О юности и сожалении

***

– Девятнадцатый год правления императора Сюань Чжэна, шестнадцатый год шестидесятилетнего цикла. Орден Цишань Вэнь начинает захват близлежащих кланов, подчиняя... Над стройными рядами, сидящих за столиками учеников, раздаётся монотонный, чуть хрипловатый из-за преклонного возраста, голос одного из самых почитаемых старейшин клана. Сычжуй неуютно ёжится, сжимая потными ладонями подол своего белоснежного ханьфу, и тут же спешно его одёргивает, замечая, как неприглядно расползается складками идеально выглаженная ткань. Он старается сидеть прямо, чинно сложив руки на коленях и покорно опустив голову, как когда-то учил отец. Слушает учителя со всей полагающейся юным адептам прилежностью и вниманием, сосредоточено выводя кистью пару самых важных записей. Однако, несколько часов беспрерывного сидения в одном положении, всё ещё непривычны только начавшим свой путь самосовершенствования детям. Колени неприятно тянет, а уставшие ноги немеют, заставляя Сычжуя совсем неблагопристойно ёрзать. Сидящий перед ним Цзинъи последний час старательно давит зевки. Он уже давно перестал соблюдать все правила приличия и теперь периодически заваливается с локтями на письменный стол, за что тут же получает от проходящего мимо учителя тяжёлым свитком по спине. Ребята рядом спешно отворачиваются, стараясь скрыть от глаз старейшины свои смешки. Осторожно покосившись по сторонам, Сычжуй понимает, что весь их немногочисленный класс, так или иначе, уже утомлён продолжительным занятием. Сейчас по меркам клана Гусу Лань позднее утро – период Сы, который ученики провели усердно изучая историю заклинательства, не прерываясь на приём пищи и медитацию. Если как следует прислушаться, то среди размеренных шагов учителя можно даже расслышать несколько очень тяжёлых вздохов. Ребята у ближайших к выходу столов, уже начали мечтательно засматриваться на утреннюю свежесть улицы, заманчиво виднеющуюся в проёмах резных арок. От совсем отчаявшихся же были слышны редкие перешёптывания, мгновенно прерываемые строгим взглядом старших адептов клана. Но, даже не смотря на подбирающуюся к ним усталость, дети всё равно продолжали слушать учителя с неподдельным интересом и вниманием, которое полагается всем адептам их именитого ордена. Великие завоевания ордена Цишань Вэнь, Аннигиляция Солнца, инцидент на Тропе Цюнци, Кровавая резня в Безночном городе, штурм горы Луаньцзан, политическая ситуация в орденах на момент завершения каждого военного этапа — те события, которые уже вошли в историю заклинательства и теперь подлежали обязательному изучению в каждом уважающем себя ордене, и Гусу Лань, как один из представителей Четырёх Великих, не был исключением. – Орден Цишань Вэнь был жесток, а Вэнь Жохань безумен! – звучный голос Старейшины, наполненный нескрываемой ненавистью, эхом отражался от стен просторного зала, невольно оседая неприятным чувством напряжения внизу живота. – Они один за другим захватили, а позднее подчинили ордена Жунань Ван, Хэдун Фу и ещё несколько десятков немногочисленных кланов заклинателей. Те же, кто смели им воспротивиться – были немедленно уничтожены! Кланы заклинателей были разгневаны, но не смели выразить своё недовольство, боясь попасть под горячую руку. И их опасения не были напрасны. Учитель Лань остановился. На его и без того хмурое лицо легла мрачная тень, а губы плотно сжались. Его голос не дрогнул, когда он произнёс: – В том же году Облачные Глубины были сожжены, – и лёгкой поступью продолжил свой путь вдоль рядов. Адепты в то же мгновение ощутили, как под белыми, аккуратно сидящими на узких плечах одеждами, пробегает неприятный холодок. Тяжёлая атмосфера в учебном павильоне вдруг стала практически осязаемой, мешая сделать полноценный вдох. Желание скорее освободиться от нудного урока притупилось, как только тема отошла от чужих потерь и затронула напрямую Гусу Лань. От былой наивной лёгкости в детских глазах не осталось и следа. Ёрзанья на месте, как и тихие перешёптывания, постепенно прекратились. Ученики целиком обратились в слух. – Старший сын Вэнь Жоханя – Вэнь Сюй, вместе со своей многочисленной армией, напал на Облачные Глубины в разгар ночи, застав воинов спящими. После этой разгромной битвы пало множество прославленных адептов нашего ордена. Куда не глянь – всё устилали трупы, священные земли омылись кровью, – старик сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. – Предыдущий глава ордена – Цинхэн-Цзюнь был тяжело ранен, а старший из молодых господ – Лань Сичэнь, был вынужден долгое время скрываться, укрывая самые древние писания и артефакты клана. Для ордена Гусу Лань настало тёмное время. И без того маленькие ученики невольно посжимались на своих местах, кидая друг на друга встревоженные взгляды. Оценить весь ужас ситуации, в