* * *
Мама сказала, что к ним придут гости. Эта новость была для Дина полной неожиданностью, потому как на часах было уже семь вечера, а до этого родители и не обмолвились о чьем-либо приходе. Мэри порхала на кухне, постоянно что-то помешивая, поглядывая, как там в духовке поживает пирог, а между всем этим делом велела Дину и Сэму привести себя в порядок. Оказывается, в дом по соседству справа переезжает новая семья — семья Новаков. Матушка широко улыбнулась, сказав, что эти люди просто прекрасные, что у них есть младший сын, ровесник Дина, и еще один, чуть постарше их обоих, паренек двадцати лет. Дин не любил встречать гостей. Да, пышный ужин, мамин фирменный пирог и множество всяких вкусностей и были чем-то хорошим, но приход кого бы то ни было, особенно «прекрасных людей», мог означать одно: Мэри непременно покажет им работы своего старшего сына. По-другому и быть не может: миссис Винчестер думала, что художества Дина - это то, чем их семья может гордиться; она с нескрываемой гордостью показывала кляксы своего мальчика, как будто ему было не восемнадцать лет, а всего пять, когда чем-то подобным еще можно было гордиться. В восемь вечера семья Новаков постучала в дверь; к тому времени Дин уже успел переодеться в чистую, не испачканную в краске одежду, и стоял в дверном проеме их коридора, разглядывая новых друзей семьи (если все сложится, конечно). Сначала вошла миловидная женщина с темными, даже черными волосами, в красивом вечернем платьице (цвет Дин, разумеется, так и не понял). Она была примерно маминого возраста, может быть, всего чуть-чуть постарше; за ней зашел мужчина в строгом костюме и с уже проглядывающими седыми волосами в копне черных; он поздоровался с Мэри, пожал руку Джону и начал отвечать на вопросы родителей Дина, улыбаясь. За матерью и отцом вошли и те самые сыновья — один был высоким, наверное, ростом с самого Дина, с легкой улыбкой на лице и одетый в обычную толстовку и выцветшие джинсы. Винчестер сразу удивился его одежде: кофта какого-то темного оттенка явно была чуть великовата парню, ее капюшон нелепо болтался сзади, но гостя это, видимо, никак не побеспокоило. Кастиэль, как представила его миссис Новак (кто вообще додумался назвать сына Кастиэлем?!), пожал руку Джону и поцеловал руку Мэри в самой галантной манере. «Ох, Агата, Ваш сын так хорошо воспитан!», – сказала на этот джентльменский выпад матушка, смущенно улыбаясь. Второй парень был чуть пониже, но явно старшим. Он запрыгнул в квартиру, поздоровался и, повесив-кинув свою куртку на вешалку в прихожей, поравнялся с братом. Это было... странно. Поначалу Дина вообще никто не замечал. Он стоял себе в дверном проеме, облокотившись о косяк, и простоял бы еще столько же, не заметь его миссис Новак. – А это кто, Мэри? Один из твоих сыновей? – Агата улыбнулась Дину, поздоровалась, и тот улыбнулся в ответ — слегка запоздало, но это скрылось от глаз матери и отца. – Да, это мой Дин, – сказала Мэри, гордо улыбаясь. – Там, наверху, еще есть Сэм, он сейчас спустится. – Очень приятно, Дин, – произнёс этот самый Кастиэль и протянул аккуратную руку для рукопожатия. Винчестер ответил не сразу: все это напоминало ему сумасшедший дом. Или он просто отстал во времени? Когда парень уже явно хотел убрать руку, Дин вцепился в его ладонь, улыбнувшись. – Взаимно.* * *
Это случилось спустя полчаса общих бесед. Мэри ахнула, как будто что-то вспомнила, и, улыбаясь, заговорила: – Знаете, мой сын хорошо рисует! – Прочирикала женщина, улыбаясь той самой гордой улыбкой. Агата ахнула и, положив руку на плечо своего сына, сказала: – Представляете, мой тоже! Кастиэль у нас в сентябре собирается поступать в художественное училище, – с такой же точно гордостью в голосе говорит Агата, и Дину почему-то становится страшно. Нет, серьезно. Если сейчас Мэри попросит его принести свои рисунки и показать Новакам, Дин ни за что не принесет. Он скажет в свое оправдание что угодно, или переведет тему так умело, как только сумеет, но не покажет своих работ. Они, наверное, действительно уродливы, раз даже Лизе не понравились. Лизе, которой нравилось все! А этот Кастиэль... Он ведь просто высмеет Дина. Он скажет, что это клякса четырехлетнего ребенка и с презрением кинет изрисованную бумагу Винчестеру в лицо. И это было бы для него, для Дина, убийством единственных затаившихся в сердце надежд. Он — мальчик, который так хочет доказать маме, папе, миру, что способен научиться летать, но держит эти мечты глубоко в себе. – Это же чудесно! А наш Дин собирается на экономиста, – такое ощущение, что Дина тут вообще нет. Конечно, он должен что-то говорить, а не сидеть здесь как рыба, но