Тика

Это было ничем не примечательное утро. Одно из сотен, что махом пролетели за пару проскочивших перед глазами лет. Мехмед уверял себя в этом. Он очень хотел было считать его непримечательным, ведь оно вполне бы могло таким быть. А что такого произошло? Великий Султан такой же великой империи с привычной неохотой, но связанный обязательствами, поднял своё величество с шелковых простыней и механично засобирался по своим весомо, между прочим, важным делам! Он, на секундочку, Великий Султан Османской Империи, хотелось бы напомнить! И каждое утро он продолжал упиваться этой мыслью, всё больше и больше теша ею собственное самолюбие, застегивая между делом кафтан и краем глаза, якобы так, невзначай, поглядывая на свою суетившуюся у зеркала женушку. Каждый раз при виде её сладкого личика и тонких изгибов изящного тела улыбка как-то сама собой натягивалась на его лице аж до ушей, но, ловя себя на таких, как ему казалось, глупых моментах, он тут же вновь хмурился, пыжась от собственной, уже, честно говоря, напускной важности. Но юркий взгляд так и возвращался к лебединой и чуть бледной шейке, шелковистым, вьющимся волосам, тонким пальчикам, что умелыми и, казалось, привычными движениями застёгивали на макушке простенькую тику. И тут вечер перестает быть томным. Вернее, утро непримечательным. Мехмед никогда не обращал внимания на это украшение. Как-то не приходило в голову. Носит и носит, пёс бы с ним. У Султана есть дела и поважнее женских штучек! Он вообще-то поход на Византию готовит! Пятый год. Не суть. Мехмед нахмурился, удивляясь своим же мыслям. Какое ему дело до какой-то блестяшки?! Подаренной ей покойным братом в честь несостоявшейся помолвки. Подумаешь, великая важность. Он сам не заметил, как громко и недовольно фыркнул, поправляя узорчатый пояс. Лале, явно заметив это, перевела на него вопросительный взгляд. — Что-то не так? От её беспокойного голоса, разнесшегося эхом по просторным царским покоям, он едва не подпрыгнул, но тут же осекся, важно задрав нос. — Всё в порядке, — чувствуя, как уверенность ускользнула из его тона, Мехмед только сильнее нахмурился, пряча нахлынувшее смущение, коротко кивнул и быстрыми шагами поспешил к выходу, сам того не понимая, желая скрыться от своих собственных мыслей. Но эта проклятая тика засела у него в голове! О, Всевышний, и за что ему это! Великий Визирь продолжал говорить о чем-то там вроде бы важном, изредка покашливая, привлекая внимание Султана, и тот тут же кивал ему с серьезным видом, вновь и вновь, как бы он тот не желал, возвращаясь к своим мыслям. Вот что ей не так? Что ещё этим женщинам нужно? Ещё золота? Пф! Он, Великий, между прочим, Султан Мехмед Ⅱ! Да ему только стоит щёлкнуть пальцем, и его жена будет вся из себя в этом золоте! Да, только вот... Мехмед коротко вздохнул. Лале, впрочем, и не была шибко падкой на золотишко, что долгое время было ему неясно. Женщины ведь, ну, любят всё блестящее, а эта... Эта девушка вообще всегда была какой-то вот такой.. Совсем не такой. Её в библиотеке посади с кипой заморских свитков, целыми днями будет сидеть читать, какие уж ей там побрякушки, танцы, ну или чем там ещё женщины занимаются. Уж ему то, мужу её законному, между прочим, этого не знать. Кому ж ещё тогда? Этим раа.. Друзьям её вшивым, или кому? Давно он уже это понял. С тех пор как завалил её драгоценностями, которые благополучно пылятся в её шкатулках и ящичках. Но только не эта треклятая тика! — Я Вас понял, — процедил он сквозь сжатые зубы, вскакивая со своего места будто бы облитый кипятком и, быстрыми шагами спустившись с пьедестала, поспешил куда-то вдоль залы. — Продолжим позже. — Но, как же... За хлопнувшими воротами, однако, голос Визиря исчез, и слава Всевышнему. Мехмед, сам не зная куда, шагал по длинным коридорам, устланным красными коврами, вслушивался в свои приглушённые, но размашистые широкие шаги, что хоть немного отвлекали его от бурей накативших мыслей. Где-то в груди кипела какая-то неприятно ноющая злость, которая сжимала его горло только сильнее с каждым шагом, что делал он по шёлковым коврам. Что же это вообще получается, она что... Хасана до сих пор..? Он даже в мыслях не мог этого произнести! Лишь больше напыжился, раздувая ноздри. Это что это, это всё время... Нахлынувшая ярость вдруг затихла, плотно