***
Идти в круглосуточный магазин в половину пятого утра в домашних спортивных штанах, чёрной толстовке с пятном на груди и грязных белых кедах? Проще простого, даже на спор бы делать не пришлось. Сабуров шагает по лужам, что остались после вчерашнего дождя, пиная маленькие камни. Кеды промокли, руки замёрзли, а до «Пятёрочки» ещё сто метров. Очередной камень прилетает к канализационному люку, распугивая пригревшихся там голубей и пару воробьёв. Совсем не стыдно и даже немного смешно. Конечно, Нурлан, давай посмеёмся над голубями посреди улицы, это же старая казахская традиция. Всё как дед учил, даже лучше. От резкого звука удара камня о металл заболела голова. Нужно будет выпить но-шпу. Или купить её. А возможно, забить на всё и лечь спать прямо так, в толстовке и серых штанах, что покрылись капельками грязи сзади на голени. Лужи до добра не доводят. Нужно будет кинуть кеды в стирку.***
Автоматические двери разъезжаются в разные стороны, и Нур выдыхает маленькое облачко пара, перед тем как войти в магазин. Внутри пахнет фруктами и хлебом. Светло и очень тихо, словно у мамы на кухне в детстве, только совсем никакого уюта, лишь сонные кассирши с размазанным макияжем. Пол вроде мыли, но кое-где виднеются следы ботинок или кроссовок. Забавно. Но так хочется пройти через отдел с алкоголем. — Сникерс, — Нур отрывает глаза от негармонирующих по цветам полок с энергетиками, натыкаясь взглядом на ещё одного посетителя. Видок так себе: растрёпанные светлые волосы кажутся серыми в уличном свете, исходящем от огромного окна неподалёку, старая расстёгнутая олимпийка свисает парашютом, словно парень схватил первую попавшуюся вещь, а та оказалась отцовской, местами выцветшие джинсы и идентичные Сабуровским белые кеды. Собрат по разуму и бессоннице. Интересно, а он тоже голубей камнями будит? Девушка за кассой поправляет растрепавшуюся косу каштановых волос, делая причёску только хуже, и старается подавить зевок, когда пальцы тянутся к полке с шоколадом. — С вас двадцать пять рублей. — Безнал есть? — парень протягивает карту. Руки красивые. — Сломался, — кассирша поджимает губы, словно сожалея. — Только наличными. — Твою мать, — блондин шарит по карманам, выскребая мелочь. Нурлан стоит недалеко, так что разглядеть шелуху от семечек и крышечку от тархуна в ладонях парня впереди не составляет труда. — У меня только восемнадцать. — Давай добавлю, — Сабуров достаёт завалявшуюся когда-то в кармане штанов десятку и подкидывает ту к кучке лежавшей мелочи. Блондин оборачивается, и время как будто замирает. Глаза такие чистые, как будто в банку со свежей водой окунули кисть с акварельной краской аквамаринового цвета. Рисовать хочется. — Спасибо, бро, — парень улыбается и протягивает ладонь, которая оказывается такой тёплой и шершавой. Слишком ванильно? Ну и пусть. Сейчас почти пять утра, Нурлан не спал всю ночь, а в «Пятёрочке» не работает безналичный расчёт. В общем и целом, стандартный четверг. Только вот пацан впереди такой красивый. — Забей, — Нур пожимает плечами и разворачивается на пятках, следуя к выходу. Наличных с собой нет, а иначе не получится. Зря только морозился и голубей шугал.***
Не спать в пять утра кажется уже чем-то обыденным. Если раньше Нурлан с помощью таких «ночных посиделок» разбавлял серые будни, то сейчас они словно впитали цвет бессонной ночи, становясь на несколько оттенков темнее. В пять утра мир такой же, как и в четыре, только чуть светлее. И голуби больше не спят. Сабуров упирается локтями в деревянный подоконник, краска которого давно начала отколупываться, и морщится всего секунду, когда особо острые кусочки впиваются в незащищённую тканью кожу локтей. Небо за открытым окном наливается алым, но тут же смешивается с серостью облаков, затянувших город несколько дней назад. Ветер холодный, но уходить не хочется, пусть белая футболка и не греет, но это не так уж и нужно, если подумать. На плите стоит чайник, а в кружке всё ещё болтается уже дважды использованный пакетик «Липтона» с малиной. Экономия? Нет, просто элементарная лень. В полной тишине раздаются неспешные шаги и звон камней по люку. Нурлан лениво поворачивает голову, натыкаясь на знакомую олимпийку, развивающуюся на ветру. Желание окликнуть едва знакомого, да что уж там — человека, которого видел-то всего один раз, появляется как-то само собой. «Эй!» получилось не очень громким, но этого хватило, чтобы блондин остановился, выискивая взглядом кричащего. Когда голубые глаза «залезли» в нужное окно, на лице парня появилось лёгкое недоумение, тут же сменяемое широкой улыбкой. И второе за минуту «эй!» пронеслось по сонному двору.***