силу юного возраста, им было ещё трудно, но тот тон, та лёгкость, с которой учитель громогласно вещал о масштабах потери, заставляла свернуться в комок и возжелать забыть обо всём услышанном, как об очередной страшилке, рассказанной друзьями перед сном. Конечно же, все знали о том страшном дне, когда орден за одну ночь потерял всё, что бережно оберегал многие и многие столетия. Многоуважаемый Цинхэн-Цзюнь вскоре скончался от многочисленных ранений, Цзэу-Цзюнь числился пропавшим безвести, а совсем юный Ханьгуан-Цзюнь с тяжёлыми ранами был вынужден отправиться на принудительное обучение в Цишань. Разгромленный орден остался без главы, боеспособных людей и дома. В критический момент, когда отчаяние достигло своего апогея, руководство на себя взял Лань Цижэнь и принялся за упорное восстановление утерянного. Это никогда не было для детей Гусу Лань секретом. Но слушать столь подробную историю того, как с десяток лет назад в ожесточённой схватке гибли их товарищи и родные, было по истине тяжко. Печальная история прошлого, с бережно скрываемыми родителями подробностями, что когда-то вселяла в блестящие детские глаза восхищение доблестными заклинателями в белых одеждах и поражала героизмом, теперь словно окатывала ледяной водой и лишала последнего глотка воздуха. Не было никакой честной битвы между славными воинами, что смело приняли вызов, отбив у злых захватчиков свой дом. Были лишь неожидавшие подвоха адепты, старики и дети, что были разбужены среди ночи предсмертными воплями своих товарищей и тут же пали, вырезанные вражескими мечами. Вот так вот просто, без героических речей и благородства. Вот так вот просто и страшно. Сычжуй вздрагивал после каждого, наполненного жестокостью, слова. Они отрешенно вылетали изо рта учителя, словно при вынуждено-вежливой беседе о погоде. Поражали своей прямолинейностью и хлёстко били ещё непознавших пыла битвы адептов прямо поддых. В детских глазах гасли последние искры веры в красивую сказку о честных дуэлях, красочных победах и храбрых смертях гордых, но несломленных. Сычжуй замялся, невольно осматриваясь по сторонам. Богато украшенные рамки окон, с элегантно свисающими бамбуковыми шторками, изысканные позолоченные ширмы и мебель из лакированного тёмного дерева, выполненная самыми искусными мастерами ‒ всё это так и притягивало пытливый детский взгляд, заставляя рассматривать каждую деталь. Поверить в то, что ещё совсем недавно на месте этого здания были лишь обугленные щепки, а израненный, истекающий кровью Ханьгуан-Цзюнь насмерть бился с адептами вражеского клана, чтобы не дать им подойти к библиотеке, было практически нереально. У Сычжуя перехватывало дыхание от понимания, что Ханьгуан-Цзюню тогда было лишь на десяток лет больше, чем им сейчас. Шестнадцать лет – это совсем немного. Война настигла его поколение, когда они были ещё мальчишками. Смерть шла за ними по пятам всю их юность, а боль от ужаса потери всё ещё свежа в их памяти. После сожжения Облачных Глубин и бунта молодых господ в ученическом лагере Цишани, был полностью уничтожен орден Юньмэн Цзян. Пристань Лотоса пала, похоронив с собой клан Цзян и более четырёх тысяч адептов, включая приглашённых учеников. Это стало началом, ознаменовавшим формирование легендарной кампании, объединившей под своими знамёнами огромное множество орденов, под предводительством Четырёх Великих. Но, несмотря на весь ужас Аннигиляции Солнца, было в ней кое-что ещё, что по сей день заставляло вспоминать о тех днях с гордостью и слагать впечатляющие легенды, что легли в основу огромного количества детских игр и сказок. Бесчисленные военные подвиги лучших заклинателей своего поколения, всегда были любимой темой адептов на занятиях и тренировках, вне зависимости от их возраста и происхождения. Выросшие на этих историях, да ещё и имеющие у себя перед глазами живых свидетелей событий прошлого, ребята просто обожали слушать, как их примеры для подражания уничтожали монстров, усмиряли нечисть, а главное, как вели за собой войска, чтобы разделаться с очередным отрядом мерзких вэньских псов, возомнивших о себе слишком много. Сычжуй, конечно же, не был исключением. Предания о подвигах молодости дяди и отца всегда были его самыми любимыми. Ему нравилось слушать об удивительных приключениях и военных сражениях времён Аннигиляции, о том, как они сражались бок о бок, прикрывая друг другу спины. О том, как Цзэу-Цзюнь, вернувшись после своего исчезновения, взял на себя борозды правления орденом, и как Ханьгуан-Цзюнь вместе с совсем ещё молодым главой ордена Цзян, один за другим сражали вэньские отряды, освобождая из вражеских лап городские надзирательные пункты. О том, как Ханьгуан-Цзюнь, даже во время войны не забывал о бедах простых, неискавших бессмертия людей, что случайно были втянуты