сжимаясь в неприятный комок чего-то ему неясного. Признаться, Мехмеду всегда было тяжело толковать собственные чувства. Не этому он учился, не этому его учили. Какие вообще чувства могут быть у мужчины? Чувство ненависти к врагам, а какие же ещё? Только на ненависть всё это было... Ну уж совсем не похоже. Да и о врагах тут речи не шло. Лале стала его успокоением. Отдушиной. Эту светлую девушку уважали и любили все, кого он только мог знать, от высших чинов до бестолковых рабов. Было в ней что-то особенное, светлое, сияющее, что-то, что так манило к себе и тянуло каждого при дворце. Мехмед и сам не понял, когда тоже начал испытывать подобные чувства в отношении этой ещё некогда просто девицы с красивой мордашкой. Помнил лишь, как было тяжело признаться в этом самому себе. Как тяжело было это понять. Или скорее принять. Мехмед долго не мог с ней объясниться. И то и дело каждый раз натыкался на испуганный, хмурый взгляд глубоких тёмных глаз, смотрящих на него с искренним недоверием. Словно бы каждый раз при взгляде на него, она продолжает переживать ту самую ночь. Иной раз её пылкий нрав вырывался наружу, и всё презрение яркими красками вырисовывался на её лице. Раз за разом. Со всеми она была милой. Но не с ним. А он не мог не злиться! На себя. Хотя чего, казалось бы, стоило ожидать? Она ведь должна была быть рада, что вышла замуж за такого великого, к слову, правителя! Так ведь? В глубине проржавевшей души Мехмед знал, что всему виной он сам. Что не заслуживает принятия. Которое всю жизнь так отчаянно пытается выпросить. У всех, не только у Лале. Мехмед не знал, как показать, что не только эти пленные мальчишки, но и он, Великий Султан Османской Империи, тоже представляет кое-что из себя. И совсем, совсем и уже давно не желает ей зла. Просто хотел, чтобы она взглянула на него. Лале учила его. Каждым своим тонким жестом, выражением лица, улыбкой, что стала чаще мелькать на её лице. Она действительно расцветала, словно пышный весенний бутон, с каждым его с трудом выдавленным из глубины души приятным словом. Она учила его выражать свои чувства. И медленно, крохотными шагами, Мехмед учился быть честным. С собой и с ней. Лале научила его уважать её. Потому её нельзя было не уважать. Когда волей-неволей стремишься быть рядом, ты уже согласен на всё! И на книжки эти, может быть, даже интересные, и на друзей её безмозглых, что смотрят на неё с щенячьей преданностью, и на школу, что может быть и не плохо. Неужели этого всего мало? Впервые он спросил себя, какое место он вообще занимает в её жизни. Яркая, всеми любимая жена Султана, но кем он сам остаётся для неё? Неужели она не видит того, как он наступает себе на горло, как старается быть настоящим, искренним, как бы тяжело ему не давалось всё это? Всё это ведь лишь для неё. Иначе зачем ковырять затянувшиеся раны... Ноги сами вынесли его к старому домику, от вида которого по его коже пробежал неприятный холодок. Но Мехмед быстро проглотил это чувство, лишь выпрямился, упрямо и без колебаний пройдя в его сторону. Что он, маленький мальчик, плакаться от воспоминаний? То то и оно. Пройдя под облупившимися резными арками, поросшими многолетней зеленью и вдыхая её ароматом смешанный с лишь отдалённо и едва ли уловимо чем-то родным, Султан оглянулся, ощущая, как клубок спутанных чувств ноет где-то в животе. Одновременно чужое и такое знакомое место, где тишине уступали только сквозной ветер, шум зелёных листьев и его собственное сердцебиение, которое ну никак не хотело униматься. Самое паршивое, пожалуй, что Мехмед даже не знал, как к этому вопросу подступиться. Быть ли честным? Спросить напрямую? Или может, так, как бы вскользь, сделать вид, будто ему и вовсе нет дела.. В тяжелых раздумьях он сел возле крохотного старого фонтана, положив подбородок на колени и вглядываясь в цветущую, мутную, почти черную воду, изучая мелкую рябь до первых потемок. В свои покои он возвращался с каким-то болезненным волнением, что старался ни в коем случае не показывать, и потому шагал быстро и уверенно, едва лишь помедлив у двери, где терся ещё с полминуты. Наконец, всё же решившись, он твердым жестом распахнул дверь в покои с, как ему казалось, застывшей на лице невозмутимостью и, встретившись взглядом с Лале, что мигом обернулась на звук, прошёл внутрь. — Как прошел