— Маркиз де Сад, «Жюльетта, или успехи порока».
Ощущение чудовищной вины нависало над землëй, и из бездн между звëздами сквозили холодные потоки, от которых людей била дрожь в тëмных и пустынных местах. Наблюдалось демоническое искажение последовательности времëн года — осенняя жара устрашающе затянулась, и все чувствовали, что наш мир, и, быть может, вся Вселенная перешли из-под контроля известных богов или сил к богам или силам, которые были неведомы. И тогда из Египта вышел Ньярлатхотеп. Никто не мог сказать, кто он, но он был древних туземных кровей и выглядел как фараон. Феллахи падали на колени, увидев его, хотя не могли объяснить, почему. Он говорил, что восстал из мрака двадцати семи веков и слышал вести из мест, лежащих за пределами этой планеты. Смуглый, стройный и зловещий, Ньярлатхотеп пришëл в цивилизованные земли, постоянно покупая странные приборы из стекла и металла и собирая из них приборы ещë более странные. Он много говорил о науках — об электричестве и психологии — и демонстрировал способности, от которых видевшие его теряли дар речи и благодаря которым слава его разрослась непомерно. «…» Я помню, как Ньярлатотеп пришëл в мой город — великий, древний, страшный город бесчисленных преступлений…— Безымянный рассказчик, «Ньярлатхотеп», Говарда Филлипса Лавкрафта.
Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина — Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала; и молодой спутник его — поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный. Напившись воды в жаркий день, литераторы, икая, уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной. За беседой они не заметили, как знойный воздух сгустился перед ними, и соткался из этого воздуха в багровых лучах третий гражданин престранного вида. Полностью чёрная, бархатная одежда — пиджак, брюки да лакированные туфли — и с иголочки, вся идеально выглаженная, царственного вида. И это касалось не только одежды — сама внешность этого товарища, явно появившегося здесь из какой-то отдалённой, дружественной социалистической страны, поражала своей неординарностью — чистая и равномерная по цвету шоколадно-смуглая кожа, казалось, слегка блестящая на позднем солнцепёке, лицо как у древнего фараона — чисто андрогинное, но всё же — точно мужское, идеально ровное, прямо-таки ожидающее того момента, когда его вытесают на изваянии сфинкса. Волосы — короткие и угольно-чёрные, рост — высокий, фигура — худая и стройная, походка — ровная и вся из себя величественная. Гордый и прихотливый вид золотых глаз буквально внушал простому советскому рабочему и крестьянину совершенно непрогрессивное желание пасть на колени, словно то шагал богопомазанный царь из тёмного дореволюционного прошлого, хотя сейчас уже вовсю строился социализм. Не пристало античным красавицам шагать по стране, где власть в руки взял простой человек в рабочей спецовке. — Извините меня, пожалуйста, — чрезвычайно мелодично заговорил этот призрачно-тихо подошедший к литераторам иностранец; обратился он с акцентом, но не коверкая слов которые при этом звучали, словно лютня, — я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей учëной беседы настолько интересен, что… — «Это откуда он такой, шоколадненький взялся?» — сходу задался вопросом Берлиоз. — «Из Африки?» — как-то по-глупому подумал Бездомный; он оказался ещё больше озадачен. Хотя незнакомец точно не был негром. — Разрешите мне присесть? — вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно подвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор. Речь Берлиоз и Бездомный до того вели об Иисусе Христе и о прочих богах. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Нарисовал Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса из Назарета, очень чёрными красками, и, тем не менее, всю поэму надо было, по мнению редактора, писать заново — мол, Назарей в таком изображении получился слишком походящим на живого человека, хотя не очень приятного. В силу этого Берлиоз хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нём — чистая выдумка, не жил и не ходил по земле никогда такой человек, полубог или бог. — Нет ни одной восточной религии, в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога, — умно говорил Берлиоз, в целом воспроизводя привычную для атеистов того времени