в политические раздоры, за что и прослыл в народе славным титулом в столь юные годы. От осознания сопричастности к таким важным людям, внутри Лань Сычжуя невольно начинало трепетать от гордости. Их учителя не часто снисходили до подробностей о деяниях заклинателей чужих кланов, предпочитая освещать эту тему лишь поверхностно. Они считали, что изучение истории ордена Гусу Лань сакрально, так что всегда отводили на это как можно больше сил и времени. Незнание истории собственного ордена каралось не только несколькими месяцами переписывания правил, но и публичным порицанием, а попасть в немилость старейшин никто из адептов желанием не горел. Все истории, рассказанные старейшинами о подвигах двух Нефритов, адепты впитывали как губки, потрясённо вздыхая и жадно улавливая каждое сказанное слово. Учителя любили невзначай ставить в пример подрастающему поколению двух Нефритов, что в своей праведности были подобны небожителям. Это заставляло адептов стремиться преуспевать в учёбе ещё сильнее. Однако такие мгновения были крайне редки. Старейшины были слишком строги и педантичны, чтобы позволить себе хоть на цунь отклониться от плана лекции, а публичное восхваление других было против правил. Так что вместо желаемых историй о героических приключениях, адепты стали всё чаще и чаще получать сухое декларирование информации, слово в слово пересказывающее записи из самых ветхих свитков клана. Адепты внутри себя страдальчески стенали. Им всё ещё было сложно привыкнуть к тяжёлому расписанию, которое предполагало начало их обучения. Дети Гусу Лань с самого раннего детства воспитывались в строгих рамках правил и готовились к формированию Золотого Ядра чуть ли не с пелёнок, так что были заранее осведомлены обо всех трудностях, что сопроводят их на заклинательском пути. Они не смели жаловаться, понимая, что только так смогут достичь высот на стезе совершенствования тела и духа, став достойными господами семьи Лань. Иногда, в очередной раз переписывая правила из сборника "О благовоспитанности", который уже могли процитировать наизусть, адепты задавались вопросом, не надоело ли учителям из года в год пересказывать одно и тоже, выдавая в качестве наказаний одни и те же трактаты. Но старейшины клана Лань всегда были до жути консервативны в своих взглядах и долгие годы жили по принципу "всё лучшее написано до нас", так что крайне негативно относились к любой попытке влезть в привычные уклады ордена, что уже взрастили не одно поколение самых достойных заклинателей. Не имея возможности на что-либо повлиять, адептам оставалось только смириться с выстроенными вокруг них строгими порядками, что с раннего детства тянулись за ними большим грузом ответственности и обязанностей. Тяжело вздыхая, адепты послушно выводили кистью иероглифы, пока учитель Лань бесстрастно вещал на залитую солнечным светом залу о карательных военных походах, в которые входили заклинатели их ордена. ‒ Лань Сунлинь, ты записываешь? Это всё будет на экзаменах, молодые люди, потрудитесь запомнить всё, от расположения перевалочных пунктов армии сопротивления до зачистки нагорья в Хэцзяне! В то время Хэцзян являлся стратегически важной точкой для обеих сторон и был главным театром военных действий главы ордена Цинхэ Не. Чифэн-Цзюнь долгое время удерживал юг, не позволяя войскам… ‒ всё продолжал декларировать учитель, похлопывая по ладони тяжёлым свитком, не замечая, как детские глаза всё больше наполняются разочарованием. Заклинательство оказалось не таким весёлым делом, как им казалось. Стратегические тактики, множество военных терминов, огромное количество схем ‒ всё это перегружало детский мозг и навевало заметную тоску. Ребят не столько интересовала стратегия ведения боя при очередном рядовом сражении с орденом Цишань Вэнь, сколько становление на Тёмный Путь самого Старейшины Илин – та самая запретная тема, которая всегда особенно сильно будоражила умы юных заклинателей, заставляя даже самый монотонный и унылый бубнёж учителя слушать почти что затаив дыхание, и неприлично раскрыв рот. Но говорить о Вэй Усяне и его участии в Аннигиляции учитель явно не спешил. Тянул время пересказом легендарной битвы в Хэцзяне, когда восставшим орденам удалось впервые дать достойный отпор вэньским псам и получить голову старшего отпрыска Вэнь Жоханя, нанизанную на саблю Чифэн-Цзюня. Сычжую подумалось, что учитель Лань и вовсе надеется закончить лекцию раньше, чем ему придётся переходить к самой желанной для всех адептов теме. Пожилой учитель заметно хмурился, нервными движениями разглаживая седую бороду. Его поблекший с возрастом взгляд был направлен на гуляющие от горного ветра листья, что медленно развивались за окном, принося в учебный павильон прохладу и сырость раннего утра. Ему пришлось откашляться, чтобы найти в