день? Девушка, увлечённая до этого, кажется, очередной книгой, поднялась из-за стола и потушила свечу. Когда она подошла к нему, Мехмед вдруг понял, не может произнести ни слова. — Мехмед? Лале посмотрела на него с нескрываемым беспокойством. Глаза Султана нервно забегали, челюсть сама по себе сжалась до скрежета, очерчивая побледневшие скулы, а в голове, словно противная мелодия, закрутился шум. — Т-тяжелый день был, — после большой паузы наконец выдавил он из себя притихшим, немного дрожащим голосом, всё ещё глядя куда-то в сторону, а затем медленно прошёл к широкой постели, присев на её край и оставив Лале в явной растерянности стоять на том же месте. Долгие размышления в старом доме лишь только выбили его из колеи, и вот теперь в голове ни осталось даже крохотной мысли о том, как стоит себя вести. — Ничего, — она тут же вновь подошла к столу, принявшись убирать книги. — Сейчас прикажу подать фрукты и сыграть что-нибудь, что думаешь? Мехмед? Он глянул на неё краем глаза. Что-то внутри вдруг оборвалось. Султан резко вскочил, тут осознавая, и понятия не имеет, что делать дальше. В попытках не выдавать своего волнения, привычным жестом он скрестил руки, громко вдохнул, нервно топчась на месте под недоумевающим взглядом жены. Затем было открыл рот, жестом обращаясь к Лале, но с его уст слетел лишь тихий невнятный звук. Злясь уже на самого себя, он нервно почесал затылок, в раздражении сморщив лоб. Нет, это невозможно! — Я всё хотел... — наконец произнес он, вновь глядя на Лале, которая всё ещё стояла в ожидании хоть каких-то объяснений. Плечи его расслабились. — Спросить. Эта штука, — пальцем он обвел круг на своей макушке, не сводя взгляда с жены. — На твоей голове, она... Мехмед не успел договорить. Не смог. Взгляд девушки вдруг резко переменился. Словно по темным, спокойным и глубоким водам пробежала рябь страха. Волнения. С доли секунды она ещё глядела в его глаза, и после опустила взор, поджимая губы, и будто бы заставила себя вновь смотреть своему мужу в лицо. Мехмед всё понял. — Ладно, забудь, зря спросил, — парень отмахнулся неуверенным жестом, быстро пройдя в сторону балкона. Прохладный ночной воздух растрепал его черные волосы, шурша листвой повсюду растущих растений. В небе повис лунный диск, освещая дворцовые сады и крыши едва ли заметных отсюда городских домов. Мехмед нервно сжал и разжал кулаки, облокотившись на балконную перекладину, всматриваясь вдаль. На её лице было всё написано. До самой последней строчки, будто на чистом листе. И не нужно великого ума, чтобы понять, что он всё ещё у неё на уме у Лале спустя столько лет. Мучительных для Мехмеда лет, когда он так отчаянно пытался стать для неё кем-то. Быть замеченным. Быть... Любимым. Хотя бы немного. Хотя бы раз в этой проклятой жизни значить для кого-то чуть больше чем мельтешащий под ногами мальчишка. А выходит, что зря. И по жизни для всех он и останется таким. Неудобным. Ничего из себя не представляющим. Тем, кого никто не хотел видеть на престоле. Ненужным. Всё тело его напряглось от полыхающего где-то в груди пожара, Мехмед с силой прикусил губу, стараясь сдерживать нахлынувшие чувства, но рваное дыхание просилось наружу. — Мехмед. Голос Лале вырвал его из пучины мыслей, Мехмед чуть вздрогнул и, не успев подумать, оглянулся. Девушка медленными шагами подошла к нему, поравнявшись у перекладины. Её рука, теплая, живая, обхватила его побелевшие костяшки пальцев. Мехмед засобирался было отдернуть свою ладонь, но Лале чуть сильнее обхватила её, медленно погладив большим пальцем, слегка наклонила свою голову, пытаясь поймать его взгляд. — Это воспоминания, — вкрадчиво заговорила девушка. — Не только о шехзаде. Обо всём, что произошло в тот год, Мехмед. Многое изменилось. И... И я не хочу об этом забывать. Последние слова отдались голове ноющей болью, которая отразилась на его лице, стоило ему взглянуть на неё. Та смотрела на него своими большими черными глазами, в которых поблескивал лунный свет, играясь лучами на пышных ресницах и бледном лице. — Я не хочу, но... — она чуть неуверенно нахмурились, а затем, отпустив его руку, потянулась к своей макушке, сняв с неё тику ловкими пальцами. — Но если для тебя это важно, то это ничего. Покрутив немного в своих руках незатейливое изделие, будто вновь изучая его, Лале