риторику. — И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, сшив его из лоскутов мëртвых ныне мифов; потому его как личности на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор… Берлиоз аргументировал широко, хотя и совершенно типично для журнала «Юный безбожник», «Союз воинствующих атеистов» и так далее: в речи сего учëного мужа всплывали упоминания про египетского Гора, непорочно зачатого его матерью Исидой от крови или же от отделëнного пениса своего убитого мужа и брата Осириса, коего предал и расчленил брат Сет — и коего также, подобно сыну Марии, ждали воскрешение из мëртвых и престол загробного мира и право судить умерших; упоминал Берлиоз и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, которому атеисты приписали рождение в хлеву, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике. Вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался тот самый иностранец. — Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? — пожелал уточнить этот гражданин с ликом юного фараона. — Нет, вы не ослышались, — учтиво ответил Берлиоз, — именно это я и говорил. — Ах, как интересно! — воскликнул иностранец. — «А какого чëрта ему надо?» — подумал Бездомный и нахмурился; ему этот античный аристократ сразу не понравился, ибо чего это такому холеному гусю делать в стране рабочих и крестьян? — А вы соглашались с вашим собеседником? — осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному. — На все сто! — подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально (по тем временам такая фраза звучала неординарно). — Изумительно, всегда приятно видеть согласие меж людьми, — улыбнулся непрошеный собеседник: — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, ещë и не верите в бога? Сколь я помню, ещё лет сто назад здесь за такое можно было оказаться сожжëным в срубе. — Да, мы не верим в бога, — высказался гордо Берлиоз. — Но об этом можно говорить совершенно свободно. Мы — прогрессивное социалистическое общество, мы отбросили подобные предрассудки. Сейчас церковь не имеет никакой власти сжигать инакомыслящих. — Это да — но у вас ведь новая церковь, также ведущая вас в новое царство бога на Земле? — незнакомец огляделся, давая понять, что вокруг никакого нет и потому можно вести диалог свободно. — «Он — иностранный шпион, который намерен подбить нас на недовольство против Советской власти?!» — немного изумлëнно подумал Бездомный. У него сразу возникло желание сдать этого иностранца куда надо. — Простите, но давайте оставим эту тему, — аккуратно сказал Берлиоз. — Советский строй не имеет ничего общего с примитивными верованиями, и давайте не будем об этом говорить, если вы не хотите иметь проблемы… — Что ж, — иностранец расслаблено откинулся на спинку скамейки: — Не будем, так не будем… Так вы — атеисты? — Да, мы — атеисты, — улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился! А может его специально подослали, чтобы проверить верность нашим идеалам?» В голову уж всякое лезло. — В нашей стране атеизм никого не удивляет, — продолжал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге. — Спасибо за информацию. Но, позвольте вас спросить, — сходу пожелал узнать заграничный гость, — как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует больше пяти? [1] — Увы! — с наигранным сожалением ответил Берлиоз, — ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может. — Простите, но вы ошибаетесь, — возразил вдруг незнакомец. — «Религиозный сумасшедший!» — подумал Бездомный. — Почему? — спросил Берлиоз, будучи, в общем-то готов принять вызов. — Возьмём доказательство от первопричины, — предложил незнакомец. — Да-да, но, видите ли, Природа самодостаточна, и глупо предполагать лишнюю сущность — бога, например, — сразу же начал парировать Берлиоз. — Да, и откуда же Природа тогда берёт энергию, коль она замкнутая система? — решительно выдал в ответ собеседник. — Второй закон термодинамики Ньютона. — Э-э… Я гуманитарий, — Берлиоз оказался сбит с толку. — Но всё равно, я надеюсь, вы не будете возражать, если я скажу, что религиозные тексты нелепые и написаны примитивными людьми… как бог мог создать свет прежде солнца? — Это так — да, — признал собеседник, — но разве идею могут опорочить примитивные умы еë носителей? — Хорошо, докажите мне существование бога, — потребовал