он по-прежнему на этом стуле, ковыряется вилкой в своем салате. Изредка бросает взгляды на Кастиэля, который, кажется, точно так же скучает, но тем не менее изо всех сил старается поддерживать беседу — у него это, кажется, получается. А у Винчестера нет. – Может быть, Дин нам что-нибудь покажет из своих работ? – Говорит Агата фразу, которую Дин так боялся услышать. – Уверена, что Кастиэлю будет интересно посмотреть. Винчестер поджимает губы, как от пощечины. Он поднимает свои глаза на гостей и криво улыбается: – Не думаю, что это хорошая идея. Я не профессионал, просто любитель, и не думаю, что в моих работах... – Начал неумело отказываться Дин, но его резко перебил низкий, чуть хриплый голос: – Иногда художество любителя может быть красивее, чем работы мастеров. Красивее своей энергетикой, – Кастиэль улыбается уголками губ, кажется, даже смущен, что вступил в беседу, но он отлично это скрывает. Дин смотрит на него какое-то время, а затем, вздохнув, все же сдается. – Ладно. – Винчестер встает из-за стола; его движения повторяет и Кастиэль. Дин непонимающе смотрит на него, а тот выдает: – Если ты не хочешь показывать свои рисунки всем, покажи только мне, – легко говорит он, пожав худыми плечами, и Дин непроизвольно улыбается. Хорошо, ему, несмотря на страх и стыд, он покажет.* * *
Кастиэль заходит в затемненную комнату Дина вслед за хозяином, а потом осматривается. На стенах еще висят плакаты любимых групп, оставленные из подросткового возраста, кровать кое-как заправлена, а прямо около окна, занавешенного зелеными шторами, стоит мольберт. Рядом, на небольшом столике, располагаются все материалы, которыми только можно рисовать, но больше всего — гуаши. Дин, наверное, любит рисовать красками. Это хорошо, потому что Кастиэль — Кас, как прозвал его Дин в первые несколько минут ужина, — тоже не прочь порисовать чем-то ярким. Дин неуверенно показывает на мольберт, на котором прикреплен листок, а на листке нечто. Кастиэль приглядывается и видит бушующее коричневое море, почти что слышит звуки волн, разбивающихся о зеленые скалы, а прямо над ними белой краской выведена луна. Все вместе создает вид какой-то мазни грязными оттенками, но это не так. Кастиэль видит в этих мазках — размашистых и уверенных — какой-то бунт. Как будто Дин хочет что-то доказать всему миру, но по цвету красок можно сказать, что он грустит. Ему плохо, возможно, он в чем-то разочаровался. Новак долгие несколько минут смотрит на лист, на нарисованный пейзаж, а затем выдает то, что так хотел сказать: – Это очаровательно, – уверенно и честно говорит Кастиэль, на его губах застывает едва заметная улыбка. Дин уже готов был начать кивать, соглашаться с критикой и криво улыбаться, но в него словно камнем бросили, когда он услышал эти слова. Очаровательно? Эта клякса из темных цветов — очаровательно? Винчестер непонимающе смотрит на Кастиэля. – Я... Не думаю, что это очаровательно. То есть, я не знаю. Я старался рисовать яркими цветами, но всякий раз не мог понять, где они, – Дин поджимает губы, а затем, опомнившись, поясняет: – Не вижу цветов. Вообще. Все черно-белое перед глазами, поэтому не понимаю, что такое красный, или желтый, или зеленый, и поэтому не получается нарисовать что-то дельное. – Ты шутишь? – Говорит Кас то, что Дин точно не ожидал услышать. Винчестер удивленно смотрит на него. – Прости? – вскидывает бровь Дин, на что Новак улыбается. – Ты думаешь, то, что ты нарисовал, — не дельное? Так вот я и спрашиваю: ты что, шутишь? Это же отлично! Посмотри на эти мазки! И оттенки! – Он воодушевленно вскидывает руки, пока Винчестер недоуменно наблюдает за ним. – Правда, тебе бы ещё чуть-чуть потренироваться, может, тебя подтянуть? И тогда будет просто супер! Дин молчит несколько минут, пока гость с восхищением разглядывает лист. Это что, сон? – Но как же краски? Все говорят, что получается слишком мрачно, – уже не так уверенно, как до этого, говорит Дин, и Кастиэль задумчиво щурится. – Хм... Знаешь, кажется, я знаю, почему у тебя такие темные краски, – говорит он. – Ты уже подсознательно готов, что получится мрачно. Поэтому сам же и берешь мрачные цвета, не подозревая этого. Тебя нужно просто развеселить, – Кастиэль улыбается — сначала сам себе, даже немного самодовольно, а потом уже Дину — ободряюще и уверенно. И от этой улыбки Винчестеру становится не так печально. В голове мелькает одна-единственная мысль: «А, может, я чего-то да стою?», и так же быстро исчезает. Дин не может поверить до конца, что все так просто. И что этот паренек прав. Ведь каждый раз, как Винчестер хотел взять яркие оттенки, он уже подсознательно был готов к тому, что