улыбнулась краешком губ и, лишь мельком взглянув на Султана, ушла в комнату. Мехмед проводил её взглядом, наблюдая, как девушка убирает украшение в одну из своих шкатулок, что сияющей вереницей выстроились на маленьком столике у зеркала. Убрав её подальше, Лале присела на пуховую подушку, принялась плавными движениями расчёсывать свои волосы. Он смотрел на неё. Вновь и вновь, изучающим взглядом, без прежнего стеснения наблюдал, как она укладывает блестящие локоны, проводя по ним толстым гребешком. Как ловко обводит их руками, как смотрит в зеркало своим обыденным взглядом. Будто бы только что и вовсе ничего не случилось. Будто бы всё идёт своим чередом, как после ночи вновь наступает рассвет. Столько смирения было в её взоре, спокойствия. Что-то вдруг снова кольнуло где-то в груди. Уж коль не зараза какая... Так просто? Так просто она отказалась от этой вещицы? Ради... Ради него? Щёки его вдруг предательски заалели. Ещё никто и никогда не делал ничего подобного. Падали, может быть, в ноги, умоляя о пощаде. Ну а как иначе? Он Великий Султан, как-никак! Склоняли колени перед его величием, когда Мехмед вновь и вновь не забывал упоминать о нём. Беспрекословно подчинялись, стоило ему лишь огрызнуться, повысить голос, требуя своего. Но сейчас он сдался. По-настоящему. Вновь пошел на уступки. И получил настоящий ответ. Самый искренний, который только мог получить. Впервые ему действительно показалось, что он нужен кому-то. Что кто-то готов ради него на что-то подобное. Отказаться от настолько чего-то важного ради него. Он сам не понял, как сделал несколько спешных шагов в её сторону. Лале успела лишь оглянуться. Она хотела бы подняться, но Мехмед жестом попросил её сесть. Найдя взглядом ту самую шкатулку, он приоткрыл её, достав оттуда заветное украшение. Лале могла лишь наблюдать, как бледными пальцами он неуклюже взял в руки тику, надев ей на голову, криво, но с трепетом застегивая на затылке. — Она тебе.. Идёт. Не надо. Мехмед посмотрел, как в отражении её цветущее лицо украсила светлая улыбка, а темные глаза посмотрели на него с теплом. Лицо его вновь залилось краской. Всё было так просто. Краем глаза он заметил и самого себя, отраженного в зеркальной глади. Красный до самых ушей, Мехмед теперь уже сам не знал, куда себя деть! Прикрыв лицо сначала рукой, парень вновь бросил взгляд на девушку и затем, шумно выдохнув, будто бы решаясь на нечто опрометчивое, приобнял её за хрупкие плечи, стиснув нежно в грубых ладонях, а лбом уткнулся в каштановые шелковистые локоны, пропитанные пьянящим запахом лаванды. Лале лишь дрогнула от неожиданности, но шелохнуться более не смела. Мехмед ощутил, как медленно расслабились её плечи, будто бы в успокоении. — Мехмед? Щёки его ещё больше залились краской, стоило лишь ему вспомнить, в какое уязвимое положение для себя и своей гордости она, сама того не зная, его поставила. — Ничего. Только эта женщина могла заставить его, Великого, между прочим, Султана, опустить голову. И так краснеть. — Всё в порядке? Мехмед раздражённо скрипнул зубами, чувствуя, как жар вновь и вновь приливает к щекам. — Тебе сложно посидеть так одну минуту? Какое-то странное ощущение подсказывало ему, что она всё ещё улыбалась. Без издёвки или насмешки, без злого умысла, в может быть даже... С каким-то пониманием. И как бы всеми силами он не желал взглянуть на эту улыбку снова, меньше всего ему хотелось сейчас демонстрировать своё наверняка до самых ушей алое лицо. Подумать только. Настолько просто. — Спасибо тебе. Её нежный голос и руки, что вновь легли на его ладони, сладкий одурманивающий запах. Понимание. Доброта. Всё в этой девушке было прекрасно. Всё в этой девушке было тем, чего ему так не хватало. Что так долго он искал среди сотен других лиц, вглядываясь в них и находя лишь равнодушие, которое превратило его в некое подобие самого себя. Ну а с ней он учился быть честным. И учился любить. Следующим непримечательным утром Мехмед, который собирался по своим делам, на удивление, позже обычного, заметил на тонком пальце своей супруги рубиновый перстень, один из первых своих подарков. Привычная самодовольная усмешка тронула его лицо, но стоило Лале взглянуть на него со своей лучезарной улыбкой, он тут же раскраснелся. Потому что знал. Что это тоже воспоминания. На этот раз о нём.