Берлиоз. — Если вы в него верите. — Я не верю в Бога, — уверенно сказал смуглокожий граждан, сделав акцент на словах «не верю». — Вот и чудно, зачем нам тогда спорить? — сложил руки Берлиоз. — Зачем? Я в отличие от вас не отрицаю Солнца, — вдруг посмотрел на светило незнакомец, совершенно при этом не морщась и не щурясь, — хотя будь слепыми, вы бы его не видели, но вы бы не отрицали что оно есть, доверяясь словам других людей, которые могут видеть. Таким образом, вы должны довериться тем, кто видел Бога. Я Бога знаю, я видел Бога сразу после своего рождения, потому мне нет нужды в Него верить, прямо как нет нужды вам верить в вашего отца и в вашу мать. Разве не согласится с этим всякий последовательный атеист? — «Точно безумец!» — Бездомный окончательно занервничал. Сумасшедший продолжил, не дав никому ничего сказать: — Задайте себе вопрос, какое чувство из всех чувств наиболее сильное? — попросил незнакомец, говоря с такой интонацией, что у двух литераторов недостало сил перебить его. Берлиоз оказался буквально вынужден что-то сказать на этот вопрос: — Чувство? — промямлил он. — Вот именно — чувство. Какое чувство вы испытываете, когда, например, читаете о казнях Египетских? — Страх, — честно ответил Бездомный, наконец заговорив, он и сейчас испытывал это чувство. — Совершенно верно, — одобрительно согласился незнакомец. — Страх? — Берлиоз подумал. — Да, Страх Божий . Когда человек поднимает взгляд на небо, он видит чëрный океан пространства, куда падает его планета, край холода, смерти и одиночества, вечной ночи и бескрайней безнадëги; когда человек выходит к морю, он понимает, сколь он мал и сколь велико то внешнее — Природа, Вечно Преступная Периода — Храм Бога Живого, — говорил незнакомец, и никто не посмел бы прервать Его сейчас, будь он хоть самим товарищем Сталиным. — Ураганы, землетрясения, в конце концов — простой кирпич на голову — всë это сила, что управляет творением — Хаос. Хаос вызывает Страх. Хаос и Страх это Бог [2]. Эти чувства сильны настолько, что ради спасения от них человек придумывает себе учение о том, что Бог — это любовь и добро, но на самом деле это самообман: Бог это сосредоточение того, что люди называют «злом», хотя это всего лишь слово, милосердно скрывающее за собой ту тьму, ту окончательную космическую обречëнность, ту фатальную и финальную истину мироздания, которую являет собой Восседающий на Престоле Султан Демонов, жадно грызущий в самых чëрных пучинах вневселенского беспорядка. Незнакомец смолк, позволив теперь говорить. — Признаться, мне ещё не доводилось слышать столь… экстравагантной системы, — обдумав, промолвил Берлиоз. — Если подумать, такая система построена на жутком страхе перед Богом, — сказал следом Иван. — Совершенно верно, но зато она основана исключительно на моëм личном опыте общения с этим Живым Богом, — самодовольно сказал незнакомец. — В то время как вы потому и стали атеистами, что вас окружают одни идолы, не способные ни ходить, ни говорить, и не имеющие никакого отношения к Богу Живому. «Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом» (2 Коринфянам 6:16). Храмы, что вы снесли, полнились этими истуканами и разукрашенными досками; в то время, как Вечно Преступная Природа, где миллиарды живых тварей, вампиров, жрут и пьют кровь друг друга — и есть Храм Бога Живого, пристанище той нечистой силы, которую вы, люди, называете «жизнью», и говорит этот Храм об этом Боге всë. — Я предпочитаю не верить в бога, нежели выдумать его, чтобы бояться! — набравшись уверенности, выпалил Бездомный. — Но что же тогда управляет вашей жизнью, мой дорогой? — с долей вызова вопросил смуглокожий, он повернулся к Ивану и молодой человек ясно увидел, как этот античный юный лик излучает тьму, в которой слабели лучи Солнца. Или, может, это потому, что Солнце уже скоро сядет? — Что как не Хаос, Страх перед которым заставил человека тратить столько усилий на восхваление Сидящего на Престоле? Что как не Страх перед Хаосом, лежит в основе магического мышления и всех предрассудков? Что как не априорное знание о Боге Зла нашло отражение во всех этих мифах, повествующих о титане Кроносе, жрущем своих детей; об Апопе, жаждущем сожрать Солнце; о вавилонском Эрре-Нергале, боге чумы, и об угаритском Моте, чья пасть, уста адовы, пожирает умерших? О пустынном