его кисточка окунется в коричневую или черную краску. Не в синюю или желтую, а именно болотно-зеленую, или же насыщенно черную. И всегда точно так и выходило: приходила мама и говорила, что все слишком мрачно. Гости говорили, что все слишком мрачно. Друзья, даже Чарли, лучшая подруга, и та говорила, что все слишком мрачно. А Кастиэль говорит, что это очаровательно. Он улыбается во всю ширь своего рта, Дин видит ряд ровных белоснежных зубов и улыбается в ответ. – И... Как это сделать? – Все еще неуверенно интересуется Дин. Кастиэль озадачено смотрит на лист, а затем все-таки отвечает: – Давай сходим завтра в кино? Когда ты последний раз в кино был? – Эм... Год назад, – честно говорит Дин, на что Кастиэль улыбается. – Вот видишь! Ну так что? Сходим? – он протягивает руку для рукопожатия и Дин радостно ее пожимает. Появился кто-то, кто хочет помочь ему! Кто-то, кто готов направить в нужное русло, готов подтолкнуть. Возможно, эта мечта «летать» все-таки осуществится? * * * Во вторник, на следующий день после их первой встречи, Кастиэль ведет Дина в кино. В это время повторяют фильмы, которые давно уже видели все жители их небольшого городка, но ни одного из парней это не волнует. Кас оказывается веселым, умным, но немного неуверенным в себе. Он рассказывает, что приехал сюда с родителями и братом совсем недавно, что отцу здесь предложили работу, от которой просто невозможно отказаться, и все семейство Новаков перекочевало сюда. Дин улыбается и слушает, разглядывая его лицо. Это даже как-то странно. Поначалу Кастиэль показался Дину замкнутым и молчаливым парнем, живущим по прихотям его семьи, а сейчас его мнение о Новаке кардинально поменялось. Кастиэль оказывается хорошим человеком, он много чего рассказывает, много чего спрашивает, но ни слова не упоминает о болезни Дина, словно ее никогда и не существовало. Весь фильм, который оба уже видели не один раз, они то и дело комментируют действия героев, а иногда кидаются попкорном в передние полупустые ряды. Кукуруза путается в длинных волосах девушки, сидящей на ряд перед ними, и Дин смеется в кулак, пихая нового друга локтем. И Дину весело. Впервые за долгое время он чувствует, как где-то внутри взрываются фейерверки, он почти что видит их перед глазами. Когда они идут по домам, Кастиэль советует Дину завтра сходить в кино еще раз — быть может, с Сэмом, или с семьей, или с друзьями. Повеселиться, поулыбаться, а вечером нарисовать яркими цветами свои эмоции. Не думать о том, что ты можешь ткнуть кисточкой в черный цвет, а представить, что этот самый цвет и есть твои эмоции — тогда сам сможешь выбрать нужный тебе оттенок. Дин приходит домой, бежит к себе в комнату, наверх, попутно стаскивая с себя куртку, садится за лист, окунает кисточку в воду, а затем берет краску. Его сердце замирает на какое-то мгновение, он хочет надеяться, что поход в кино, где ему было по-настоящему весело, сделал свое дело, что Дин хоть и не излечился, но смог бы подобрать нужные оттенки. Он чувствует себя слепым котенком, тыкаясь об углы комнаты и стоящие на пути предметы, но воодушевленно проводит кисточкой по белой бумаге. Один раз, второй, третий... В голове мелькают слова Каса: «Если хочешь, я помогу тебе. Ну, могу подтянуть, чтобы ты мог отработать свои способности», и сцена, когда Дин соглашается, улыбаясь ему во весь рот. Это так странно — когда тебе после стольких лет полнейшего одиночества в искусстве, полнейшей уверенности, что единственный, кто может помочь тебе — это ты сам, кто-то предлагает тебе помощь. Говорит, что может помочь отработать некоторые элементы и, возможно, попробовать направить на путь истинный в поиске нужных цветов. Никто еще не соглашался на это безнадежное дело; Лиза, девушка, которую Дин любил, никак не захотела помочь ему, не предложила даже говорить, где какие цвета, а просто с презрением посмотрела на рисунки и сказала, что все слишком мрачно. Чарли, лучшая подруга Дина, тоже не пыталась как-либо помочь. Да, она старалась подбодрить, объяснить, что самые разные оттенки значат, но каждый раз у них ничего не получалось. А сейчас появился Кас, который так просто увидел проблему Дина, как будто читал его мысли и мог сказать все наперед. Видеть его понимающие глаза, взгляд, в котором не было ни капли жалости или удивления, было так странно, но очень сладко и необычно. Когда пришла мама, чтобы посмотреть на старания своего сына, она ничего не сказала. Дин посмотрел на нее с такой надеждой, что Мэри просто не могла сейчас убить его веру в свой успех. Она наклонилась, поцеловала сына в макушку и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь. – И почему