Правильно

Он любит лимонный сок, поэтому на обеде пьёт только его, в одежде предпочитает один лишь чёрный цвет и постоянно пахнет сигаретами. Он крайне редко изменяет своему стилю: заправленная рубашка, чёрный пиджак и немного расслабленный форменный галстук, и за завтраком ему практически никогда не приходит почта, а если вдруг и везёт, то иссиня-чёрный фамильный филин приковывает внимание многих вокруг. Антонин Долохов. Иногда Пандоре кажется, что это имя уже давно выжжено на подкорке её мозга, постоянным назойливым жужжанием сидя в мыслях. Кажется, оно царапает горло и отдаёт чем-то терпко-горьким, едва касается языка, отчего она старается избегать его произношения, зато постоянно крутит в мыслях. И не то чтобы она того хотела. Вроде как сначала это получалось так, как и надо было бы, — не в силах сдержаться во время очередной их стычки она, злобно выплюнув резкое: «Иди к чёрту, Долохов», всегда уходила прочь, после переживая гнев в компании Марии, Марлин или Андромеды. Но после это словно приобрело совершенно другую окраску, что не могло её не напрягать. «Антонин Долохов» начало приходить на ум не только в моменты внезапной на него злости. Сначала Пандора заметила, что на совместные Чары, стоящие у Когтеврана и Слизерина первым занятием в понедельник, он заходит обычно уже после начала занятия, даже не извиняясь перед профессором Флитвиком и на ходу поправляя галстук. После обратила внимание на то, что он никогда не снимает кольцо со среднего пальца левой руки, но неосознанно крутит его в те моменты, когда задумчив или нервозен. Ну и, очевидно, не могла не почувствовать на себе его изучающие взгляды на всё тех же совместных уроках или же в Большом зале. И это вводило в замешательство больше всего. Сначала она грешным делом подумала, что случайно, совершенно ненароком оказалась ему симпатична. После отвергла эту мысль. А потом вновь вернулась к ней и, чёрт, это похоже на настоящее сумасшествие. Антонин — вихрь, что так внезапно ворвался в её жизнь и вырываться не захотел. Без его обычного присутствия где-то неподалёку ей всё же становится некомфортно, как бы странно это ни звучало. Хочется ли почувствовать на себе его внимание, понять, что, как бы старательно он ни давил из себя безразличие, она ему всё же интересна или, может, просто язык скучает по привычным колкостям в его сторону — Пандора не имеет ни малейшего понятия, но почему-то сердце всё же делает предательский кульбит, едва он появляется в поле её зрения. — Ты бы хоть не настолько в открытую на него смотрела, дорогая, — с переигрывающим сочувствием тянет Римус, попросивший её вместе обсудить одно из заданных Слизнортом эссе после занятий во внутреннем дворике, — а то не о том могу подумать не только я. Пандора поворачивается к нему как-то резко, так, что светлые волосы красиво вздёрнулись, и смотрит деланно-невинно, пытаясь судорожно стереть из зрительной памяти картинку того, как Антонин улыбается, идя рядом и о чём-то разговаривая с Рудольфусом Лестрейнджем. В лёгких тяжёлым осадком остаётся чувство того, что она увидела что-то, что ей совсем не предназначалось. — О чём ты? — милая улыбка украшает губы, пока она цепляется пальцами за край своего пергамента, проклиная про себя начавшее стучать чаще сердце, — я не на него смотрела. Римус как-то обессиленно улыбается и качает головой, так, что у Пандоры в душе пышным бутоном расцветает чувство вины. — Пускай будет по-твоему, — совершенно несогласно соглашается он и смотрит прямо ей в глаза. По спине бегут мурашки, — но я бы на твоём месте избегал его компании. Слизеринец же, ещё, наверняка, и будущий Пожиратель смерти, если не настоящий, — его голос вздрагивает, — он может очень дурно на тебя повлиять. Будь Пандора сейчас сторонней наблюдательницей, она наверняка позабавилась бы картиной того, как милая улыбка буквально на глазах сползает с её лица. Внезапно её напрочь одолевает желание оспорить его слова, особенно последнюю фразу, но сознание включает перед глазами горяще-искрящееся: «нельзянельзянельзя», и ей буквально не остаётся иных вариантов, кроме как снова выдавить улыбку и кое-как встать, собирая пергаменты. — Знаешь, я тут подумала, что мы на сегодня достаточно позанимались, — скручивает их вместе и забирает своё особенно-красивое перо из Хогсмида, подаренное братом на прошлое Рождество. Люпин провожает каждое её действие тяжёлым молчаливым взглядом, — давай встретимся через пару дней? — Давай, — довольно равнодушно отвечает тот, — но всё же подумай над моими словами. — Я в состоянии решить сама, кто и как будет на меня влиять, — всё же срывается с губ, и Пандора, бросив на него сверкнувший сожалением взгляд, спешно направляется ко входу в замок, по пути чуть не уронив конспекты. Спиной чувствует тяжесть чужого взгляда. Римус — хороший друг и замечательный парень, с ним очень интересно проводить вместе время, и его компания всегда для неё приятна и желанна, но она всё же не очень приветствует попытки других людей, кем бы они ни были, вмешаться в её жизнь и вести игру так, как надо, а не как ей хочется. Несомненно, в его словах есть здравый смысл, составляющий даже подавляющее большинство, но чувства упрямо твердят Пандоре обратное, заставляя бессмысленно на это злиться. А то, что мозг с сердцем идут вразрез, никогда ещё добром не заканчивалось.