дьяволе Яхве, наконец, которого ортодоксы записали в отцы обсуждаемому вами Иисусу, о том Господе Авраама и Моисея, чей погибельный восточный ветер несëт саранчу и засуху Египту? Но это всë по большей части образы, скрывающие слишком страшную истину, имени которой нет, но которая сейчас стоит перед вами… Говоря это, незнакомец вновь бросал взгляд пронзительно-золотых глаз на тихую аллею, казалось, вокруг всё вымерло и нет никого, кроме них, не слышно ни пения птиц, ни звука машин, хотя, казалось, они же в Москве! — Древние называли лицезрение этой истины «лицезрением Великого Бога Пана», полагая, что так они смотрят в лицо Вечно Преступной Природы; и если бы, скажу я вам по секрету, в мозгу человека хирургически произвести кое-какие перемены, то подобное станет возможным, я даже знал одного учёного, доктора Раймонда из зарубежной Великобритании, которому это удалось. Я знаю, он буржуазный учёный, но, думаю, даже советские хирурги и антропологи оценили бы его вклад в науку… Однако, хм, вот меня больше интересует иное. Разве не уподобляетесь вы, советские атеисты, в человекопоклонничестве своëм, разве в глупости и слепоте вашей вы не сподобились вашим глупым предкам, которые ставили свечки у икон и у прочих идолов, моля о том, чтобы всë было хорошо в реальности, людям совсем неподвластной; в реальности, где каждому может упасть на голову булыжник и где каждого может сбить машина? — Человек управляет своей жизнью! — вспылил Берлиоз. — Да, может произойти случайность, но мы, люди, должны верить, что!.. — Вот! — иностранец победоносно поднял палец, и этого движения хватило, чтобы Берлиоз заткнулся. — Вы сказали «верить»? — А-а-а… — Берлиоз утратил дар речи и ничего не мог сказать, покуда иностранец не давал ему разрешения. — Вам, людям, надо во что-то верить, чтобы жить, но вера — враг истины, а истина в том, что зло, хаос и тьма — вот те безумные боги преисподней, которые правят этим миром, и нет никаких других сил, равных им; они вызвали вас к жизни в припадке безумия и обрекли вас, вампиров, жрать братьев ваших меньших, которые также пьют кровь и едят плоть подобных себе; ибо не будучи нечистью, нельзя жить в мире, которым правит Бог Зла. Да, мир, в котором животные жрут друг друга и где маленькие дети рождаются с онкологией, мог быть создан лишь очень тупым и бессердечным Господом, и Он таков — Живой Бог; вы, осознавали эту истину сердцем, умом пытались сбежать от неë, так как она вас пугала — вы выдумали кучу нелепых теодиционных отмазок, вроде того, что Хозяин Эдемского сада проклял смертью и грехом всех детей Адама и Евы и всех животных за то, что первые люди один раз ослушались Господа, и вы успокоили себя на этом, рассудив, что виноваты ваши прародители, а не Господь, который создал такие правила коллективной ответственности (хотя для свободной и прогрессивной страны, где есть понятие «член семьи врага народа» — такие юридические выкрутасы вполне справедливы); наконец вы измыслили дьявола, чтобы навешать на него всех собак — перенести на него бессознательно все неприятные вам черты «благого» Господа; гностики, богомилы сходились на том, что ветхозаветный демон пустыни — это творец и князь мира сего, царь эона нынешнего, но вот где-то там есть благой бог и благой рай; манихеи учили, что сатана создал Адама и Еву, и что давший им знания о добре и зла, а, стало быть, и о спасении — Змей, есть никто иной как Иисус Спаситель; но истина в том, что нет ни надежды, ни спасителя у людей — есть лишь окончательный и финальный рок, и единственным вашим спасением всегда было и есть невежество, и вы, атеисты, в гордыне своей, отринули покров глупости, но за ним отворился кладезь бездны! На том незнакомец элегантно встал, оставив позади себя сидеть с опустошëнным взором двух литераторов. — Да кто ты вообще такой?! — сорвалось с уст Бездомного, в то время как Берлиоз вдруг снова сильно заикал, при этом опять, вот незадача, утратив дар речи! — Я? Всего навсего Бог! — громко ответил незнакомец с полуоборота головы. — У меня было много имëн. Я был тем, кто принëс погибель Атлантиде, обрушив тот самый потоп, упомянутый в Библии и в Эпосе о Гильгамеше (Берлиоз, вы совершенно зря обвинили древних евреев в краже у шумеров, ведь нельзя украсть реальное знание, идущее из поколения в поколения — на истину ни