— 1 -
Утро нового дня по старому режиму Облачных Глубин выдалось… жарким. И тяжёлым. Приподнявшись на локте, госпожа Лань, супруга почтенного Саньду Шеншоу, зажмурилась и вновь открыла глаза. Количество детей, обложивших её живыми грелками, осталось прежним. Двое, самые старшие, — по бокам, третий — на животе. Ванцзи ничего не оставалось, кроме как опуститься обратно на неприятно-тёплые простыни. Потревожить сон сыновей и племянника она не решилась. Придётся дожидаться пробуждения. Чтобы скоротать время, женщина погрузилась в полу медитативное состояние, поглаживая непокорную шевелюру А-И, что распластался на ней морской звездой, крепко обхватывая руками и ногами талию, словно она вот-вот испарится. Старшие мальчики не отставали от него: левая рука принадлежала А-Лину, обвернувшемуся вокруг конечности, как маленькая крикливая обезьянка, А-Юань, традиционно, облюбовал ногу, положив растрёпанную головку на бедро. В прошлом — Нефритовая дева, а ныне — Озёрная госпожа, сегодня впервые выйдет из своих покоев. Цзян Ваньинь сдержал слово перед старейшинами — три года Лань Чжань была в «уединении», точнее, под домашним арестом. В её распоряжении были служанки, вся резиденция — начиная от тренировочных площадок (которые входили во дворцовый комплекс), и заканчивая библиотекой. Она бы добросовестно сидела в четырёх стенах весь положенный срок, но наслушавшийся рекомендаций целителя Жая, Ваньинь силком выталкивал уже глубоко беременную супругу на открытую террасу подышать свежим воздухом. — Чтобы каждый день выходила, поняла? Не меньше половины кэ*! А-Шу, следи за ней! Выводи её на прогулки! — Мужчина мрачно смотрел на небольшой живот, который был гораздо меньше заявленного срока. — Да, глава Цзян, — у неё язык не поворачивался называть его «муж мой», хотя, это было правдой. Вся Пристань Лотоса видела, как их глава и Нефритовая Дева отбивали поклоны в Храме предков. А-И родился слабым физически, но с задатками сильного заклинателя. Как так вышло? Из-за ран от дисциплинарного кнута, от волнений? — Ничего-ничего! — Обнадёживал пухлощёкий целитель, отмывая от крови и плёнки новорожденного. — Наверстает! Ванцзи, измождённая многочасовыми родами, пристально наблюдала за мужчиной, ожидая, когда тот скроется из покоев с её сыном. Но, Жай Люин, завернув ребёнка в мягчайшую простынь, положил его ей на грудь. — Детей положено кормить, вообще-то. — Подсказал он, похлопывая себя по груди. Госпожа Лань отрешённо кивнула. Она силилась рассмотреть в красном личике черты человека, благодаря которому А-И появился на свет. Но пока все старания пропадали втуне — лишь намеченный рисунок бровей; полупрозрачные реснички; сморщенный в ожидании плача носик и кривящийся беззубый рот, выдавший невероятно громкий звук, столь непривычный для адепта Облачных Глубин. Стараясь доставлять всем меньше проблем (а ведь шум — это беспокойство), девушка как умела, сунула в орущий рот сосок и поморщилась от боли, с какой он был сжат. Крик утих, сменившись довольным причмокиванием. — Вот и славненько, вот и хорошо! — Кивнул целитель. — Когда сынишка поест, позовите служанку — она за дверью, поможет переложить в колыбель. — Он… Будет со мной? — Не веря, спросила Ванцзи. — А с кем же быть ребёнку, как не с матерью? — Подивился Жай Люин. — А-Шу, милая, госпожа Лань — на тебе. А-Фан, будь добра, отведи этого старика на кухню. Чаю хочется — сил нет. — Слушаюсь, господин целитель, — слились воедино два женских голоса. Не обманули. А-И всегда был рядом с Лань Чжань. Так же, как и А-Юань, который, стал потихоньку