***

Со временем она понимает, что Антонин никогда не позволяет себе показывать другим себя. Он явно пытается сам создать мнение о себе, словно берёт кисти, краски и рисует, старательно выводит нужный себе портрет на холсте чужого сознания, но с ней, вот, почему-то это не удалось. Будто именно ей он не лжёт, будто именно с ней он равняется и точно ждёт момента, пока она его разгадает и уйдёт сама. Но он позорно ошибся, если и правда подумал, что такое возможно. Пандора преисполнена азарта и с готовностью принимает вызовы судьбы, то, что ей на данный момент не по силам понять. И если что-то стало ей интересно, вряд ли она от этого отойдёт. — А скажи что-нибудь на русском. Один из тех довольно редких моментов, когда они оба лишены всяческого желания плести из своего взаимодействия морские узлы и лишь запутывать самих себя ещё больше. Просто встретились в библиотеке, просто оказалось нужным как-то завязать диалог. Ничего лишнего. Антонин отрывает взгляд от какого-то древнего фолианта и смотрит на неё долго и внимательно, с лёгким скептицизмом изогнув бровь. Пандора смотрит прямо в ответ и отмечает про себя пролегшие под тёмными глазами тени и особую бледность кожи, лишь подчёркивающую присущее ему, сочащееся буквально из каждого жеста и слова высокомерие. Неужели не высыпается? — Только если ты перестанешь на меня так смотреть. Кажется, от его голоса её пробирает эфемерная дрожь. Сквозь пропитанный пылью, липкий воздух библиотеки он кажется не просто чуть сиплым, а каким-то особенным, словно присущим вейле. О Мерлин. И когда до Пандоры доходит смысл сказанного, то лучше не становится. — Как? — поджимает губы, чтобы скрыть возможные эмоции, и на мгновение задерживает дыхание. — Так, словно я для тебя что-то значу. Он говорит это так легко и спокойно, словно предлагает вместе выполнить домашнее задание или спрашивает, что давали на обед, а у Пандоры внутри, кажется, рушится целый город. Тик-так, тик-так. Где-то хлопает вдали дверь библиотеки: какой-то ученик пришёл за новой книгой. Взгляд Долохова кажется не безразличным, а лишь отлично выстроенным и спрятанным, заставляющим даже на какие-то доли секунды поверить в его искренность. Он смотрит словно насквозь, пронзая душу и обнажая все мысли, чувства, переживания и догадки, и под взглядом его немного некомфортно, но она упорно это игнорирует. Они всего лишь играют. И он уже совсем скоро может проиграть. — Я люблю тебя. Он говорит это неожиданно и быстро, но Пандора всё равно не поняла бы: сказано по-русски. Пытается в голове кое-как прокрутить заново услышанное, но сдаётся — она не знает, что это значит, хоть и предчувствие вкупе с внутренним голосом сулят что-то не очень хорошее. — Это значит «я люблю тебя», — словно прочитав всё на её лице, дополняет Антонин, наверняка довольный произведённым эффектом, и встаёт из-за стола, закрывая массивную книгу и тем самым пустив вокруг неё облако пыли. Помедлив буквально с секунду, он поднимает её и выходит из-за стеллажа в коридор, направляясь в сторону мадам Пинс. И всё молча. Ни единого взгляда в её сторону. Пандора чувствует, как быстро колотится сердце, падая в живот и взлетая комком в горло, раскаляя кровь и пригоняя её к щекам, и она не в силах даже сформировать какие-либо мысли по этому поводу. Она сцепляет руки в замок перед собой и подпирает голову, смотря одновременно и на столешницу, и куда-то мимо неё, прокручивая в голове то, что произошло, снова, и снова, и снова. «ялюблютебяялюблютебяяюблютебя». Это не признание. Это просто одна из самых популярных в мире фраз, сказанная на русском. Первая, что пришла ему в голову. Пандора думает, что звучит это невероятно красиво. И где-то сзади