у кого не может быть монополии). Я был тем, кто из тьмы говорил сперва с вычеркнутым из вашей истории фараоном Нефрен-Ка, который видел меня подобно Солнцу, а потом с Моисеем, который позаботился о том, чтобы мой Сияющий Трапецедрон надëжно хранился в Ковчеге Завета, а затем — в Скинии. Моисей пообещал мне принести в жертву народы Ханаана за то, что я дам ему великую власть и престол свой, и я дал, и он принëс, и христиане сочли этот геноцид актом великой нравственности — думаю, это показывает вам сполна, чего стоит добродетель, насколько она иллюзорна и насколько реально зло, пребывающее везде под маской святости. Я был тем, кого в Вавилоне называли Эррой-Нергалом, а в Угарите — Мотом. Перед Заратустрой я был Ахура-Маздой и Ангра-Манью — и этот дурак не понял, что это лишь мои разные маски. В древней Индии я говорил с Арджуной; я вознëс сына Марии на ту гору; и я потом открыл образ грядущего Иоанну с Патмоса о том удивительном времени, которое грядëт на исходе тысячелетия. Я был тем дьяволом, которому европейские ведьмы приносили в жертву детей; я — Меркурий Трисмегист, учитель и хранитель тайной мудрости; Дух Мировой Истории, о котором писал Гегель и прочие классики философии; я тот Мефистофель, которого воспели романтики и поэты… Последний из них пришëл к власти в Германии и назвал меня Провидением и пообещал мне огромные жертвы, если я дам ему престол свой и великую власть, и за это я дал сему новому Моисею силу завалить трупами эту страну в наказание за то, что вы, атеисты, тут меня более не почитаете и в меня не верите! Короче говоря, у меня столько имëн, обличий и личин, что их невозможно сосчитать. Незнакомец сделал смысловую паузу. — Иисус Христос жил, жив и будет жить; я — брат того Безымянного, кто родил его Отца — Отца Небесного, чьи глаза — все звëзды над вами, а лик — само Небо; Иисус действительно хочет принести вам спасение, но, я думаю, человека постигнет безумие, когда он осознает, в чëм спасение это будет заключаться. Иисус действительно воскрес, ибо с рождения был лишь наполовину одним из вас, обезьян, сила, что заключалась в нëм, вернула его к жизни на третий день, но он изменился так, что человеческий рассудок более не мог бы созерцать его облик, не падая при этом в саму пучину безумия; да и невозможно то, ибо Иисус стал подобен Отцу своему Небесному, потому Назарея более нельзя различить жалким человеческим зрением, узреть его можно лишь с помощью порошка Ибн Гази или Знака Вууриш, да и то на пару мгновений. Иисус дал власть своим апостолам тайно жить до сего дня, ибо сказано: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф. 24:32). Атеисты смеются над этим, мол, как же так, Иисус обещал Царство Божие тогда, когда его поколение ещё будет живо! Но атеистам и в голову не может прийти, что во власти Иисуса было остановить старение малого числа избранных, дабы они помогли ему здесь, в делах земных. И за две тысяч лет они, конечно, уже нашли чëрное яйцо Лилит, скрытое в стране за морем, где восходит Солнце, — говорящий посмотрел на Восток, где край неба уже являл чистую, первозданную черноту, — и близки они, верные ученики, к тому, чтобы найти белое яйцо Адама, скрытое там, где всë ещё высятся скованные льдами цитадели древней дочеловеческой расы… Тогда избранное Дитя, Мошиах, из колена Давида, потомок Иисуса и Отца его Небесного; и его Зверь Откровения исполнят предначертанное. Но вы этого уже не увидите, так как вас будет ожидать к тому времени возвращение в круг перерождения, о котором на Востоке толкуют буддисты и индуисты… быть может, он закинет вас на обеденный стол Отца моего, Сидящего на Престоле; кто знает? Это мы узнаем скоро, ибо одному из вас суждено отойти в лоно Сансары в эту ночь. Незнакомец сделал шаг навстречу сгущающимся сумеркам, и более в мрачной аллеи его оказалось не разглядеть. — Ах, чуть не забыл! — напоследок молвил этот гражданин, хотя его уже было не видно, но глас его чудный, подобный лютне, звучал над ухом у обоих литераторов. — Аннушка уже разлила масло… Перепуганные атеисты ещё долго сидели в наступающей темноте, ибо объял их жуткий страх. Теперь, глядя на пустую аллею, им довелось пережить первозданный ужас одинокого человека перед Вселенной, и понять, что, да, этот Страх — и есть Бог. Иронично, будучи безбожниками, они нашли