ты не захотел стать музыкантом?.. – Риторически прошептала Мэри, направляясь в их с мужем спальню. * * * На следующий день Дин действительно еще раз пошел в кино. Он прихватил с собой Сэма и Чарли, которые даже удивились энтузиазму Винчестера. Нет, серьезно, когда в последний раз Дин хотел сходить куда-то, особенно в кино? Насколько помнила Хокинс, Дин проводил почти что все свое свободное время у листа, мазюкая красками бумагу; он делал это с нескрываемым обожанием и трепетом, но также в его глазах теплилась надежда, смешанная с тоской. Рисование было его одержимостью, практически недосягаемой мечтой. Чарли говорила, что все наладится — она всегда это говорила, но стоило заикнуться о будущем, как Винчестер становился еще хуже. Он не думал о будущем. Его будущее — это бессмысленная работа по своему образованию, скучная и серая, в каком-нибудь офисе, где будет отвратительный зазнавшийся босс и несколько миловидных сотрудниц, вешающихся Дину на шею. Никаких красок, никаких холстов, никакой известности. Серые будни, такие же, какими их видит Дин, бесконечная зима и никогда не наступающее лето. Поэтому Чарли была довольно удивлена, когда Дин сам пригласил ее в кино на какой-то недавно выпущенный ужастик, ее и Сэма, чтобы пожевать попкорн и устроиться на дальних, завышенных рядах. Хокинс сразу согласилась — об отказе и речи идти не могло, потому что редкостью было такое вмешательство Дина, его предложение провести вечер в маленькой, но веселой компании. Когда они последний раз выбирались куда-то? Год назад или два? Даже на последний День рождения Сэма Дин с неохотой выбрался в кафе, и было видно, что особого удовольствия от шумного заведения он не получал.* * *
Это было не так, как с Касом. Да, было весело, Дин даже улыбался, смеялся, толкал брата локтем в бок, тянул рыжие волосы подруги в шуточном жесте, но этот поход в кино был чем-то другим, что не сравнилось бы с тем прошлым разом. Чего-то не хватало. Быть может, кукурузы, вплетенной в волосы впереди сидящих дам, или же заливистого мужского смеха над ухом. Новак был другим, словно не от мира сего, он мог смеяться над абсолютной ерундой, но стоило ему заулыбаться и уткнуться в собственный кулак, Дин не мог не захихикать в ответ, прикрывая рот рукой, чтобы не потревожить других посетителей в зале. Когда Дин был в кино с Касом, все было по-другому. Он словно чувствовал, как его сердце взрывается фейерверком в груди, как щеки алеют от жары, вызванной непрерывным смехом, как мышцы лица болят. Кастиэль словно светился, даже Дин словно видел этот яркий свет, исходящий от с виду худой фигуры Новака. Они были знакомы всего два дня, но, кажется, знали друг друга вечность. Тогда, в среду, у Дина получилось нарисовать черный-черный лес, с мазками белой краски там да тут. Винчестер даже не стал показывать этот листок кому-то — он его разорвал и выбросил, осознав, что план «поход в кино» не работает. В понедельник оказалось, что Кастиэль ходит с Дином и Чарли в одну школу. Когда Винчестер вошел в школу и поднялся на нужный этаж, он увидел Кастиэля, жмущегося к холодной стене и настойчиво что-то читающего. Новак был сосредоточенным на тексте, поэтому, когда Дин подбежал к нему, улыбаясь и таща Чарли за рукав, Кастиэль не сразу их заметил. Как бы там это ни звучало, а Дин скучал по Касу. Он пару раз спросил, где друг был, а затем предложил пойти погулять. Вера, что благодаря Новаку Дин сможет чувствовать цвета, не покидала Винчестера весь остаток недели. Надежда вновь появилась в его сердце, она теплилась там, как маленький огонек, но была так необходима, так желанна. Кастиэль мог дать Дину шанс, помочь, мог сделать больше, чем все остальные вместе взятые. Винчестер готов был хвататься за Новака, как за спасительную соломинку. Кастиэль согласился сходить в парк. Он улыбнулся своей великолепной улыбкой и сказал, что после школы они могут отправиться в парк, к берегу декоративного пруда, где в такое время года уже во всю плавают утки, выпрашивают еду, а люди охотно кормят их хлебом. Чарли странно посмотрела на Дина, но ничего не сказала, а тот и не стал спрашивать. – Значит, новый дружок, – ехидно сказала она, когда Кастиэль ушел на французский в другое крыло здания. Винчестер непонимающе посмотрел на подругу, не зная, как расценить ее тон, но когда Чарли поиграла бровями и ухмыльнулась, Дин ткнул ее локтем. – Просто друг! – обиженно насупился он, осознав, что имела в виду его извращенная подруга. Хокинс засмеялась и, запрыгнув Дину на спину, наигранно приказным тоном велела везти ее до самых дверей литературного кабинета. – Разумеется, просто друг, а то как же! – Подытожила