словно в подтверждение её мыслям громко соглашается с кем-то мадам Пинс. И Пандора, уходя в факультетскую гостиную, не хочет в это верить. Горячая, порывистая, активная девушка, ей всего лишь семнадцать лет, она заканчивает седьмой курс и готовится к ЖАБА, у неё юность сейчас в самом разгаре. Ей эта влюблённость просто-напросто ни к чему. Вернее, «к чему», но точно не по отношению к Антонину. К Римусу — да, точно, может быть, к Ксенофилиусу или вообще к кому угодно, но только не к тому, кто своей прямолинейностью, беспринципностью и выдержанным спокойствием (да вообще одним лишь своим существованием) умудряется её одновременно и привлекать, и невероятно раздражать Но почему-то всё равно она просыпается следующим утром с мыслями о Долохове, сидит на завтраке и поддерживает беседу с друзьями с мыслями о нём, пишет конспекты и отвечает материал с мыслями о нём и ложится спать, всё ещё не переставая думать о нём. И о его улыбке. И глазах. И о том, что на неё он каждый раз смотрит по-другому, совершенно не так, как на кого-либо другого. Она словно начала жить им, и он это, несомненно, чувствует. Ей даже приходится подтянуть свои навыки окклюменции, потому что знание о том, что Антонин прекрасно владеет легилименцией и при желании в любой момент может проникнуть в её сознание, всё никак не даёт спокойно жить. И можно даже не допускать у себя ни малейшей надежды на его благоразумность: это же Долохов, он в последнюю очередь будет думать о том, а достаточно ли серьёзная сейчас ситуация для чтения чужих мыслей. Скажет потом: «Ты слишком громко думала», ухмыльнётся вот так вот по-обычному, как он это часто делает, и ничего уже не поделаешь. И Пандора вполне разумно хочет это предотвратить, уже предприняв несколько попыток проникнуть в его голову первой. Да и любопытство заживо сжирает изнутри, когда между ними вспыхивает нечто подобное: — Почему я вообще всё ещё поддерживаю с тобой какое-либо общение?! — пальцы с силой сжимают корешок книги, и она еле сдерживается, чтобы не запустить ею в него. — Потому что ты любишь убогих, — Антонин презрительно хмыкает, словно это самая очевидная на свете вещь, и это раздражает её ещё больше, — жалость — тоже чувство, и тебе нравится её чувствовать. Ты любишь играть во всемогущую и думать, что можешь кого-то спасать. Поэтому ты всё ещё здесь. И каждое слово бьёт её по лицу наотмашь, врезается острой молнией в сердце, заставляя беспомощно глотать воздух и чувствовать, как бесконечно падаешь на дно. И он не может ведь на самом деле так думать. Нет, нет, Долохов — не тот человек, что даже на эмоциях способен резко высказать всю сокровенную правду. Он скорее будет играться с ней, вертеть во все стороны и показывать лишь ту грань, что уместна и нужна в данной ситуации, скрывая всю остальную часть. Пандору-то, собственно, и привлекает в нём то, что он с ней искренен во многих вещах, но только не сейчас. Сейчас он активно пытается внушить ей то, что говорит правду, но она слишком хорошо его знает. «Легилименс». И то ли невербальная магия всё же довольно плохо ей даётся, то ли Антонин вовремя предугадывает её действия и блокирует разум, но у Пандоры ничего не удаётся. Заклинание словно врезается в глухую стену, разбиваясь и взрываясь тысячей искр, ослепляя сознание и на мгновение лишая сил. Закусив от бессилия губу, она вновь вцепляется пальцами в обложку книги, не поднимая на Долохова взгляд. Он же вновь хмыкает всё с тем же отвратительным презрением и уходит. Опять. Пандора тяжело вздыхает. Он ведь абсолютно ничего для неё не значит. Одно огромное мозговыносящее «ничего», которое всё никак не может пролить хоть немного света на их взаимоотношения. Скрытный, но такой