растерянным. Девушка лишь пожала плечами. — Мне захотелось. Потом шагнула ближе и мягко притянула к себе. Они были с Петром почти одного роста, и он уткнулся подбородком прямо ей в плечо, неслышно опустил руки на талию, сжался, как котенок, ощутивший внезапное тепло. Стал тем самым запуганным юношей, безумно влюбленным в собак и по-детски увлеченным игрой в живых солдатиков. Иногда Пётр Фёдорович ведёт себя, как ребенок. Хочется его обнять и пожалеть. Екатерина провела ладонью по напряжённой спине. — Вы не урод, Пётр Фёдорович. И я вовсе не испытываю к вам отвращения, — она отодвинулась, посмотрела на него самым серьезным и нежным взглядом, на какой только была способна, и четко произнесла: — Я люблю вас. По возникшей на лбу печальной морщинке стало понятно, что ему никто раньше такого не говорил. В прозрачных глазах снова заблестели слезы. Пётр уже сам уткнулся в белую шею, прижался и задрожал. Она была намного сильнее него. Оторванная от матери, в чужой стране, используемая, не любимая, и всё равно стояла здесь, с ним, держала в руках, успокаивала. Терпела его крики, его грубость, его боль. — Мне так плохо, Екатерина Алексеевна, — прошептал он ей на ухо. — Если бы вы только знали. Я же никакой не герой. Я… Так сильно боюсь тётушку и всех остальных. Вдруг, она что-то плохое сделает со мной?.. И с вами. Он всё говорил, а нежные руки ложились на затылок, гладили по волосам, наполняя сердце теплом. Екатерина молча слушала и медленно покачивала его из стороны в сторону, как ребёнка. Это было лучше поцелуя. Лучше самых дорогих подарков, лучше всех признаний и влюбленных взглядов. Ей уже не хотелось ничего, только этого. Стоять с ним, быть родной, быть нужной. Быть рядом. — Я люблю вас, Пётр Фёдорович, — повторила она, целуя его в висок. — Люблю сейчас и всегда буду любить. Что бы не произошло. Теперь и привыкать не нужно. Она знает, какой он на самом деле — разбитый, запуганный, остывший. И она готова его починить. Готова стать для него и капралом, и актрисой, и собачницей. Пётр сжал её неожиданно сильно, потом тихонько вздохнул и начал оседать. Екатерина усадила его на кушетку, потрогала лоб. Жара почти не было, только накрыл озноб и страшная слабость. Салтыков предупреждал, что принцу иногда еще бывает плохо от сильных волнений, потому девушка не испугалась, велела позвать доктора, а сама присела рядом, обняла его, дала на себя опереться. Взяла за руку. — Я люблю вас, Пётр Фёдорович. Я вас люблю.