Огонь моё солнце

      Знаете ли вы эту печальную историю, когда чужое счастье - это и твоё счастье, но одновременно это и твоя сильнейшая боль? Смуглые руки Танатоса погружались в кроваво-красный Стикс и исчезали в холодной воде, словно проглоченные временем. Царство Аида - это царство смерти. Царство Аида - это самый большой в мироздании склад разбитых сердец.       “Сколько ещё раз, - думал Танатос, - сколько раз ты будешь пытаться уйти отсюда, и сколько раз я буду встречать тебя, невольно вернувшегося на эти каменные берега?”       Для тех, кто не смиряется с Судьбой, она обращается Роком. За покорённую вершину она выбивает из тебя дух - о подножье горы; за надменное величие она лишает тебя глаз; за отказ от предназначения она лишает тебя покоя и оставляет бегать по кругу.       Мягкие золотые перья защекотали Танатосу руки, пряди волос запутались в пальцах. Шагнув ещё глубже, наклонившись к самой воде, он перехватил у равнодушной реки тело Загрея. Загрей всё ещё напоминал разваливающегося на куски тигра - так сильно его располосовала Мегера. Он был мёртв, холоден и мёртв, и в такие моменты Танатос, стоя в кровавой реке, мог баюкать его на руках, целовать его раны, мог снимать ледяные оковы со своего ледяного сердца, зная, что ещё час, ещё два часа, упрямый Загрей не рванётся прочь из Аида, к неизвестным ему звёздам.       Куда бы он ни ушёл, смерть всегда ждала его здесь.       “Опять?” - вскрикивал Загрей в конце каждой попытки, выкрикивал то или это, но всегда задушенно и жалостливо, будто ребёнок, который боится боли. Танатос ненавидел этот тон.       Как же он желал, чтобы однажды Загрей не вернулся.       Как он желал, чтобы Загрей никогда не уходил.              Боги Олимпа уже давно сделали на Загрея ставки. Он был будто щенок, пытавшийся выбраться из выгребной ямы в дождь, а сверху, там, где светло и в домах горят очаги, где увидят рассвет, сверху на него смотрели лучезарные лики олимпийцев. Они подбадривали его, принимали его жертвы, держали за него, что называется, кулачки. Им было так любопытно, сможет ли мальчонка Аида вырваться из Подземного Царства. Если бы он смог - они закатили бы пир. Если нет, то не беда, олимпийцы нашли бы других детей богов или людей, за чей счёт можно поразвлечься.       А то, что он умирал, умирал, опять умирал, и снова умирал, и снова от страшных ран… какой из богов хотя бы раз не испытывал боли, унижения или смертельных мук? Диониса вон, вообще по частям собрали...       Упорство Загрея росло с каждым поражением, и к любопытству богов, адской нечисти и прочих наблюдателей стало примешиваться беспокойство. Загрей не останавливался. Аид перемалывал его кости в муку, развеивал их над Стиксом, Загрей воскресал, делал выводы, менял стратегию и снова искал выход из Подземного Царства.       Он никогда не прощался. Танатоса это странным образом злило, словно пренебрежение, словно ему, Танатосу, должно быть всё равно, и они не были друзьями детства, они не были любовниками, словно их не было. Но каждый раз, когда Танатос не выдерживал и приходил ему на помощь, Загрей приносил дары: нектар, амброзию, какой-то артефакт, или ту искру в глазах, которая появляется, когда наконец-то видишь того, кого в тайне давно ждал.       “Если ты так рад мне, - думал Танатос, разнося в кровавую пыль их врагов, - почему ты уходишь?”       Загрей, конечно, не думал о таких мелочах. Он прорывался вперёд и вверх. Он размахивал мечом, укладывал нечисть кулаками, рвал их на части. Тёмное начало отца в эти мгновения бойни проявлялось в нём так чётко, так неудержимо, что любой, кому посчастливилось бы наблюдать, спросил бы его: и ты рассчитываешь уйти отсюда, мальчик?       Танатос ненавидел смотреть, как Загрей умирает. Ненавидел предсмертные стоны. Ненавидел, когда ему было больно. Поэтому, редко, но приходил на выручку. Он приходил только тогда, когда совсем не было сил ждать у реки, оглядываться сквозь тьму и представлять его раны.       И Загрей был счастлив видеть его. Танатос злился, вонзал в Загрея холодный взгляд, резал его сарказмом, отдалялся от него иронией и крушил, крушил для него половину Нижнего Мира.       В моменты величайшего отчаяния спасение для нас слаще любой амброзии. Танатос был Смертью во плоти и он освобождал Загрея от отчаяния. Он рисковал своим положением, статусом, репутацией (очень чёрной, тяжёлой репутации), и всё ради этого парня.       “И пусть, - думал Танатос, - когда ты победишь отца, и он вернется в ярости, он уничтожит меня. Ты увидишь солнце, а я не познаю боль разлуки”.       - Я полагал, твои тренировки должны были сделать тебя сильнее! - прокричал он вслух, снося башку очередной мертвечине. - Что это за девчачьи удары?       У Загрея от возмущения вспыхнули щёки. Однорукий циклоп, пытавшийся вдавить его в землю, заревел от натуги, но быстро кончил - с магическим мечом в брюхе особо не поорёшь.       - Я на три твари тебя опережаю!       - Мой принц, - оскалился Танатос мягко, - арифметика тоже не твой конёк.       - На что спорим?!       Загрея всегда легко было спровоцировать на что угодно. Пламя его ног наверняка как-то было связано с горячей головой.       Иногда Танатос ненавидел его. Глупец всё рвался и рвался наружу, к какой-то другой жизни, и ему неведом был покой до тех пор, пока он не признал бы, что был создан для ада. Танатос был не таким. Он служил Аиду. Его мать и его брат служили Аиду. Его судьба была в Подземном Царстве. Танатос давно принял эту тьму как часть себя и не пытался ей противиться. В этом была вся разница. Загрей не принимал свою судьбу. Он искал что-то иное. Что бы Загрей ни искал, в Аиде этого не было.        “Почему меня тебе недостаточно?!”. Мысль была горькая. Мысль не срывалась с языка. Отравляла.       Танатос стал приходить всё реже. Но когда он приходил, он говорил слишком много. Слова рвались из него против воли:       “Ты слишком часто умираешь, Заг. Стикс устала тебя нести”.       “До следующей встречи, Заг. Я уверен, что застану тебя… целым. Тебе нечем рисковать. Ты ведь принц Аида. Пока ты здесь, с тобой не случится ничего непоправимого”.       “Всегда к твоим услугам, мой принц. Разменяем твоё благополучие на сотню-другую чужих страданий. Это ведь Аид. Здесь страдают”.       Загрей смотрел из-под непослушных прядей, по-детски обиженный, и что-то в нём будто льнуло, тянулось… И Танатос бежал.       Загрей не искал его. Он избегал своих мыслей о нём, приносил жертвы богам, сражался с фуриями и предпочитал не думать ни о рисках, ни о других, совсем человеческих жертвах. И после каждого воскрешения Загрей попадал в кровавое месиво и едва не умирал.       Царство Аида могло бы им гордиться. Загрей в полной мере воплощал его суть.       Но Танатос устал спасать его для какого-то там солнца. Кровь, кишки и остатки магической ауры стекали с его косы после очередной эпической битвы под сводами Аида, а Танатос только и думал о том, как же он устал. И о том, что Загрей жив.       Умирать больно. Каждый раз как в первый.       - Эй, Тан, - раздалось за спиной; этот утомлённый, с хрипотцой, голос… - у меня для тебя кое-что есть.       Танатос не поворачивался.       - Мелочь, конечно, - продолжал Загрей мягко, - но я благодарен тебе, и это всё, что у меня сейчас есть. Не хочу, чтобы… ты опять ушёл без моего “спасибо”. Эй, скажешь что-нибудь?.. Да, я знаю, я опять не попрощался.       Танатос редко бывал резким, и Загрей оказался не готов.       - Не нужны мне твои подарки, - Танатос сгрёб принца Подземного Мира за тогу, будто щенка. - Когда ты уже уберёшься из этого треклятого Аида?       Его лицо оказалось совсем близко в одно мгновение. Загрей был бойцом, но что-то в выражении глаз Танатоса приковало его к месту. Надлом, острый и опасный, будто пасть цербера. К тому же, Загрей не мог его ударить. Просто не мог.       - Когда ты уже научишься драться без поражений и уйдёшь, наконец? - вопрошал Танатос, вглядывался, терзал; его холодное дыхание касалось губ. - Чтобы я больше никогда не видел твоего лица.       - Что не так с моим лицом, Тан? Я думал, оно тебе нравится.       Загрей никогда не смог бы сказать “пойдём со мной”. Но и остаться он тоже не мог. Боги не были властны над мировым устройством, и оно имело их во все щели.       Кувшин с нектаром упал на землю и разлетелся на части. Загрею пришлось вцепиться Танатосу в плечи, по шее от запрокинутой головы горячей россыпью расцвели поцелуи. В глазах замелькали искры, и чёрные своды царства будто наполнились звёздами. Загрей сорвал с бога смерти капюшон - невиданная дерзость для всех, кроме друзей детства, - и взял его лицо в ладони.       - Какой ты красивый, - бормотал Загрей, мелко целуя Танатоса в губы. Раз, другой, глубже и быстрее. - Обожаю твои глаза, твои черты, всего тебя...       Звенели от столкновений их доспехи, трещали костяные украшения, хрустели и крошились материальные предметы. Изящными пальцами Танатос подцепил и откинул лавровый венец. Лавровый венец не делал Зага принцем, принцем его делал это огненный взгляд, эта жизнь, эта дерзость, за которые Танатос его и любил. Он прочертил рукой пять борозд по его волосам, зачёсывая назад, открывая лицо, и поцеловал по очереди горячие веки обоих глаз, зелёного и красного.       - Смерть целует в глаза, - засмеялся Загрей и, стиснув вдруг зубы, начал стаскивать с Танатоса оставшиеся одежды. - Я так хочу тебя. Ты приходишь так редко. Ты специально дразнишь меня, да, Тан?       Танатос никого не дразнил, он спасал себя, от одиночества и тоски, от разочарований. От глупостей, которые мог бы совершить за одно это “я хочу тебя”. Зачем ему солнце, если у него был этот огонь?       Потные после боя, они не выпускали друг друга из рук, кожа скользила под пальцами, и нежность оборачивалась красными следами в моменты, когда держать хотелось крепче, и быть - ближе.       - Я здесь, - шептал Тан Загрею в губы, - я здесь. Я всегда здесь. Понимаешь, Заг? Я. Всегда. Здесь. Для тебя.       Одежды из благородных тканей, тканей, достойных богов, оказались на земле, легли постелью. Танатос считал, что достаточно с Загрея было заживших шрамов, натёртых следов, призраков ран. Они опустились сначала на колени, никак не разжимая объятий, затем Загрей уложил Танатоса на спину. Его ладонь настойчиво давила Танатосу на грудь, удерживая, упрашивая, Загрей целовал его плечи, груди, его содрогавшиеся рёбра и упругий живот. В то время как тело самого Загрея уже начало мелко дрожать, знакомым волнением, от нетерпения, ненавистным ему самому, предательским и жаждущим волнением. Танатос поддерживал его за бёдра, гладил от коленей к бокам, и злость проходила, оставалось только желание, только любовь.       - Прости меня, - просил Загрей.       Наверное, сам не понимал, о чём просил и почему. Он лёг сверху на Танатоса, прижимаясь к нему всем телом, потираясь внизу о его член, и всё просил простить, и мотал головой, и в каждом вздохе его была страстная дрожь.       - Ты столько раз воскресал, - шепнул Тан его на ухо, - неужто ты думаешь, что у тебя нет моего безусловного прощения?       Загрей всегда знал, чего хотел. Он мог увиливать, колебаться в действиях, но желания - о, их он всегда знал. Не от того ли стоял такой переполох во всём Аиде?       Танатос обхватил любовника под руками и легко перевернул их обоих, бережно укладывая Зага на тоги. Его горячие ноги - огненные - тут же сдавили Танатоса на талии, накрест, опалили ему бока. Раны вместо комплиментов, ожоги вместо поцелуев.       - Давай, - просил Загрей, просовывая руку между их телами, будто действительно нужно было указывать или направлять, - Тан, давай уже…       Он выгнулся прекрасной белоснежной дугой, когда Танатос вошёл в его тело, впился пальцами в траву, вырывая её из земли. Танатос толкнулся ещё раз, глубже, ловя глубокий грудной стон. Мучить наслаждением - всё, чем Танатос мог ему ответить. Выбирать ритм и вдалбливаться в этого дурного принца, прекрасного принца, который корчился под ним и стонал и не хотел останавливаться.       - Пожалуйста, - Загрей обхватил его свободной рукой за плечи, потянулся ко рту, ища поцелуя. Танатос перехватил другую его руку и переплёл их пальцы. Раскрошенная земля и трава осталась на плотно стиснутых ладонях. Их поцелуи были неловкими и голодными, нежными и жадными, совсем как слияние их бессмертных тел.       Они пытались насытиться друг другом до предела, оставить следы на коже, на тогах, на сердце. Насытиться до следующего раза, когда Загрей снова попытается сбежать из Царства Аида.              Гесиод сказал однажды о Танатосе, сыне Нюкты, брате Гипноза: “Он никогда не выпускает несчастного, раз захваченного им, он ненавистен даже бессмертным богам” *. Когда тело Загрея снова проплывает по Стиксу, Танатос протягивает к нему руки и сжимает в бережных объятиях. Глубоко внутри он готов опустить.       “Достаточно, - думает он, - если ты будешь ходить без оков. Ведь я буду счастлив за тебя и не буду чувствовать ноши собственных. Я буду ждать тебя в водах Стикса”.