девушка уже перед кабинетом, и Винчестер, не удержавшись, подпрыгнул, чуть не сбросив подругу с себя. – Эй, тигр, полегче! – Не меняя тона прикрикнула Хокинс; в ее голосе можно было услышать улыбку, и Дин сам непроизвольно улыбнулся. – Не ревнуй, милая, – подыграл он, прошмыгнув в кабинет, чтобы не услышать дальнейшие подколы подруги. Почему-то было так... легко. Когда Кастиэль согласился пойти прогуляться после школы, Винчестер почувствовал, словно с плеч спал груз. Он знал, что на носу экзамены, нужно не сбавлять темпа и готовиться к ним, но прогуляться до прудика с Новаком было гораздо увлекательнее, чем просидеть весь вечер над книжками, а затем поводить черной от краски кисточкой по листу.* * *
– И какие же у меня глаза? – скептически спросил Дин, когда они в следующее воскресение, спустя три недели знакомства, пили чай в доме Новаков. За это время Винчестер понял, что Кастиэль стал ему настоящим другом. Тот факт, что Дин не видел цветов этого мира, вполне компенсировался проведенным с Касом временем, которое они оба обычно тратили на походы в парки или кино. С самого детства у Дин было два друга — Сэм и Чарли. Они держались вместе всегда, эдакой троицей, неразлучной и довольно сплоченной. Они могли сходить погулять, поесть мороженого или посмотреть фильм у кого-нибудь дома, точно зная, что каждый будет в своей тарелке. Чарли была одного с Дином возраста, соответственно, старше Сэмми на четыре года, но это нисколько не мешало их компании. Именно от них Винчестер чувствовал основную поддержку, когда его бросила Лиза и когда мечты стать художником умерли быстро и стремительно. Чарли Хокинс заверила Дина, что Лиза — полнейшая дура, а Сэм сказал, что его брат еще сможет стать прославленным художником. Сможет, вопреки своей болезни, ведь если идти к своей цели настойчиво и верить в будущее, все сбудется. Но всегда Дину что-то не хватало. Он чувствовал, как будто одно место в их компании свободно, словно его кто-то еще может занять. И когда появился Кастиэль, Винчестер ощутил, что чувство недостающего звена пропало. Новак так хорошо подружился с Чарли, что Дин иногда ревновал, но вот кого из этих двоих — пока что не знал. Каждый день, после приготовления уроков, Кастиэль неизменно приходил к Дину и старался отработать с ним некоторые элементы в рисовании Винчестера. И это было так... привычно. Словно случалось на протяжении многих лет, словно никогда не покидало Дина, словно так все должно быть. Кастиэль был прекрасным парнем, очень красивым и веселым. Почему-то Дину хотелось защищать его. Вскоре, после перехода Новака в их школу, выяснилось, что Кас совсем не умеет постоять за себя. Да, он мог наговорить обидчику такого, что тот потом долго думал над смыслом сказанных слов, мог отговорить парней драться или же переубедить их становиться ублюдками, желающими кого-нибудь отлупить. Но когда речь заходила про рукопашные бои — здесь Кастиэль становился совершенно беспомощным. В отличии от Дина он не мог заехать какому-нибудь парню в челюсть, чтобы та неприятно клацнула, или же пнуть кого-нибудь в живот, чтобы тот скрючился и вцепился руками в поврежденное место. Винчестер старался предложить Касу научить его драться, аргументируя это одним-единственным: «Не всю же жизнь мне тебя защищать!»; но Новак только слабо улыбнулся, разглядывая свои колени, а затем хмыкнул: «Почему бы и не всю жизнь?». – Зеленые, – просто ответил Кастиэль, улыбнувшись, но даже не заглянув в лицо друга. Он продолжал жевать какую-то печенюшку, так любезно предложенную Агатой, и глядел в свою чашку. Дин знал, что Кас ответит так — не станет спрашивать: «Зачем тебе это?» или нечто подобное, а просто скажет то, что от него требуется. Новак повернулся к столу, желая взять конфету из красивой вазочки, но как-то неуклюже извернулся, и в итоге остывший чай из кружки Дина уже покоился на его джинсах, стекая сладкими капельками на пол. Новак чертыхнулся и встал, чтобы взять полотенце. В последнее время Винчестер заметил, что Кастиэль стал рассеянным. Он часто не слышал, о чем Дин ему говорит, переспрашивал по несколько раз, часто зависал взглядом на одном и том же месте. Дина это беспокоило. Он долго думал про странное поведение друга, а затем мысль, пришедшая так внезапно, что парень вздрогнул, пронзила его сознание, подобно стреле. Кастиэль ведь мог влюбиться. Он же обычный человек, который может просто взять и полюбить другого человека. Может быть, это могла бы оказаться Чарли, может быть, Анна, девушка из его класса, может быть, Джо, соседка из дома напротив! А если Кас влюбился, это обозначало бы лишь одно: Дин бы оказался ему больше не