себе силы продолжать. – Одной из причин, переломившей ход войны в пользу Четырёх Великих и их последователей, стал Вэй Усянь, ‒ произнёс старик нехотя. ‒ Вернувшись после своего трёхмесячного исчезновения, когда-то благородный и светлый юноша обрёл ужасающую в своей мощи силу. Отречение от собственного меча стало первым тревожным знаком, надвигающегося на мир заклинателей бедствия. Уже тогда это отребье показало своё истинное нутро, истребляя тысячи воинов Цишань Вэнь и поднимая их трупы ради своей собственной забавы. Но пока Вэй Усянь находился под личной протекцией главы ордена Цзян и способствовал победе кампании, на многие выходки этого зазнавшегося мальчишки закрывались глаза. Лань Сычжуй нахмурился, уловив, как сухой, обезличенный тон его речей сменился личностной неприязнью. Адепты зашевелились, по всему павильону пролетели едва различимые, взволнованные шепотки. О жизни Вэй Усяня до злостного предательства своего ордена и вступления на скользкую дорожку Тьмы, адептам рассказывали совсем немного. Даже сейчас, вынужденный говорить о его деяниях на полях сражений, их учитель раздражённо морщился, с ненавистью выплёвывая имя Старейшины, словно рассказы о нём приносили физический вред его меридианам. Учителя отчего-то всегда избегали этой темы. В Облачных Глубинах никогда не рассказывалось о Старейшине Илин больше, чем того требовалось в рамках занятий. Но даже люди с окрестных селений знали, что когда-то Вэй Усянь был одним из самых выдающихся заклинателем своего поколения. Поговаривали, что по силе он был сравним с самим Ханьгуан-Цзюнем! Да только отрёкся от Пути Меча ради своих низменных целей и предал орден, что столько лет растил его как родного сына. Ходили слухи, что Старейшина Илин и Ханьгуан-цзюнь невзлюбили друг друга с самого первого взгляда, когда ещё только начинали своё обучение в Облачных Глубинах. Во время Аннигиляции они уже стали злейшими врагами и хоть сражались на одной стороне, но ненависть их с возрастом только крепла, а громкие ссоры на поле боя послужили поводом для немалого количества сплетен. Кого из старших заклинателей об этом не спроси, все как один кривились, не спеша одаривать детей столь желанными подробностями. Лишь недовольно заявляли, что говорить о ком-то за его спиной запрещено, и отправляли в библиотеку, переписывать парочку сотен правил, раз свободного времени хватает языки чесать, а подойти с такими вопросами к Ханьгуан-Цзюню ещё ни у кого не хватало духу. Услышанные от других кланов сплетни ученикам приходилось собирать буквально по крупицам и передавать друг другу шёпотом, из уст в уста, стараясь при этом не попадаться на глаза учителям. Совсем неудивительно, что со временем эти истории обросли немыслимыми слухами и узнать правду, уже и вовсе не представлялось возможным. Обо всех ходивших в миру слухах Лань Сычжуй узнавал только от никогда не сидевшего на месте Лань Цзинъи, что был любителем в обход правил поделиться с другом парочкой новых сплетен. Самого Лань Сычжуя домыслы простых сельчан о чужой жизни и вовсе не интересовали, но вот перспектива узнать что-то новое о детстве человека, который растил его с малых лет действительно будоражила. Ханьгуан-Цзюнь был холодным и закрытым человеком. Он не любил распространять на личные темы, почти никогда не рассказывал о своём юношестве, а если вдруг начинал, то говорил кратко и чётко, почти не вдаваясь в детали. Всегда ограничивался темами связанными с братом или Ночной Охотой, редко вспоминал о матери, почти не упоминал отца. Сычжуй знал, что может задать вопрос о чём угодно: о детстве, родителях, войне – Ханьгуан-Цзюнь обязательно даст ему ответ. Сычжуй знал, но почему-то никогда не находил в себе сил спросить. Его вполне устраивали те редкие моменты, когда погрузившийся в воспоминания Ханьгуан-Цзюнь сам подхватывал его несуразные истории о прошедшем дне, с едва различимой улыбкой рассказывая о былых днях в Гусу. О большем он и желать не смел. Лань Сычжуй слухам никогда не доверял, но вот во вражду Ханьгуан-Цзюня со Старейшиной Илин почему-то охотно верилось. Праведный в каждом своём действие и слове, такой человек, как Ханьгуан-Цзюнь наверняка не смог бы терпеть рядом с собой кого-то столь беспринципного и безнравственного, кто смог добровольно пойти против самой сути заклинательства. Да и к тому же, от руки Старейшины пало огромное множество их соплеменников. Было бы странно, будь Ханьгуан-Цзюнь к нему благосклонен, учитывая сколько ранений он получил, пытаясь Старейшину Илин свергнуть. Вэй Усяня в Гусу Лань не любили. Впрочем, как, наверное, и в любом другом ордене, которому когда-то не посчастливилось столкнуться с ним и его Призрачным Генералом лицом к лицу. ‒ Вэй Усяню удалось заполучить в свои руки артефакт поразительной тёмной мощи – Стигийскую