забывать и бабулю Вэнь, и Сянь-гэгэ, а вместо «Богатой шицзэ» стал звать девушку «мамой». Она была не против. А-Лин появился в её жизни на праздник Первого месяца. Гусу Лань почтить своим присутствием Пристань Лотоса отказались. Даже письма не прислали. Лань Чжань с опасением вышла на люди, и почти весь приём пряталась за спиной Цзян Чэна, не сказав ни слова. Должно быть, это выглядело забавно — она была не сильно ниже супруга, но сутулилась и всё время смотрела в пол, словно среди подогнанных друг к другу досок она найдёт ответы на все вопросы Поднебесной. Цзян Чэн, расхаживающий среди гостей с младенцем на руках, выглядел почти счастливым отцом наследника — если так можно было расшифровать приподнятую правую бровь, и искривлённый на левую сторону в ухмылке рот. Лань Чжань подумала, что вместо него другой мужчина должен держать А-И на руках. В чёрно-алых одеждах. Но его не было в мире живых. — Хотю на вучки к дяде! Хотю-ю-ю! — Звонкий детский крик раздался из середины зала, вызвав море шепотков. Прячущаяся в тени деревянной колонны, украшенной причудливой резьбой, Ванцзи чуть приподнялась на носках. В свободном от людей пятачке стояло двое — Цзян Чэн и пухлощёкий мальчик лет двух* в золотых одеждах Ланьлин Цзинь. Выражение лица главы Цзяна было престраннейшим, словно он решал сложнейшую задачку и никак не мог найти решения. — На вучки! — Маленькие ладошки были протянуты к возвышающемуся над ним дяде и то сжимались в кулачки, то разжимались. Круглощёкое личико, украшенное киноварной меткой между густых бровок, начало краснеть. Предчувствуя, что ничем хорошим это не закончится, Лань Чжань, пересилив себя, вышла из тени, и, собирая почтительные поклоны присутствующих, пробралась к мужу и племяннику. — У твоего дяди на руках твой брат. — Удивительно, как легко ложь слетела с искусанных обветренных губ. — Но ты можешь пойти на руки ко мне — своей тёте… Оценивающий каре-золотистый взгляд прошёлся по фигуре в бело-пурпурных одеждах. Краснота медленно сходила с насупившегося личика — где-то позади, многочисленные няньки в жёлтых одеждах Ланьлина, облегчённо вздохнули. — На вучки! — А-Лин требовательно протянул к Ванцзи руки и вскоре возвышался над гостями празднества. Молчаливая «чжюма* Чжань» стала для него самым любимым членом семьи. С ней даже не смогли тягаться ни Лянфан-цзюнь, задаривающий А-Лина самыми дорогими игрушками; ни Саньду Шеншоу, забирающий племянника из Башни Золотого Карпа до тех пор, пока о наследнике не вспомнят, и не пришлют письмо с просьбами вернуть ребёнка обратно в родной клан. Вот и сейчас, о Цзинь Лине «позабыли» на целых два месяца. А он и рад: — Дома у дяди со мной никто играть не хочет… — Превратив урок каллиграфии в урок по рисованию, сказал как-то мальчик. — Дразнятся. «Сиротой» называют. Ванцзи сломала кисть. Сухой щелчок заставил вздрогнуть всех: и А-Юаня, не поддавшегося на провокацию, и продолжающего выписывать немного корявые иероглифы, и спящего на коленях матери А-И, и А-Лина, который говорил о притеснении себя как-то обыденно. Вот что имел в виду Цзян Ваньинь, когда говорил, что племяннику лучше быть в Пристани Лотоса? Многочисленные воспоминания: яркие, полные детских голосов, понемногу вытесняли деликатную тишину Облачных глубин. Она привыкла засыпать в постели с фиолетовым балдахином, возиться с малышнёй, из которой по крови ей принадлежит лишь А-И, скрывать рубцы на спине пурпурным шёлком. Даже к отсутствию лобной ленты можно привыкнуть, оказывается. Нельзя лишь привыкнуть к шалому серебристо-голубому взгляду, из-под