нужен. Вечера, когда они проводили время около листа, стараясь нарисовать красивый пейзаж, красивее, чем умел Дин до этого, стали бы доставаться той самый неизвестной девушке, а Винчестер остался бы один на один со своей болезнью. Почему-то это приносило Дину лишь тоску и боль. Однажды он подумал, что если Кас уйдет, Дин никогда не вылечится от ах-ро-ма-то-псии. Будет всю жизнь видеть мир в черно-белых цветах, не будет знать, как выглядит небо или трава, или солнце. Вся жизнь Винчестера окажется нескончаемой зимой, без проблеска лета. – Зеленые? – тихо переспросил Дин, бездейственно наблюдая, как Кас водит полотенцем по его бедру, стараясь убрать лишнюю влагу от чая. – Как трава, – шепчет Кастиэль, подняв голову и заглянув Дину в глаза. – А у тебя? – вдруг спрашивает Винчестер. Он никогда не спрашивал это ни у кого. Ни у Новака, ни у остальных ребят, потому что мечтал, что сам сможет это увидеть. Когда-нибудь, когда эта напасть благодаря Новаку пропадет, и Дин сам сможет точно сказать, каким цветом у Каса глаза. А сейчас, когда Кастиэль, кажется, влюбился и, если все сложится, станет встречаться со своей дамой сердца, шансы излечиться исчезнут. Да, может быть, Дин всю жизнь будет видеть мир в черно-белых цветах, но он надеялся, что Кас поможет ему с этим справиться. Будет вызывать такие яркие эмоции, что Дин никогда больше не перепутает цвета черного и желтого, потому что его рука сама по себе начнет выбирать правильные оттенки. А сейчас эта надежда погасла. В одно мгновение, когда Дин и Кас находились друг от друга в нескольких дюймах, глядя в глаза другу, Винчестеру показалось, что на мгновение что-то в них мелькнуло, словно отблеск, который тут же пропал. Этот оттенок был странным, не похожим на те, что Винчестер видел раньше. Он прищурился, вглядываясь в радужки друга. – Нет, не говори! – вдруг крикнул он громче, чем нужно, когда Новак уже собирался сказать цвет. Дин вскочил со стула, обогнув ничего не понимающего Каса, и вылетел из кухни. Он схватил с вешалки свою куртку, наспех надел кроссовки и выбежал на улицу, направляясь домой. Кастиэль еще десять минут сидел на коленях, сжимая вялыми руками полотенце и глядя вслед другу.* * *
Об этом инциденте ни один из них не вспоминал даже спустя неделю. Дин понимал, что повел себя странно, что внутри него все кипело от ревности, от жгучего чувства ненужности, которое подкатывало к горлу, подобно изжоге. Кас был не виноват, что влюбился в какую-то милую девушку. Они были знакомы уже месяц, Новак жил здесь не первый день и вполне мог завести себе подружку. Дин решил, что все у Кастиэля хорошо, когда тот в один из дней отказался прийти позаниматься искусством, отмахнувшись совсем уж бредовой отговоркой. Как будто у него заболела голова. Дин, сжав в руках трубку мобильного, где-то в подсознании мог решить, что такое вполне возможно, но все его существо говорило об обратном: у Кастиэля просто появилась девушка. Винчестер это точно знал, он долго смотрел на крыльцо семейства Новаков через окно в свей комнате, надеясь в глубине души, что Кас сказал правду, что никуда он не уйдет. Но спустя десять минут Кастиэль вышел из дверей своего дома, закутался в ту самую кофту, в которой был месяц назад на званом ужине их семьи, в которой был, когда вселял в Дина надежду, вдыхал жизнь. Он собирался идти в этой кофте к какой-то девушке, пренебрег своим другом! Винчестер чувствовал злость и горечь, словно оказался брошенным. (и какие же у меня глаза?) (зеленые) Он встал с кровати, взял первую попавшуюся краску, даже не думая, какую, и пролил на листок. Гуашь оказалась слегка жидкой, она растеклась по бумаге кашицей, и Винчестер с силой ткнул в нее рукой, чуть было не опрокинув мольберт. Он размазал краску по всему листу, не жалея пальцев. Затем Дин взял кисточку, макнул ее в баночку с какой-то краской и стал бездумно выводить какие-то линии; вскоре он увидел профиль с острым носом, хмурящиеся брови, взъерошенные волосы, сомкнутые губы. Кастиэль. Он получился на бумаге почти что живым, и из-за этого Винчестеру вдруг захотелось размазать изображение по бумаге. (зеленые?) (как трава) Винчестер сел на пол у своего мольберта, чувствуя шторм внутри. Когда-то там, в душе, был штиль, а сейчас все бушевало, словно неведомый ураган обрушился на Дина; словно вулкан ожил, затопил лавой все внутри. Кастиэль променял Дина на девушку. На какую-нибудь разукрашенную куколку, которая несколько раз похлопала ресничками перед его глазами, а он уже бежал к ней на свидание, как ошпаренный! (как трава) Откуда Дину знать, какая там трава?! Винчестер встал с пола спустя десять минут, когда краска на его руках уже засохла. Парень отправился в ванную комнату, чтобы никто не видел его пришибленного выражения лица, и вымыл руки. Бесцветная вода тут же окрасилась в неизвестный цвет, водоворотом закружилась по раковине, но Дин даже не стал вглядываться, какой цвет использовал. В десять вечера он завалился на кровать и уснул, сжимая в объятиях подушку, как будто она могла заглушить его боль. И представлял, словно когда-нибудь на месте этой подушки мог оказаться Кастиэль. Зайдя вечером в комнату сына, Мэри с пораженным выражением лица разглядывала листок, на котором ярко-красным по желтому был выведен портрет Кастиэля.* * *