Тигриную Печать. Его жадность и нежелание предоставить в руки четырёх великих кланов артефакт, стали причиной возникновения многих конфликтов между Юньмэн Цзян и остальными орденами. Не буду лукавить, Гусу Лань всегда были против тёмных деяний этого безнравственного мальчишки, но совет заклинателей не спешил к нам прислушиваться, долгое время терпя его отвратительные, вызывающие выходки, ‒ продолжал бурчать старик. ‒ Последней каплей, отвернувшей от Вэй Усяня ордена заклинателей и окончательно лишившей его поддержки главы ордена Цзян, стал печально известный инцидент в Зале Несравненной Изящности, Башни Кои в Ланьлине, когда Вэй Усянь заявился без приглашения на торжество клана Цзинь, потребовав выдать вэньских военнопленных, отбывающих наказание в лагерях. Он обвинил клан Цзинь в жестоком обращении! В жестоком обращении с последователями клана Вэнь! Теми самыми, что полностью уничтожили вскормивший его орден. Просто неслыханная неблагодарность! Уже тогда было видно, как извратил его душу порочный Путь Тьмы. Только самый последний мерзавец предал бы своего главу, но Вэй Усянь никогда и не проявлял к своему шиди почтения. Он никогда не следовал должным порядкам, пренебрегал правилами, ничего удивительного, что он вырос таким испорченным. Вот почему в ордене Гусу Лань мы так чтим порядки наших предков! Только строгая дисциплина способна воспитать достойного господина, запомните это! Старейшина строго погрозил свитком, оглядывая усердно записывающий класс. Его пронзительный взгляд остановился на нескольких парах круглых, чёрных глазок, заинтересованно провожающих его фигуру, вместо того, чтобы вести записи. ‒ Вы ясно меня услышали? ‒ с нажимом спросил он, повышая тон. ‒ Да, учитель Лань! ‒ раздался понурый хор детских голосов, один другому невпопад. Головы детей вновь оказались низко опущены. ‒ Хорошо, ‒ старейшина удовлетворительно кивнул, ‒ продолжим. Вэй Усянь заявился в концлагерь военнопленных солдат и явил миру своего легендарного Призрачного Генерала, устроив кровавую резню на Тропе Цюнци. В ту ночь погибло четыре надзирателя и сбежало более пятидесяти последователей ордена Цишань Вэнь. Вэй Усянь обосновался на горе Луаньцзан близь Илина, огородившись от мира армией разъярённых лютых мертвецов. Та ночь стала началом серьезного конфликта, поднявшего волну осуждения в мире заклинателей. Глава клана Цзян пытался выйти с ним на переговоры, но его праведные намерения не возымели успеха. Разрослась нешуточная битва, в ходе которой, были разорваны все отношения связывающие Вэй Усяня с орденом Юньмэн Цзян, а сам Вэй Усянь во всеуслышание объявил весь заклинательский мир врагами. Так Вэй Усянь возглавил группу мятежников и обрёл в народе печально-известное имя Старейшины Илин, которое по сей день гнушаются произносить вслух. В миру о Старейшине Илин и его легендарном Призрачном Генерале принято говорить шёпотом, чтобы не навлечь беду. Неискавшие бессмертия по сей день страшатся его, покупая многочисленные обереги, чтобы защитить себя, и нет в Поднебесье ни одной семьи заклинателей, когда-то не пострадавшей от его тёмных деяний. Говорят, даже мертвецы валились от ужаса, только завидев вдали его чёрную фигуру, а резкие переливы флейты заставляли даже самых талантливых господ замирать в нечеловеческом страхе и молить Небеса о скорой смерти. – Старейшина Илин во всей своей мощи был ужасающим! Ему удалось создать сильнейшего лютого мертвеца, обладающего невиданной скоростью и недюжинной силой, бесстрашного, жестокого, а самое главное — с абсолютно пробужденным сознанием и неповрежденной памятью! Мир заклинателей охватила паника. Не ровен час, как Вэй Усянь создаст армию лютых мертвецов и пойдёт войной на весь белый свет! Разгромленные после войны ордена были ещё не готовы к сражению со столь страшным врагом, но это было только малой частью надвигающегося на мир заклинателей бедствия! Сотни горячих умов по своей глупости ринулись ему в последователи. Будущее всех кланов заклинателей, следующих Пути Меча, почти скрылось во мраке, и не было достойного лидера, готового повести за собой четыре великих ордена! Верховный Заклинатель не был избран, а Вэй Усянь продолжал творить бесчинства, упиваясь своей безнаказанностью! Одним Небесам известно какие непотребства творил этот смутьян и скольких женщин обесчестил! Учитель прокашлялся, понимая, что в пылу рассказа его немного занесло. Пожалуй, не все подробности развратной жизни Старейшины Илин следует знать столь юным молодым людям, о подобном ему лучше было умолчать. ‒ Приближалось празднование Полной Луны молодого господина Цзинь Жуланя. Приближался кровавый инцидент на Тропе Цюнци… Кто-то из адептов был распалён, будто слушал очередную страшилку из своего детства. Кто-то фыркал и со всем имеющимся в нём презрением