торчащей в разные стороны непокорной чёлки и широкой щербатой улыбке. Цзян Чэн тоже не любит смотреть в глаза своему «сыну», предпочитая сосредотачивать взгляд в районе макушки или подбородка. Полудремлющая Ванцзи чувствует взгляд А-И и сипло шепчет: — Доброе утро, баобэй. — Добвое! А-Йин, А-Юянь, пвосыпайтесь! Мама севодня гуять с нами пойдёт! — Пихая мальчишек пятками, кричит Цзян Цзинъи. Сна в опочивальне как не бывало: быстро смахнув хмарь сна, каре-золотистые и светло-зелёные глаза смотрят на госпожу Лань с восторженной радостью и ожиданием. — Мгм, — утвердительно мычит Лань Чжань, наконец, приняв полусидячее положение. — После умывания, завтрака и урока по каллиграфии. — У-у-у-у! _______________________________________________________________ *Ji`umā — тётя, жена брата * băobèi — драгоценный, золотко, малыш— 2 -
Безутешно рыдающий новый глава Цинхэ Не — жалкое зрелище. Не Хуайсан захлёбывался в рыданиях, даже забывая обмахиваться непременным атрибутом — веером, таким же траурно-белым, как вся его одежда. Между открытым участком шеи и там, где шёл ворот траурного ханьфу была видна покрасневшая кожа — не к таким тканям она привыкла. Слёзы текут по искривлённому страданием молодому лицу, из миловидного превращая в отталкивающее. Он глотает слова благодарности главам, прибывшим почтить память его старшего брата, громко икает и почти не отрывается от чаши с успокаивающим отваром. — Не слишком ли много? — Хмурится Цзян Ваньинь, видя, как слуга послушно наполняет чашу золотистой жидкостью. — Обычная ромашка с мёдом, от неё никакого вреда. — Шепчет Цзинь Гуанъяо. — Сможет заснуть, наконец. Лань Ванцзи, вновь прячась за спиной супруга, бросает украдкой взгляд влево и словно каменеет. Лань Сичэнь, сжимая трясущееся тонкое плечо главы Не ободряющим жестом, смотрит прямо на неё. Находиться в зале стало невыносимо. О, если бы она могла нарушить приличия и покинуть не только мрачный зал, но и Нечистую Юдоль! Взойти бы на Бичэнь и воспарить над мрачными пустошами, наблюдая, как те сменяются зеркальными озёрами Юньмэна — глазами Верховного Владыки Юйди, обрамлённые цветущими лотосами! Поминальный обед — не лучше. Как на зло, Цзэу-цзюня сажают напротив Ханьгуан-ши и присутствующие, не зная причины разлада между Нефритами Гусу, удивлённо переглядываются. И Ванцзи, и Сичэнь смотрят в свои тарелки, мысленно вознося хвалу правилу, запрещающему разговоры во время трапезы. Женщина пытается ухватить палочками рисовый шарик, но тот распадается на кучку зёрен. Недовольная этим, она отодвигает тарелку и вновь пересекается взглядом с братом. «Я хотел бы побеседовать с тобой, сестра.» — Пальцы левой руки главы Лань складываются в фигуры, отдалённо напоминающие печати, таковыми, однако, не являясь. «Где и когда?» — Отвечает Лань Чжань, не найдя в себе мужества отказать. «После обеда. В саду главы Не.» — Пальцы прячутся в глубине длинного широкого рукава. Цзян Чэн наблюдает за манипуляциями супруги и Цзэу-цзюня, понимая, что всё это неспроста. И в самом деле. Лань Ванцзи подходит к нему и просит дозволения поговорить с братом. — Я тебе что, надсмотрщик? — Хмыкнул Ваньинь. — Иди, восстанавливай родственные связи… Светлые глаза Ханьгуан-ши смотрят осуждающе, и ему почти хочется извиниться. Сады Цинхэ — не то же самое, что утопающий в белизне пионов Ланьлин, ни дикая и самобытная красота Гусу, ни Юньмэн, окружённый бережно взращёнными лотосами. Даже сад здесь мрачен и неприветлив, хотя чувствуются попытки создать хоть одно яркое пятно среди серости. Каменная беседка посреди