Неделю Кас где-то пропадал, неизменно убегал раньше из школы и в семь вечера, после того, как отказывал Дину в занятиях, уходил в неизвестном направлении. Поначалу Винчестер злился, бесился, хлопал дверями и даже один раз разбил кружку. Как это Кас мог предать его?! Как он мог променять друга на какую-то там девку?! Врать Винчестеру в лицо, словно у него болит голова или дела по дому, когда сваливает неизвестно куда и неизвестно зачем?! Но спустя три дня он смирился, понимая, что все бесполезно. Кас имел права на чувства, на интрижки, на любовь. Это Дин вечно сидел в четырех стенах, не выбираясь из дома, это он не радовался жизни, как это делал Кастиэль. Винчестер смирился со своей вечной зимой, не решаясь уже что-то предпринимать. Цветовая слепота, когда ты хочешь стать художником? Пусть так и будет. Дину уже было все равно, и на пятый день после пропажи Новака он забросил рисовать совсем. Дин сложил мольберт и краски, все аккуратно выставил на столе и забыл о них, спустившись вниз, чтобы посмотреть с братом телевизор.* * *
Только через полторы недели Новак позвонил, предлагая продолжить курсы рисования. Та натура Дина, эгоистичная и требовательная, что постоянно ждала, когда Кас заявится, была рада и веселилась, будучи уверенной, что Кастиэль бросил свою «даму сердца». А другая сторона, та, что обижалась, та, что не могла смириться, та, что задыхалась от собственной ревности и боли хотела сказать «нет», показушно бросить трубку, никогда больше не поднимать ее. Но в итоге Дин с трепетом сказал: «Конечно, чувак!» и помчался готовить все свои художественные материалы. На мгновение он ощутил себя щенком, прыгающим в предвкушении прихода хозяина, а затем эта мысль забылась. Кастиэль пришел очень быстро, улыбнулся короткой улыбкой и прошествовал к мольберту. Они решили рисовать поле, усеянное точками-цветами, обрамленное густым лесом, а там, где-то на горизонте, крыши домов какого-нибудь поселка. Они ни о чем не говорили, Новак не рассказывал ни о какой девушке, не говорил никакой причины, по которой пропадал все это время. Он молча смотрел, как Винчестер намечает линию горизонта — аккуратненькую и тоненькую, как Дин макает кисточку в синюю краску (как он вообще узнал, какая понадобится?) и проводит по тому месту, где должно быть небо. Он покрывает белизну листа насыщенной краской, старается и водит кисточкой максимально осторожно, стараясь не создать кляксу. Винчестер не уверен, что выбирает правильные цвета, но надеется на это. Спустя полчаса лист был почти что полностью закрашен разными цветами, и Винчестер почти что не ошибся, разве что лес сделал кроваво-красным, но Кастиэль посчитал, что в этом нет ничего плохого. Когда у Дина появилось затруднение в написании тех самых домиков, Кастиэль присел на корточки рядом с другом, навалился на него спиной, чтобы взять его руку с кисточкой в свою и они вместе стали рисовать разноцветные крыши. – Вот, видишь? – сказал Новак, не отпуская руку Дина. Они смотрели друг на друга, и их носы почти что соприкасались кончиками. – Смелыми мазками рисуй и все получится. Но даже после этого мелкого наставления Кас не отпустил руку Винчестера, продолжая вглядываться в его глаза. На миг Дин снова увидел тот «отблеск», словно радужка на какое-то время поменяла свой цвет, став непонятно какой, но стоило Винчестеру всего на полсекунды метнуть взгляд к губам Кастиэля, находящимся в дюйме от его собственных, все пропало. Ни один из них не вспомнит, кто подался вперед первым, но уже спустя секунду Дин почувствовал, как Кастиэль, наклонившись, соприкасается своими губами с губами Дина, едва касаясь их. Его губы — сухие и чуть потрескавшиеся, но такие теплые и восхитительные, что Винчестер не может ничего сообразить. Он не успевает начать отвечать на эту красоту, потому что Кастиэль отстраняется, как будто от пощечины, и смотрит на Дина своими невероятными глазами, в глубине которых застыл такой испуг и вина, что Винчестер даже удивляется. Он не успевает что-либо сказать, потому