Они не познакомились, нет. Ну так, просто поздоровались, и вот Нурлан в очередной раз идёт в «Пятёрочку» за сигаретами. Четыре утра. Какая скука это ваше постоянство. Казах проходит мимо стеллажей с фруктами и даже засматривается на красные яблоки. Блестящая из-за воска кожура бликует под холодным светом магазинных ламп, привлекая к себе внимание. Кассирша чихает и словно выдёргивает из кровати. Совсем как будильник. Только вот ящики с красными яблоками совсем не похожи на тёплую постель, и Нур уходит к кассе. Сегодня безнал работает, хоть какой-то плюс. Казах запихивает новую пачку в карман, неизбежно помяв её, когда на плечо ложится чужая ладонь. — Подождёшь? — тот самый парень. С теми самими акварельными глазами и тем самым сникерсом в свободной руке. Нур лишь заторможенно кивает, поднимая брови. На улице за витриной начинает светать, и небо окрашивается в алый, подобный цвету смазанной помады на губах кассирши. Смотрится красиво, и Нурлан даже подвисает, как тогда, у яблок.***
— Лёха, — он протягивает руку, когда они уже сидят на обычной дворовой лавочке. — Нурлан, — Сабуров жмёт протянутую ладонь, спешно выпуская сигаретный дым в противоположную сторону от нового знакомого. — Нурик, значит, — Лёша шуршит фантиком и, кивая сам себе, откусывает разом половину батончика. Слышно, как разламываются орехи, и казах переводит взгляд на стоящую в нескольких метрах девятиэтажку, делая последний затяг. — Чего не спишь в такое время? — Потому что не хочется, — Нур осматривается. Фикуса рядом нет, придётся окурок подошвой тушить. — Сам-то чего по магазинам в такой час гоняешь? Лёха пожимает плечами и протягивает оставшуюся половину сникерса новому знакомому. — За мной должок был, считай, что отдаю.***
— Нур, вот скажи мне, ты за что с ним так? — Лёха вопросительно, с долей жалости, смотрит на фикус. Сабуров лишь пожимает плечами и ставит чайник на плиту, когда Лёша вместо предоставленного стула запрыгивает на старый подоконник. За окном дождь. Шесть утра — самое время. Накатывает волна грусти и необъяснимой нежности, когда в руках оказывается тёплая чашка. Совсем как в детстве перед школой, только абсолютно по-другому: вместо мамы на кухне Лёха, а вместо бутербродов на столе — окурки в цветочном горшке. Пахнет ягодным чаем и шоколадом с орехами. — Первое время хотел пепельницу купить, — казах делает первый глоток и морщит нос. Слишком горячо. — А потом как-то забылось. Знаешь, это как будто случайно удалил заметку с телефона. Ты помнишь, что там было что-то важное, а потом даже вспомнить не можешь, что именно. — Со мной так отец в детстве в прятки играл, — Лёша держит в одной руке кружку, а второй вытаскивает из горшка окурки, складывая их в колодец. — Вроде ищет первое время что-то важное, а потом забывает, как будто ничего не было. — И как ты себя тогда чувствовал? — Нурлан с интересом поглядывает на серые носки своего гостя. — Как пепельница, очевидно. Колодец из окурков очень лаконично вписывается в антураж кухни.***
Нурлан просыпается ближе к вечеру на собственном диване. Клетчатый плед постепенно сползает с плеча, заставляя поёжиться. По телику крутят какую-то муть. Новости, кажется. Нур трёт глаза и оглядывается. Лёхи нет, но есть записка. Как тот умудрился найти в этой квартире ручку, останется загадкой ещё на пару лет, если мысли не станут пепельницами, конечно. Лист бумаги немного помят, а край подпалён словно зажигалкой. Сразу понятно, что с кухни взят, зажигалки у Нурлана только там обитают, а ещё в любимых джинсах, но те сейчас в стирке. Чёрт. Нет больше зажигалки. Размашистым почерком выведено всего несколько слов, но Сабуров улыбается. «Фикус полил, до встречи у кассы». Нур запихивает записку под подушку, натягивает плед до самой макушки и думает о серых носках Лёши, его шутках и огромной олимпийке, которая, к слову, всё же оказалась отцовской. А за окном зажигаются оранжевые фонари.***