стылого безмолвия не пуста, ведь в отличие от Ванцзи, Сичэнь не раз бывал в Нечистой Юдоли и знал её почти также хорошо, как и Облачные глубины. Брат в траурной накидке поверх клановых одежд выделятся светлым пятном на фоне тёмно-серых каменных стен и туч, что вот-вот сбросят на землю ледяной дождь. — Лань Ванцзи приветствует главу Лань. — Глубокий поклон не как сестры, но чужого человека. — А-Чжань… — Мужчина не дает ей склониться, останавливая на пол пути. Она каменеет в объятиях брата и не знает, что сделать: оттолкнуть или прижаться. Освобождённая от правил, она могла бы оттолкнуть Лань Хуаня и сказать, кривя губы в злой улыбке: — «Теперь ты чувствуешь то же, что и я». Только вот, как следует улыбаться за пять лет она так и не научилась. Женщина много думала — в кратких перерывах между бодрствованием и сном А-И, она разбиралась в мотивах своих поступков, брата, дяди. И вот что вышло: они действовали так, как велят правила: от осады Луаньцзань, до её наказания. Всё, сверяясь с догматами, с оглядкой на политическую обстановку. Она же делала, как велело сердце, сумевшее пробиться к разуму сквозь толстую корку льда. Кажется, в день, когда Ванцзи узнала о смерти матери, она, стоя на пороге её цзинши до глубокой ночи, покрылась снегом не только снаружи, но и внутри. Человеческое тело, тёплое и живое, впитало в себя часть снега, превратив в воду, а затем — в лёд. Он-то и прихватил её эмоции на долгие-долгие годы, оставляя связь между сердцем и разумом разорванной. — Как… как ты? — Тихо выдохнул ей в макушку Лань Сичэнь, не желая отпускать. — Спасибо, хорошо. Сестра изменилась, с тоской подумал глава Облачных Глубин. От её волос больше не пахло сандалом, только лотосами и прохладой воды. Пурпурные одеяния шли ей даже больше бело-голубых, как и высокие причёски замужней госпожи. Как ни наряди А-Чжань — красавица. — Как… племянник? — Осторожно поинтересовался он и не сдержал облегчённой полуулыбки — лицо Ванцзи вспыхнуло тщательно сдерживаемой радостью. — Который из? — На дне светлых глаз промелькнула тень лукавой искры. — Их трое. Сичэнь растерялся. Но ненадолго. — Полагаю… что все? — Он развёл руки, признавая поражение.— 3 -
Пухлые пачки ритуальных денег с трудом помещались в маленьких руках Цзинъи, но он упрямо шёл вперёд, то и дело, смотря себе под ноги. На подхвате у него был А-Юань, пристально следящий, чтобы диди* не упал и не расшибся. А-Лин на праздник поминовения усопших остался в Башне Кои. Храм предков встретил их чистой тщательно подметённых лестниц, и ароматом заблаговременно зажжённых палочек благовоний. Цзян Чэн, как глава клана, прочёл молитву и с ожиданием посмотрел на Цзинъи. — Это для е-е*, это для найнай*, это для гугу*, это для гуфу*, это для лаое*, это для лаолао*! — Скрупулёзно перечислял маленький наследник, складывая пёстро расписанные золотой и алой тушью пачки в металлическую чашу. Ванцзи медленно кивала, ведя счёт родственникам со стороны супруга, и со своей стороны. Под подушкой, в её опочивальне лежат деньги для Вэй Ина, Вэнь Цин и бабули Вэнь. Она сожжёт их глубокой ночью, борясь с накатывающей сонливостью и страхом быть замеченной стражей или супругом. Вернувшись к себе, и сидя перед серебряным зеркалом, вынимая тяжёлые золотые шпильки, Лань Чжань поймала себя на мысли, что прошло всего шесть лет. Вернее, уже. Она попыталась вспомнить лицо человека, что растревожил её душу, заставил покинуть холодный источник и шагнуть из тени в свет. Женщина замерла. Не помнит! Ни смеха, ни лица. Она даже не уверена, на него ли похож А-И, уже