как Новак срывается с места, подобно напуганной кошке, и вылетает из комнаты словно на крыльях. Хлопает дверь, слышится удивленный возглас матушки и обеспокоенный голос Сэмми. Дин чувствует, что если сейчас не сорвется с места, все пропало, всему конец. Он впервые в жизни знает, что хочет от Каса, знает, почему так сильно ревновал его, знает, почему тот не показывался другу столько времени, почему стал рассеянным. На Винчестера вдруг обрушилось понимание, как ведро с кипятком, он даже подпрыгнул. Дин вылетел из своей комнаты точно так же, со скоростью света метнулся к дверям. (Зеленые? – с придыханием спрашивает Дин, глядя, как аккуратные руки Каса стараются оттереть мокрое пятно от чая. Как трава, – выдыхает Новак прямо в губы своему другу, находящиеся в нескольких дюймах от его собственных) Дин бежит за Кастиэлем, точно не зная, в какую сторону парень скрылся, потому что его уже не видно. Только сейчас Винчестер понимает, что льет нескончаемый дождь, как из небесного душа, и его рубашка очень быстро мокнет. Винчестер решает бежать в ту сторону, куда обычно уходил Кастиэль всю неделю — вниз по склону к перекрестку двух улиц, через одинокий светофор и дальше, куда-то в густой парк, огороженный низким заборчиком. Через стену дождя Дин, сощурив глаза, видит спину медленно идущего Новака, сгорбленного, с руками, спрятанными глубоко в карманы. Дин прибавляет шаг, бежит вперед и хватает Каса, не ожидавшего таких действий и явно напуганного, а затем прижимается к его ледяным и мокрым губам своими, крепко целует, пылко обнимает за талию, прижимая к себе так сильно, словно хочет задушить. Кастиэль дергается, как от удара, старается вырваться, но узнав родные руки удивленно замирает, не способный ни ответить, ни оттолкнуть. – Дин! Какого черта?! – спрашивает он, стараясь перекричать сумасшедший ливень. Винчестер смотрит на него отчасти зло, отчасти напугано, отчасти виновато, отчасти с трепетом, отчасти с обожанием. Дин гневно хмурит брови: – Это я тебя должен спросить, какого черта, Кас! – орет он, все еще не отпуская Новака, но уже схватив его чуть выше локтей и иногда встряхивая. – Что за спектакль ты устраиваешь, Винчестер?! Если ты чисто из-за желания не потерять нашу дружбу, то можешь проваливать на все четыре стороны! – Капли бешено разбиваются об асфальт, создавая сумасшедшую барабанную дробь. Челка Каса липнет к его лбу, его волосы намокли и теперь взъерошены еще сильнее, а по лицу стекают капли дождя. – Это ты тут спектакль устроил! Где ты был, Кас?! Где ты был, когда я ждал тебя!? Ты шлялся у каких-то баб, да?! Пропадал, не отвечал на звонки, а если и отвечал, то что-то мямлил, а теперь ты срываешься непонятно куда из-за... Из-за того, что сделал?! – Перекричать этот ливень практически невозможно, но Дин все равно старается, надрывая глотку. – Я не хотел тебя видеть, потому что боялся сорваться! Я побыл с тобой наедине полчаса и не смог устоять, понимаешь?! – Он замолк на мгновения, собираясь с мыслями: – Ты моя чертова одержимость, которая не дает мне покоя весь этот месяц, но в последнее время она стала невыносима! Я думал, тебе это не нужно! Дин смотрит на него, запыхавшегося от такого ора, уставшего и подавленного. Кастиэль все это время не уходил к девкам. Он не променял Дина на кого бы то ни было, он просто боялся, что все испортит. – Но мы можем все исправить, Дин, стоит только забыть об этом, и тогда... – Нечего уже исправлять! – гаркнул на него Винчестер, напугав, но он злился не на Каса, а на себя. Из-за чертовой гордости он все время не мог просто взять и пойти к другу, поговорить с ним по душам и выпытать, что же все-таки происходит. Они потеряли уйму времени. – Послушай. Может быть, я никогда и не вылечусь от этой болезни, может быть, никогда не стану художником, но мне все равно, если ты рядом, Кас! Мне это не нужно без тебя, никакое искусство не нужно! Я... Я долго думал, почему же так ревную тебя, почему хочу обнять, но... Я просто хочу, чтобы ты был рядом, ясно? Вот и все! Что, так сложно понять?! Я знаю, что ты для меня значишь больше, чем что угодно в этом мире, я знаю, что ты всегда мне поможешь, поддержишь меня... А еще я знаю, что твои глаза чертового насыщенно-синего цвета! Все это Дин говорит на одном дыхании, так быстро, как будто боится, что Кас его перебьет. Но даже когда Винчестер замолкает, Новак смотрит на него расширенными глазами, вцепившись в собственный рукав. – Насыщенно-синего? – переспрашивает Кастиэль, выдыхая это в губы Дина. Тот кивает, метнув взгляд от его глаз к его губам и обратно. – Как небо, – тихо добавляет Дин и, обняв Кастиэля за шею, крепко-накрепко целует.