к этому порочному человеку недовольно кривился. Кто-то в страхе вздрагивал и тупил глаза в пол, узнавая о пугающих масштабах резни. А кто-то, как Сычжуй, неуютно ёжился, совсем не понимая, какие же чувства сейчас испытывает и как ему теперь ко всему услышанному относиться. События шестилетней давности до сих пор потрясали адептов фактом своей недавности, ведь большинство из них уже были рождены, когда битва с великим Старейшиной подходила к своему концу. Они все жили на свете в одно время с самим Старейшиной Илин, и лишь от осознания этого, тела ребят охватывала неконтролируемая дрожь. Тогда многие из присутствующих здесь осиротели. Кажется, настоящие родители Лань Сычжуя тоже погибли приблизительно в это время? Мальчик никогда не решался расспросить отца чуть подробнее – не хотел будоражить в его памяти не самые тёплые воспоминания о тяжёлом военном прошлом. Так же, как никогда не решался узнать, насколько же ветвь его семьи удалена от прямой правящей ветви клана и почему такой важный человек, как Ханьгуан-Цзюнь вдруг решил взять на воспитание кого-то столь незначительного и обыкновенного, как Лань Сычжуй. Сычжуй догадывался, что вероятно Ханьгуан-Цзюнь хорошо знал его родителей и возможно, даже был им близким другом, раз решился на такой серьёзный шаг, как воспитание чужого ребёнка. Может быть они даже учились вместе или сражались вместе на войне? Это грело душу. Сычжуй надеялся, что когда-нибудь сможет узнать об этом больше. В любом случае, теперь это было не столь важно. Родителей Сычжуй никогда не знал, так что скорбь по ним была не столь снедающей, как у большинства присутствующих здесь адептов, что с пелёнок воспитывались в любящей семье и потеряли родителей во вполне сознательном возрасте. Возможно, ему повезло даже чуточку больше. Пускай у него и не осталось воспоминаний о ласковых руках матери или добрых глазах отца, но на их место пришли другие, не менее ценные, с чарующими звуками гуциня в тишине Цзинши, тёплыми, крепкими объятиями и обязательно с глубоким, чистым запахом сандала. Ханьгуан-Цзюнь не был ему родным отцом, но он присутствовал в жизни маленького Юаня столько, сколько мальчик себя помнил. Именно с ним он проводил всё своё свободное время, когда не был отвлечён занятиями. С ним он гулял и играл, с ним кормил кроликов, с ним начинал формировать золотое ядро, и это именно Ханьгуан-Цзюнь в своё время обучал его основам каллиграфии и четырём тысячам правилам ордена. Ханьгуан-Цзюнь был его опекуном, наставником, примером для подражания, самым важным и близким человеком. Он не был ему родным отцом, но Лань Сычжуй привык его таковым считать. Ханьгуан-Цзюнь никогда не просил его об этом, но и никогда не запрещал. Лань Сычжуй не видел в его глазах неодобрения, потому, когда они были наедине, позволял себе эту маленькую слабость и всегда очень радовался, когда в ответ на своё "отец" получал тёплое "мгм" и поглаживание по голове. Называть Ханьгуан-Цзюня отцом было гораздо проще, когда ты не осознаёшь его высокое положение в обществе, огромные военные заслуги и важность для заклинательского мира. Когда ты маленький, тебе всё равно на ранги, всё равно насколько человек хороший и сколько приносит своей работой пользы. Ты не обращаешь внимания на людей, что благоговейно замирают при виде твоего отца и почтительно склоняются, сгибаясь почти что пополам. Ты не замечаешь восхищенных взглядов, что сопровождают его статную фигуру, когда вы прогуливаетесь по городу. Ты не понимаешь, почему от его взгляда у людей трясутся ноги, ведь на себе никогда не ловил этот испытывающий холодный взгляд, которым он привык пронизывать других. В детстве, мир для тебя устроен просто – если в твоей жизни есть близкие люди, что дарят тебе тепло и заботу, то ты даришь им свою любовь в ответ. И тебе неважно насколько эти люди плохи или хороши для остального мира, главное, что для тебя они – весь его свет. А потом ты вырастаешь и понимаешь, что не со всеми детьми ордена Ханьгуан-Цзюнь ходит на ярмарку в Цайи, не со всеми детьми сидит у лекаря, когда они заболевают, и не для всех детей открыта дверь в Ханьши Цзэу-Цзюня, если отец сегодня занят и не может послушать о том, как прошёл день. Лань Сычжуй вырос и многое осознал. Он глубоко ценил и уважал людей, что приложили руку к его взрослению, так что никогда не позволил бы себе фамильярничать настолько, чтобы назвать отцом или дядей вслух. Да Лань Юань со стыда сгорел, если бы однажды посмел к ним так обратиться! Тем более теперь, когда он официально принял второе имя и вступил на путь совершенствования тела и духа, а Ханьгуан-Цзюнь и Цзэу-Цзюнь стали его старшими наставниками и учителями. С возрастом поменялось многое. Сычжуй и Ханьгуан-Цзюнь теперь стали видеться намного реже. Лань Сычжуй стал больше времени уделять