сейчас пытающийся копировать печатный шаг Цзян Чэна и манеру говорить. Её чувства — старше, чем время, которое она провела с ним. Немыслимо! Разве так бывает? А почему она его полюбила? За несносный характер? Показное бесстыдство? Хаос, который он привносил в её упорядоченную жизнь? Совокупность перечисленного, даже сейчас вызывает в ней раздражение и лёгкую злость, а уж когда она была юной… Он так напоминал ей матушку… Как она рвалась к ней, но всё равно оказывалась у порога цзинши раз в месяц на пару со старшим братом. Любя родительницу всем сердцем, она, всё-таки, к вечеру успевала устать от неуёмной энергии, сдерживаемой четырьмя стенами и кучей печатей. И подначивания, и желание растормошить… До чего же похожие ощущения! Это… — Я… — Из широко распахнутых глаз выкатилось по слезе. — Не люблю. _________________________________________________________ *dìdì — младший брат; *yéyé — дедушка по отцу; *năinai — бабушка по отцу; *gūgū — тётя, сестра отца; *gūfu — дядя, муж сестры отца; *lăoyé — дедушка по матери; *lăolao — бабушка по матери.— 4 —
Широкая крыша и полупрозрачные, едва шевелящиеся, занавеси беседки, стоящей посреди озера, спасали Ванцзи от летнего зноя. Вблизи озера было не так жарко, но в резиденции — ужасно душно. Словно сухой воздух Безночного города, встающий поперёк горла. Полупрозрачный шёлк платья, являющий на просвет очертания плеч и рук, казался госпоже Лань верхом неприличия, однако, кутаться в многослойные одежды в разгар лета было верхом глупости. Единожды поварившись в плотных тканях, она приняла летнюю моду Пристани Лотоса и теперь, успешно скрывая причёской покрасневшие кончики ушей, куталась в лёгкие ткани. Цзян Чэн увидел её как-то в облаке невесомого пурпурного шёлка, смотрел странным, потемневшим взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом, сгорая от стыда. Низ живота странно тянуло и щекотало, а тёмно-фиолетовые, почти чёрные глаза, не раз виделись во снах… — Вот! — На колени Ванцзи был опущен большой и яркий воздушный змей, в форме бабочки, с дырой ровно посередине. — Я попал! Восьмилетний Цзян Цзинъи вытянулся во весь свой небольшой рост, расправив худые плечики и выпятив вперёд тощую грудь. Замершие за его спиной двенадцатилетний Цзян Сычжуй и десятилетний Цзинь Жулань прикрыли рты ладонями, чтобы не рассмеяться, и тем самым, не расстроить диди. — Это змей. — Госпожа Лань отложила чтение, и посмотрела на сына, ожидая продолжения. — Ну, я попал! Видишь? — Мальчик указал на дыру в бумаге. — Сам! Мне даже Юань-гэгэ* и Лин-гэгэ не помогали! А ещё меня отец похвалил! Он там тренирует адептов! Орёт страшно, Цзыдянем махает, а всё равно, похвалил! — Это замечательно, А-И. — Она дарит ему краткую улыбку и хлопает по подушкам рядом, зовя детей присесть и отдохнуть. — Чаю с засахаренными фруктами? Трёхголосое «Да!» было ей ответом. Этим же вечером, укладывая детей спать, Лань Чжань была сбита с толку вопросом А-И, заданного с истинно-детской непосредственностью, которая поставит в тупик даже признанного мудреца. — А ты любишь отца? — Сонные серебристые глаза смотрели испытующе. И Ванцзи растерялась. Сначала от того, кого Цзинъи имел в виду: Вэй Ина, или Цзян Чэна. Потом поняла, что речи идёт о втором! Откуда сыну знать о родстве с одиозным старейшиной Илина? Меньше всего на свете женщине хотелось бы сделать это достоянием общественности — тогда их не оставят в покое, и закончат они, как безвинно оклеветанные Вэни. А Сычжуй? Он ведь последний Вэнь! Его, невзирая на возраст, линчуют без суда, едва правда всплывёт наружу! Что