Из календарных листиков очень удобно делать бумажных журавликов. Нурлан замечает это в два часа ночи и в следующий час обрывает весь календарь, заставляя всю кухню оригами. Говорят, чтобы исполнилась мечта, нужно сложить тысячу, но у Сабурова только восемьдесят. Почти середина ноября. Листов осталось не так много, и на улице уже лежит первый снег. Ветер врывается сквозь приоткрытое окно, унося с собой бумажную птицу, а Нур всё так же сидит на кухонной тумбе, напевая незамысловатые песни, постепенно пропитываясь запахом остывающего кофе.***
— Нур, как ты думаешь, — Лёша сидит на полюбившемся в прошлый раз месте, поддевая ровными ногтями кусочки краски, — что бы было, если бы люди научились запоминать чувства? — Мы прекратили бы войны, — Сабуров пожимает плечами, наблюдая за бледными пальцами Щербакова, которые перебирали одного из журавликов. Он вроде должен был быть средой. — А ещё рожать детей. Нурлан поднимается со стула и подходит к подоконнику. Уже такой привычный ветер пробирается под ткань толстовки, пробегая пальцами по выступающим рёбрам. И вроде должны пробежать мурашки, но Лёша поднимает на казаха глаза, отрываясь от оригами, и становится немного теплее. — С чего заговорил об этом? — Лёша поджимает губы, мол, не знает, просто пришло в голову, и втягивает морозный воздух, косясь на замерзающий фикус. — Уже поздно, останешься? — Я в соседнем дворе живу. Нурлан закрывает окно.***
Апатия подкралась как-то совсем внезапно и захлестнула с головой. Осознание этого пришло, когда даже самые яркие оранжевые граффити в подворотне начали казаться тусклыми тенями, словно брали пример с осенних листьев. Изначально красочные пятна на деревьях превращаются в мрачный хрустящий ковёр, покрывающий всю землю. Нурлан мог часами сидеть на кухне, рассматривая однотонную бежевую скатерть, изучая каждое переплетение нитей и утопая в каждом кофейном пятне. Часы сменялись днями, а Нур только и делал, что заваривал себе новый чай и бездумно пялился на свет фонаря по вечерам. Лёши давно не было, и фикус замёрз.***
Нурлан знает, что мысли материальны, поэтому, когда открывает глаза утром и обнаруживает сидящего прямо перед ним Щербакова, совсем не удивляется. — Чай? — казах поднимается с пола. Ноги ужасно затекли, но это совершенно неважно. — Иди сюда, — Лёша тянет руки, покрытые мурашками, и Нурлан винит себя в том, что в квартире так холодно. Хочется извиниться, но Щербаков, словно прочитав мысли друга, лишь улыбается и сам усаживает казаха себе на колени, кладя подбородок на костлявое плечо. — Давно тебя не видел. Чего смурной такой? — Фикус сдох, — Нур пожимает плечами и опускает голову, когда Лёша обвивает его талию своими руками. Ладонь как-то сама тянется к тёплым пальцам Щербакова. — Лёш, — Сабуров всё так же не поднимает глаз, словно стесняясь того, что хочет сейчас сказать. Конечно, это не так. Просто нет сил, — останься сегодня со мной. Я спать не могу нормально. — И ты это только сейчас понял? — Лёша наклоняет голову, пытаясь заглянуть в грустные карие глаза, но подбородок от чужого плеча не отнимает. Боится, что потом не будет возможности вернуть. — Мы буквально познакомились в пять утра. Нур неопределённо кивает, всё ещё залипая в пол. У Лёши носки оранжевые. Не как те глупые блёклые граффити, а броские, настоящие. С каждой секундой становится теплее, хочется расслабиться в крепких руках и прикрыть глаза хотя бы на минуту. Сабуров несколько раз моргает, отгоняя назойливый сон, и переводит взгляд на Лёху. У того тоже мешки под глазами. Тоже не спит почти. — Пойдём спать, а? — Щербаков улыбается, и теперь его носки не кажутся самым ярким в этой комнате. — А вечером я тебе фикус новый куплю. — Не хочу фикус, — Нурлан совсем плывёт, устраиваясь на чужих коленях как можно удобнее. — Лучше тебя. Тихий шёпот «договорились» и нежный поцелуй в висок действуют лучше любого снотворного.