учёбе, нашёл себе несколько хороших приятелей и тесно сдружился с неугомонным Лань Цзинъи, с которым теперь проводил всё свободное время. А Ханьгуан-Цзюнь, поняв, что Сычжуй стал достаточно самостоятельным и не нуждается в присмотре, стал чаще покидать Облачные Глубины, и теперь практически всё время проводит на Ночных Охотах, привозя домой множество захватывающих историй, которыми охотно делится с Сычжуем за чашкой чая. Теперь Сычжуй всегда обращался к нему по титулу, с уважительным поклоном и исключительно на "Вы", как того требовали правила этикета, пусть и знал, что наедине ему позволено немного больше вольности, чем кому бы то ни было другому. Но даже несмотря на изменившийся, из-за разных статусов, стиль общения, про себя Сычжуй всё равно продолжал благоговейно замирать, так откровенно признавая его отцом. Цзэу-Цзюнь и старший учитель Лань Цижэнь относятся к нему, как к сыну Ханьгуан-Цзюня. Никто из них этого не говорит, его никак не выделяют среди других адептов, но они всегда показывали своё отношение поступками. Сычжуй знает, что в их глазах он не просто один из рядовых адептов ордена, за ним всегда внимательно наблюдают, обо всех проступках учителя тут же докладывают Ханьгуан-Цзюню. И отчего-то, это заставляет его трудиться ещё усерднее, стараться изо всех сил и постоянно работать непокладая рук. Он должен держать свой статус одного из первых учеников класса. Никто не посмеет усомниться в нём, только потому, что он названный сын Ханьгуан-Цзюня! Ошибки Сычжуя приравниваются к недочётам отца, Сычжуй знает это, он взрослый, он понимает. И он не позволит смотреть на отца косо. Но вот от пристального взгляда старейшин все равно почему-то мороз бежал по коже. Сычжуй неуютно съёжился. Иногда ему кажется, что он перед ними смертельно провинился, иначе он никак не может объяснить эти оценивающие взгляды, которыми старейшины изо дня в день провожают его спину. Сычжуй привык объяснять это статусом воспитанника Ханьгуан-Цзюня. Вероятно, они думают, что раз его выбрал сам второй молодой господин клана, то Сычжуй должен чем-то выделяться среди остальных детей ордена, ведь так? Только вот сам Сычжуй не считал, что в нём есть хоть что-то необычное. Но осознавать, что в глубине души этот человек считает тебя особенным было очень и очень лестно. Их учитель продолжал распыляться, описывая страшную резню, которую Вэй Усянь устроил на Тропе Цюнци и сколько жизней унесло его бахвальство, сколько боли он принёс ордену Гусу Лань, утащив на тот свет более тридцати адептов и молодых господ, но у Сычжуя уже не было сил это слушать. Даже не смотря по сторонам можно было почувствовать, как детские глаза с каждым сказанным словом, с каждым произнесённым вслух пугающим числом погибших, всё больше наполняются ненавистью и страхом. Лань Цзинъи перед ним сидел неестественно прямо для обычного себя. Его плечи были напряжены, а кисть в руках подрагивала, наверняка размазывая по листу некрасивые кляксы туши. Сычжуй знал его достаточно долго, чтобы понять, что его выражение лица ничем не отличалось от лиц десятка других адептов, учителей и старейшин. Такое же тёмное, пронизывающее и злое. Невысказанные проклятья повисли в воздухе, и Лань Сычжуй готов поспорить, что после лекции Лань Цзинъи разродится целой тирадой ругательств, пока будет пытаться описать другу все сжирающие его противоречивые эмоции и чувства. Впервые за все свои восемь с небольшим, Лань Сычжуй почувствовал себя как никогда одиноко и брошено, в этих резных, покрытых росписями и золотом стенах. Он едва слышно всхлипнул, осторожно утирая нос ладонью. Сычжуй поднимает голову только когда мимо него, в сторону окна, неспешно пропархивает бабочка. Он невольно провожает её долгим взглядом, всеми лёгкими вдыхая кусающий холодом горный воздух. Ночью прошёл дождь, так что вся зелень Облачных Глубин пропахла свежестью, поднимая ввысь цветущий аромат росы. Деревья плотно окутывал туман, не позволяя детскому глазу заглянуть за его пределы, и лишь эхо колокола доносилось откуда-то издали, сообщая о том, что прошёл заветный час, а значит учиться им осталось совсем недолго и скоро можно будет пройти в свои комнаты для индивидуальной подготовки. Неспешность утра навевала скуку. Сычжуй с трудом подавил желание зевнуть. Иногда ему казалось, что с годами в Облачных Глубинах стало как-то непривычно светло и зелено. Здесь всегда так было? Надо же, а в детстве ему казалось, что каменных троп и безжизненных коряг в жухлой земле было намного больше. Он слегка щурится от настырно бьющего в окна солнца и вновь покорно опускает голову, перечитывая свои записи вновь и вновь, лишь бы чем-нибудь занять беспокойно снующие мысли. Им говорят ненавидеть, ведь этот ужасный человек обрёк стольких заклинателей на смерть. Им говорят ненавидеть, потому