же ей ответить? Что же? — Я… уважаю твоего отца, — выдавила она пересохшими губами, сказав истинную правду. — Это одно и то же? — Уточнил А-И. — Просто вы никогда… ну… за руки не держитесь, не гуляете по Пристани… Вот мы: я, Юань-гэгэ, Лин-гэгэ и ты гуляем, так же и с отцом. А ты с ним никогда не гуляешь. Вы что, поссорились? Сильно-сильно? Три пары глаз ожидающе смотрели на неё. — Нет. — Женщиной овладело желание сбежать из детской и запереться в покоях, пока жар крови, приливший к щекам и ушам, не сойдёт. Может, за это время её баобэй перестанет задавать такие трудные вопросы? Забудет об этом разговоре? — Завтра праздник Лунного пряника*, давайте погуляем вместе! — Предложил мальчик и со стороны кузенов раздалось согласное угуканье. — Ты и отец держитесь за руки, я со старшими братьями буду запускать в небо фонарики… Ну пожалуйста! — Как захочет А-И. — Ванцзи поцеловала ребёнка в лоб, и дождавшись, когда сыновья и племянник заснут, покинула спальню. Застыв на пороге комнат Цзян Чэна, она порывалась несколько раз постучать, но каждый раз рука замирала перед дверной створкой, так и не отбарабанив произвольный ритм. Когда госпожа Лань всё-таки решилась это сделать, дверь неожиданно распахнулась, и женщина отшатнулась. — Ханьгуан-ши? — Удивился Ваньинь и посторонился. — Проходи? Лань Чжань бросила на него взгляд и подумала, что без пучка, с распущенными волосами, ему гораздо лучше. Черты будто смягчались, и глава Цзян выглядел куда моложе, чем хотел казаться. — Присядешь? — Заклинатель указал на пуф. — Да, спасибо. — Женщина рассматривала складки шёлка, в которые тот сбился на коленях. — А-И… — Что с ним? — Мужчина подался вперёд, нависнув над сидящей супругой. — Всё в порядке. И с ним, и с А-Лином, и А-Юанем. — Ванцзи совершенно не представляет, как озвучить просьбу сына. Но это не значит, что она не попытается. — А-И… Он спрашивал… Почему мы не держимся за руки. Мальчики… они считают, что мы… в ссоре. Цзян Чэн неопределённо хмыкнул. Ещё со времён обучения в Облачных Глубинах он заметил нелюбовь Нефритовой девы к прикосновениям и близкой дистанции (которую Вэй Усянь постоянно нарушал, за что был множество раз наказан заклинаниями молчания и недвижимости). — И чего ты хочешь, м? — Он скрестил руки на груди, не собираясь помогать ей. Раз сама заварила эту кашу, то пусть доводит дело до конца. — Дай…те мне свою руку. — Лань Чжань протянула ладонь в его сторону. — Пожалуйста. — Ну, на, держи. — Всё ещё не понимая, к чему она ведёт, он коснулся кончиками пальцев раскрытой ладони и дёрнулся, словно его ударил слабый разряд Цзыдянем. Но оружие было на другой руке. Госпожа Лань, аккуратно накрыла широкую мозолистую ладонь второй ладонью, и, закрыв глаза, прислушалась к ощущениям. Горячая, жилистая. Совсем не противно и в какой-то степени даже приятно. Ваньиню стало жарко — даже не ласка, самое обычное прикосновение, а в животе всё перекручивается и ноет. Непонятно, не то больно, не то хорошо. — Завтра Праздник середины осени*, — сообщила она, не отпуская руки Цзян Чэна. — Дети желают, чтобы Вы и я держались за руки… — Значит… — Голос его подвел. — Будем держаться за руки? — Мгм. ___________________________________________________________ *gēgē — старший брат; *Праздник середины осени проходит в середине сентября, на котором главным блюдом является лунный пряник (yuèbĭng)— 5 -