Бога, в то время как сотни и тысячи невежественных людей довольствовались предрассудками, но оставались спокойны и довольны, не ведая кладезя бездны. О, как им захотелось помолиться благому богу! Но оба они теперь знали, что нет такого бога и быть не может, ибо сам Князь Тьмы сказал им правду, что он — и есть сам Бог! Однако, немного подумав, они всë же успокоились: — Розыгрыш, гипноз, кто-то подослал ко мне этого шарлатана! — говорил на ходу Берлиоз, при этом не смотря под ноги и на дорогу. — Этому должно быть здравое объяснение!.. Этот жулик, фигляр, такой же как мошенник Иисус! Выучил кучу имëн древних богов, он знал моë имя, кто я и знал, что я буду впечатлëн!.. Он предсказал мою смерть скорую, но я не умру! Я проживу ещё долго! Вот будет им объяснение! Я покажу ему, кто властен над мой жизнью! Увы, но Берлиоз подскользнулся на разлитом масле и голову ему срезал трамвай. Тогда Иван Бездомный понял, что всë сказанное Таинственным незнакомцем — чистая правда. Иван начал безумно хохотать и нести бессвязным голосом про Князя Тьмы. Так нашего начинающего безбожника справедливо упекли в дурку. В дурке он встретил человека, который называл себя Мастером. Мастер написал художественное произведение, не ложащееся в картину мира ни одной из пользующихся признанием религии или идеологии — про злого бога-отца, «Султана Демонов, чьë имя не осмелились бы вымолвить ничьи губы», создавшего мир в припадке безумия и сидящего всë время на престоле среди первородного хаоса; про его злых и безумных богов-детей, «безглазых и слабоумных, гигантских и танцующих в круговерти конечного первопредела», которые, по ходу своего неуклюжего танца, и верховодят фундаментальными силами и всеми стихиями этого мира, каковые именуются атеистами «законами природы, не нуждающимися в законодателях»; про одного из них — злого старшего бога-сына, «Ползучего Хаоса», который под многими именами и масками крадëтся среди людей из эпохи в эпоху, чтобы принести на исходе века сего ужасный конец человечеству и всей Земле, а, возможно, и всей обозримой Вселенной — именно он, Ползучий Хаос, покровитель Прогресса и всякого знания, Всемогущий Посланец, светоч истины, и ведëт через боль и войны человеческую цивилизацию для некой мрачной и ужасной цели, о которой Мастер не стал точно писать, дабы сохранить рассудок читателя, ибо тому ещё предстоит узнать кое-что иное перед окончательным и неминуемым схождением с ума; про Иисуса, Семиглазого Агнца, писал Мастер то, что был Назарей наполовину потусторонней сущностью, и что во главе бессмертных адептов ищет он белое яйцо Адама в земле снега и льда, где высятся чертоги древней негуманоидной расы, косвенно причастной к появлению рода людского… и что нашëл Назарей уже чëрное яйцо Лилит на Востоке — и что в этих роковых яйцах — погибель известного нам мира и века; а выпустит эту погибель избранный ребëнок из древнего тайного рода Иисуса, сочетающего в себе кровь людей и запредельных богов, и что, в час когда вострубит Гавриилов горн и запоют свои песни ангелы апокалиптических богов, о которых человечеству до того заповедного времени лучше не знать, тогда упомянутому ребëнку, с предначертанной судьбой, надлежит родиться на исходе тысячелетия нынешнего или в самом начале тысячелетия грядущего, когда официальная власть уже сто процентов обещает пролетариату построить коммунизм. — Так будет ли построен коммунизм? — спросил Бездомный. — Коммунизм? — улыбнулся Мастер. — Если только слуги Семиглазого Агнца удачно завершат проект комплементации… То есть начисто исключат индивидуальное существование как отжившее своë и возвратят всë живое в первородный хаос: и зверя и человека, и раба и кесаря, и простого партработника и председателя партии — в эктоплазматический кисель, имеющий облик и форму Уббо-Сатлы… Того самого Уббо-Сатлы, которого Первородная Раса Предков заключила в каменном гроте хранить свои древние скрижали подле яйца Адама… Вот тогда, кхм, когда «странные эоны» настанут в конце мировой истории человечества, тогда всем нам, бесформенным и растворëнным, вот тогда всем будет коммунизм. Мастер безумно рассмеялся, после чего смолк и завершил мысль: — Но мы с тобой, Иван, этого не застанем. Бездомный столь же безумно рассмеялся: — Правы были христианские социалисты — Христос был первым коммунистом!