Неуслышанное

      Семпай,       Это началось уже очень, очень давно.       Но только теперь я поняла, я не хочу, чтобы сказанное следующим осталось       неуслышанным.       Уйду первой я или вы, вероятно, это не имеет значения.       Мне будет не найти покоя.       Семпай,       Я люблю вас. Хигучи уже которую ночь не тревожит сон; слова признания — прогоняет их как мантру, упёршись взглядом в потолок. Сейчас они отскакивают от зубов, выученные наизусть, сто раз рассмотренные и пересмотренные; клятва верности, выверенная до слога. Клятва, которую никто не услышит, потому что человек, которому она предназначена — слёзы сдавливают ей горло, она сжимает старую, грязную простынь, чтобы не вогнать в тело ногти, — его больше нет.       Что чувствовать, когда умирает любимый человек?       Что чувствовать, когда уже умер тот, ради кого каждый день ты поднималась с постели,       но тебе всё ещё приходится приветствовать рассвет? Хигучи ничего не знает; Хигучи только помнит последовательность: она увидела его — как казалось, живого — она благодарила бога, бросаясь к нему, и, вжавшись в сгорбленную спину, почувствовала… горечь. Она могла опоздать. Она могла никогда не сказать ему тех трёх простых слов, сила которых помогает ей выжить в мире без звука и света, солнца и тепла.       В подноготной родной реальности, где она повстречала чувство, похожее на настоящую любовь. Хотела ли она, чтобы он откликнулся на её чувства; взял за руку, развернул к себе и прерывисто дышал в висок, как в каком-нибудь неправдоподобном романе? Да, очень. До хватающей спазмами сладкой неги в желудке, до счастья, выбивающего из-под ног недра самой Земли. Но ей было бы достаточно его простого знания; она, Хигучи, хотела, чтобы он знал — его любят. Несмотря ни на что, его считают достойным любви. Она ошибалась, желая рассказать ему эту простую правду? — он столько раз рисковал собой, ввязывался не в свои схватки, всё — ради человека, который когда-то бросил его… Он был безумен в какой-то степени, она понимала. Что его преследует прошлое, что она, наверное, никогда не узнает, как он отражается в зеркале для самого себя. Что с того? Так плевать; Хигучи хотела быть рядом. Просто подставлять плечо всякий раз, когда он оступался. Одни назовут это навязчивой идеей и посмеются над ней, другие — пожалеют, как тяжело больную. Она не была больна.       Она любила.       Любить открыто было бы замечательно. Хигучи помнит его исказившиеся линии лица, и как острые зубы впились в молочную шею. Она помнит, что у неё был с собой пистолет — но она никогда не направила бы на него оружие. Она никогда, намеренно, не причинила бы боль этому человеку. Поэтому она позволила погрузить себя в сон.       Семпай,       Всё в порядке.       Вам не нужно давать мне чёткий ответ.       И это никак не повлияет на нашу работу.       Мы можем продолжить жить как раньше, ровно как если бы я ничего не говорила.       Моя совесть уже чиста.       Я люблю вас. Хигучи думает — ей было бы лучше никогда не просыпаться; её глаза закрыты — задерживает дыхание, думая последовать за ним, но каждое утро смотрит, как за домами занимается заря, и проваливается в больной, беспокойный сон. День сурка. Сестра оставляет обед на её тумбочке, но последний раз, когда она пыталась принять пищу, её вырвало — так что она даже не пытается попробовать что-то кроме голого бульона. Она редко читает, чаще — просто пялится в окно. Кунико возвращается вечером, готовит ужин, к которому она не притронется, потом разговаривает с ней, новости-сплетни-передаю-привет-от-мамы. Разговор не клеится. Кунико уходит, и Ичиё слышит, как её сестра воет в соседней комнате. В глубине души Хигучи знает, что ни Кунико, ни мама, ни немногочисленные сочувствующие не заслужили такого отношения; они приложили все возможные усилия, чтобы помочь ей, а толку — та же затворница, бледная, полумёртвая, потерявшая к жизни всякий запал. Молчаливая молитва о смерти. Старик Хироцу заглядывал к ней на днях; он рассказал, что мафия полностью оправилась, и все заражённые сотрудники смогли вернуться к своим семьям. Её коллеги и подчинённые; эта новость не принесла радости. Это несправедливо — ведь он никогда не вернется. Тачихара смотрел на неё как на привидение; с ним пришла некая незнакомая девушка, но она отошла от дверного проёма слишком быстро, чтобы Хигучи смогла вспомнить, виделись ли они когда-нибудь. Тачихара говорил, глотая слоги, его руки тряслись. В конце концов он рухнул на колени, склонив голову на её постель; повторял, что он во всём виноват, он, правительство, человек, которого он ошибочно считал самым мудрым на свете, спасителем мира. Он гладил её руку, рыдая, что ему жаль. Легче никому не стало. Гин принесла письмо. Десять строчек, выведенных ровно, размашистым почерком; десять строчек, где он говорит сухое “спасибо” за работу, а также то, что ей нужно двигаться дальше, отойти от дел как мафиози. Хигучи смеялась. Сестра, увидев её, едва не выронила поднос с обедом, бульон расплескался жирными кляксами по полу; первая эмоция за несколько недель.       Истерика.       Семпай,       Мне всё равно.       Вы можете меня ненавидеть, можете презирать.       Я не могу двигаться дальше.       Я люблю вас. Она писала повести о несчастной любви — потому что другой любви она не знала, или не захотела знать. Кунико приносила газеты, где известные литературные критики расхваливали рассказы Хигучи Нацуко, писательницы, “выстрелившей” четыре года назад. Нацуко; это ирония — семь лет назад, начало лета, день, когда она увидела в нём кого-то кроме молчаливого портового пса. Она откидывается на подушки, забываясь сладким сном о несуществующем мире, где они остались вдвоём. — Это туберкулёз. — её босс — бывший босс, поправляет сама себя, — лично провёл осмотр. Он кажется спокойным, словно наперёд знает её ответ, но оттенок неуместного сожаления читается во взгляде. Напрасно потраченная жизнь бойца. Бросьте, Мори. День, когда вы подписали приказ о назначении меня телохранителем командира Партизанского подразделения — вы знали, что мы ляжем вместе, в одну могилу, когда-нибудь. Ответ, она улыбается: — Не нужно меня лечить.       Семпай,       Если мы встретимся в ином мире.       Если вы позволите повстречать вас снова.       Я обязательно скажу вам в следующий раз, слышите. Кровь стекает по подбородку, а Хигучи смотрит, как занимается заря. Её последняя — она чувствует, знает — заря. Мальчик-тигр сказал ей, что он умер, улыбаясь. Что он сдержал своё слово. Для неё он умер самым страшным лжецом. Акутагава Рюноскэ не запомнил, что когда-то, семь лет назад — начало лета — он пообещал ей всегда возвращаться. И этим обещанием она жила, давилась им, когда казалось, что всё кончено, и уже ничего не исправить. Это обещание не позволило принять его смерть. Это обещание не дало двигаться дальше. Хигучи не осуждала. Она всегда напоминала ему, если он что-то забывал. Это последний раз. Она ни о чём не жалеет.       Семпай,       Я люблю вас.       Пожалуйста, подождите меня.