Было какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы наблюдать за тем, как рядом с тобой живут люди, которые тебе не принадлежат. Есть племянник — но он наследник другого клана и после двенадцатилетия о его существовании «наконец-то» вспомнили и теперь крайне неохотно отпускают в Пристань Лотоса, мотивируя тем, что в Ланьльне и преподаватели лучше, и кормят сытнее. Цзян Чэн недовольно скривился: Юньмэн, вообще-то, оправился от войны и вновь занимает главенствующее положение среди купеческих точек на карте Поднебесной! Торговля идёт бойко, купцы исправно платят в казну подати. Однако ныне А-Лина, плещущегося в озере, можно было увидеть нечасто. Есть у Саньду Шеншоу сын. Опять же, не его. Цзинъи с каждым днём всё сильнее напоминает его, грозя вот-вот переплюнуть по части проказ. Искры в серо-голубых глазах обещают новую шутиху, затейника коей отыщут не скоро, да и отыщут ли… Только пурпурные одежды скрывают правду — этот никогда не рядился в клановые цвета, оттого найти сходство трудно. Пока что. Приёмный племянник, впитавший в себя спокойствие Облачных Глубин, которых никогда не видел. Старательный, умный, пусть и Вэнь. Его «Дядя Цзян» порой так похоже на то, как к его отцу обращался он. Супруга. Первая красавица Поднебесной, Нефритовая дева, Ханьгуан-ши. На поверку, не такая уж святая и чистая. Обычная женщина, со своими демонами. Но от этого не становящаяся менее красивой и желанной. Сколько они уже в браке? Тринадцать лет? По ним обоим не скажешь. Отрешённые, словно чужие. Почему «словно»? Как есть — чужаки, объединённые грузом общей тайны. Ваньинь до сих пор не мог сказать, почему не отдал деву Лань старейшинам Гусу. Неужели испугался за её жизнь? Ведь она пошла на предательство ради предателя. Что ему до ублюдка, растущего в её утробе? «Сын!» — зло улыбнувшись, одёрнул себя заклинатель. Его сын, что бы ни говорила кровь. Этот неблагодарный выбрал смерть и недобрую память о себе — хорошо! А Цзян Чэн выбирает жизнь с людьми, которых он оставил. Ваньинь и сам такой — покинутый, невзирая на клятвы. Грош цена им! Собрались под одной крышей брошенки, да… Мужчина опрокидывает в себя новую порцию вина и выжидающе смотрит на замершую на пороге безвкусно обставленной комнатки борделя весеннюю девушку. Нелегко госпоже Дян было достать такую работницу — чтоб была высока, кожей бела, глазами светла и немногословна! И встречала почётного клиента в бело-голубых одеждах! Но за ласку и молчание глава Цзян платил щедро! Месячная выручка! А приходил часто… Раз в декаду — точно! — Подойди. — Велит он и разочарованно морщится — до изящества госпожи из знатного рода проститутке далеко. Иллюзия, что перед ним — дева Лань, тут же рушится. Излишне мягкая постель прогибается под дополнительным весом. — Чжа-а-ань! — Стонет он, сжимая женские бёдра. Всегда берёт эту весеннюю девушку сзади, не желая видеть «не то» лицо. Оставляя за спиной приветливо мечущиеся в красном стекле огни борделя, Ваньинь клянётся, что никогда больше сюда не придёт. Ведь он никогда не получает удовольствия как такового, лишь сбрасывает напряжение с грубой копией той, что мечтает видеть под собой. Взволнованное, от чего-то перевёрнутое (?) лицо Лань Чжань в ореоле масляного пламени фонарей привиделось ему. — Лань Чжа-а-ань! — Он тянет к ней руки и натыкается на гладкие щёки, высокую переносицу и тонковатые губы. Какая реальная галлюцинация! И потолок, точно такой же, как в её покоях. — Ты прекрасна, как небожительница! Так давно тебя люблю… Не сразу, но люблю! Как жаль, что ты меня не любишь… И не полюбишь! Да я для тебя на всё готов! Хочешь, золотом осыплю; хочешь — самые красивые лотосы для тебя выращу! Зимой! Только люби меня… И Цзинъи люблю… Он же мой, мо-о-ой! Слышишь?! Не его! Мой! — Слышу. — Чувствуя, как перехватывает дыхание, отвечает Ванцзи, решаясь на немыслимое — накрыть пьяного супруга одеялом, и улечься рядом с ним, наблюдая, как во сне разглаживаются морщинка на переносице и недовольная складка у рта.— Эпилог –