что этот человек уничтожал адептов их клана, ненавидеть за то, что этот человек вообще когда-то был. Им говорят ненавидеть, и они ненавидят, ведь так правильно, так с детства учат старшие, а старшие не могут ошибаться. Путь Тьмы неправилен, он порочен. Их всех учат на его примере. Путь Тьмы разрушает сердце, разрушает душу. Путь Тьмы способен обречь на страшные вещи даже самых талантливых молодых господ. Но как бы сильно Сычжуй не старался, он просто не мог взрастить в себе семя ненависти и очень сильно за это себя корил. Как будто бы своим нежеланием ненавидеть, он нарушал какое-то правило со Стены Послушания. Это чувство сидело у него внутри, неприятно скоблилось и выгрызало путь наружу. Снедало изнутри, заставляло считать себя неправильным, не таким как все остальные. Вэй Усянь несомненно был ужасным человеком. Убийцей тысячи людей. Злодеем, каких невидывал свет. Он принёс миру заклинателей столько горя, что этого не смогло бы искупить ничего на свете. По сей день ордена заклинателей разбираются с его последователями, по сей день не могут направить людей на верный путь и по сей день ожидают возвращения нового зла, взращенного учениями Старейшины Илин. Сколько жизней было им искалечено, сколько семей лишилось своих кормильцев. Вэй Усянь по истине стал самым страшным бедствием, которое когда-либо обрушивалось на заклинательский мир, и он продолжил разрушать его даже после своей смерти. Вэй Усянь был сущим злом. Для него не было оправданий, с этим согласится каждый. Только вот изобретениями этого «ужасного человека» они всё равно отчего-то продолжают пользоваться. Сычжуй отворачивается, поджимая губы. Сто сорок четвёртое правило ордена Гусу Лань запрещает судить о человеке опираясь лишь на чужие домыслы. Отец же всегда запрещал осуждать не зная. Не восьмилетнему ребёнку играть в вершителя чужих судеб, не ему здесь оценивать чужие поступки со стороны этики и морали, как бы сильно этого не хотели старшие. Всё это уже было просто чересчур. Лань Сычжуй не понимал причины, но чувствовал во всём этом какой-то подвох, неправильность. И чем больше он об этом думал, тем больше ему хотелось свернуться калачиком и попросить оставить себя в покое, лишь бы просто дать время остановиться, подумать, отдышаться, выдохнуть. Что угодно. Лань Сычжуй просто устал вымерять каждый свой шаг. Устал кивать головой и соглашаться, потому что старшие правы, а он не может это отрицать. Устал не проявлять чувств, не шуметь, не бегать, не смеяться, не обниматься. Не, не, не… Таковы правила, если ты не хочешь подводить отца. Если ты хочешь ему соответствовать. Всё это походило на затянувшуюся игру, где все игроки уже давно потеряли пыл, но не должны дать это обнаружить, чтоб не проиграть войну. Если мир взрослых ощущается именно так, то Лань Сычжуй не хочет взрослеть. Интересно, Ханьгуан-Цзюнь тоже играет? А Цзэу-Цзюнь? Они тоже вынуждены кивать и низко кланяться, даже если не согласны с мнением старших родственников? Играет ли учитель Лань, что важно читает лекцию, прерываясь лишь за тем, чтобы поднести к лицу свиток с записями и своим подслеповатым взглядом уточнить забытые с возрастом даты? И не потому ли он сегодня заменяет старшего учителя Лань Цижэня, что впервые отказался вести занятие, когда узнал чему, кому оно будет посвящено? В голове невольно всплывают слова Ханьгуан-Цзюня, которые он сказал ему, выловив аккурат перед входом в учебный павильон. – Сычжуй. Чтобы ты не услышал от учителя или других адептов, чтобы они тебе не говорили, не стоит делать поспешных выводов. Ничего в этом мире не делится на черное и белое. У каждого поступка есть свои причины. За каждым поступком стоит человек, а люди, к сожалению, часто оступаются. Все кто должен был – уже понесли своё наказание. Нам остаётся лишь принять их ошибки. Не стоит питать себя ненавистью к тем, кого ты никогда не знал или не успел узнать. Сычжуй мало что понимает из его речей, но очень старается понять. Он обещает ему, а Лань Ванцзи отводит потемневший взгляд в сторону и, наверное, впервые в жизни Сычжуй не знает, как охарактеризовать этот взгляд. Учитель всё рьянее продолжал вещать о легендарной Кровавой Бане на останках Безночного Города, последующий раздел сфер влияния, свержение Старейшины Илин, а Лань Сычжуй всё не мог выгнать слова отца из головы. Он настойчиво прокручивал их, перебирал, пытался как следует распробовать, разобрать словно приевшуюся детскую считалочку, но так и не ухватывался за мысль, теряя её среди множества вопросов, ответов на которые ему было не суждено узнать. Сычжуй не знает, каким был этот человек. Зато Сычжуй знает, что каждый раз, проходя мимо учебных павильонов, отец отчего-то болезненно морщится, заслышав его имя, и тут же разворачивается, спеша покинуть это место прочь.