Пристань Лотоса не узнаёт своего главу. Крикливый и своенравный Саньду Шеншоу вдруг… затих. Не искрил Цзыдянь, обрушиваясь на спины не угодивших адептов, не вгрызалось лезвие Саньду в ученическое, демонстрируя ошибки в стойке или хвате. Нежно перешёптывались лепестки лотосов, покачиваясь на тёплых озёрных волнах, звонкий молодой хохот разносился над Юньмэном. Старик Шэнг, владелец самого плодоносного лотосового пруда, прятал улыбку под полями доули и делал вид, что не видит стоящего по пояс в воде главу Цзяна, собирающего лотосовые коробочки. Он знал, что потом найдёт на носу лодки мешочек с золотом. Скинув хлюпающие сапоги и ощущая стопами нагревшуюся древесину, Ваньинь шёл к покоям супруги. Встречающиеся на его пути слуги кланялись и с улыбками смотрели ему в след. Быстро отбив дробь, мужчина проскользнул в комнаты госпожи Лань. Несмотря на позднее утро, она лежала в постели, с удобством уместив поверх округлого живота пухлый том доисторических премудростей. — Приобщаешь нашего сына к знаниям? — Весело улыбаясь, спросил заклинатель, без малейшей доли смущения сбрасывая мокрую одежду. На крепком жилистом предплечье белела клановая лента Гусу Лань. — Мгм, — положив между страниц закладку — фиолетовый шнурок, которым раньше Цзян Чэн оплетал одну из кос, женщина закрыла книгу и с ожиданием посмотрела на лотосовые коробочки. — Не перехотела? — Семена с глухим перестуком падают на одеяло, собираясь в небольшую кучку. — Нет. — Лань Чжань тянется к ближайшему зёрнышку и выпрастывает из скорлупы нутро, но есть не торопится. Лишь набрав полную горсть, она начинает трапезу, через раз предлагая супругу. Ваньинь не ощущает сладковатого вкуса семян, лишь соль кожи Ванцзи, и от этого ему хорошо. Старая, как мир пословица гласит, что «Путь в тысячу ли начинается с одного шага». Ваньинь и Ванцзи шли к рубежу тысячного ли на протяжении долгих шестнадцати лет. — Матушка! А… О! Отец и Вы здесь! — Перегнувшийся через оконную раму Цзинъи возник подобно гую из шкатулки с благовониями. — Войди через дверь, негодник! — Осадил наследника Цзян Чэн. — Сей момент! — Громкий топот тяжёлых походных сапог раздался у двери всего через несколько мгновений. — Да не шкрябайся, как нашкодивший щенок, заходи! — Прикрикнул мужчина и умолк, ощутив тёплую ладонь поверх своей. — Отец! Матушка! — Запыхающийся шестнадцатилетний юноша, с торчащей в разные стороны чёлкой, поклонился и выпростал из рукава помятое послание. — Лин-гэгэ зовёт на ночную охоту, на гору Дафань! Туда все заклинатели направляются! Хвастается, что Лянфан-цзюнь купил ему для этого четыреста сетей божественного плетения и выделит лучших адептов! Пф, выскочка! Замерший на пороге Цзян Сычжуй почтительно поклонился и получил разрешение войти. — Так что, вам особое разрешение нужно? — Нахмурился глава Цзян, прочитав письмо племянника. — Собирайтесь, не то останетесь без добычи! Раззявы! — Слушаемся, отец! — Юноши поклонились, и, застряв в дверном проёме, кое-как разминулись. — Олухи Нефритового Императора! — Беззлобно шикнул заклинатель, получая новую порцию лотосовых семян. — Мне придётся идти с ними, проконтролировать… Да и А-Лина давно не видел. — Мгм. — Кивнула Ванцзи, ощущая толчки новой жизни внутри себя. — Мы выйдем вас проводить. Над Пристанью Лотоса солнце вошло в зенит.