интересный парень, который порой ведёт себя как самый настоящий подонок. И Пандора удивляется, как же так всё получилось. Как из всех парней, что её окружают, её внимание выбрало именно его? Она не знает, почему позволила всему этому перейти черту. В крови волком воет неверие в то, что это в принципе может иметь какое-то будущее, в котором постоянный яд сменится на тепло и свет, потому что это с Долоховым даже не ассоциируется. Полный бред, смешная бессмыслица и глупая чепуха. Она не верит в это. Не верит, не верит, не верит. Но почему-то всё равно приходит вечером в Северную башню. — О, мисс Олливандер, здравствуйте, рада вас видеть. Чем я могу вам помочь? Пандоре Сандра Браун, преподавательница Прорицаний, всегда импонировала. Приятная, постоянно улыбчивая женщина, очень лояльная к тем, кого не особо интересует её предмет, и всегда готовая помочь тем, кто посвящает ему много времени. С ней всегда приятно иметь дело. — И вам тоже доброго дня, профессор Браун, — снова мило улыбается, только на этот раз уже гораздо более искренне, и проходит в кабинет преподавательницы. Пандора уже была здесь пару раз, но всё равно каждый раз как в первый удивляется множеству алых занавесок, погружающих комнату в бордовый полумрак, и куче каких-то ароматических свечей, тлеющих в подставках и делающих воздух здесь очень душным, а пребывание — просто невыносимым, — я пришла к вам по поводу сегодняшнего занятия. — Ах, так вы по поводу своей заслуженной награды? — хлопотливо подрывается с места преподавательница и начинает беспокойно открывать один за другим миллион полок в своих шкафчиках, — точно, а я уже совсем забыла, совсем забыла. Простите меня, пожалуйста, мисс Олливандер, сейчас я найду. — Ничего страшного, — словно самой себе кивает Пандора и слегка улыбается, присев на ближайший к ней ужасный кружевной пуфик, — я никуда не спешу. Всё дело в том, что сегодня на уроке Прорицаний профессор Браун не смогла не похвастаться тем, что профессор Слизнорт любезно поделился с ней одним весьма занятным зельем. Держа в двух пальцах миниатюрный пузырёк с ярко-бирюзовым содержимым, она с горящими глазами рассказала о том, что это очень редкое зелье, — его сложное название запомнить, к сожалению, не удалось, — которое во время своего действия позволяет прочитать мысли абсолютно любого человека, даже если он владеет исключительными навыками окклюменции. Но за неимением у себя каких-либо либо корыстных скрытых мотивов, она с удовольствием решила вручить его как награду тому ученику, который лучше всех справится с озвученным ею заданием. Пандора такой шанс просто не могла пропустить. Прорицания никогда не были для неё проблемным предметом, так что, быстро определив, что значит кофейная гуща на дне чашки, и правильно опознав, что ей показывает шар, она привела добродушную женщину в искренний восторг. Бирюзовый пузырёк уже фактически был у неё в кармане. Сладостные мысли предвкушения ласкают сердце, заставляя приятно тянуть где-то в районе солнечного сплетения. Пандора смотрит на суетящуюся профессора Браун и понимает, что в их с Долоховым игре в этом раунде победа будет точно за ней. — Вот! — с радостной улыбкой подняв над головой зелье, женщина поворачивается к ней и протягивает его, — ваша заслуженная награда. Как приятно преподавать у такой умной девушки, как вы, мисс Олливандер, вы бы знали. Вас ждёт большое будущее. — Да, да, — с очередной улыбкой принимает пузырёк Пандора, сразу сжав руку в кулак и перекатывая её пальцами по коже ладони, — а мне очень приятно у вас учиться. Спасибо большое! Уходит поскорее, потому что прекрасно знает, как преподавательница любит впадать во внезапный транс и предсказывать будущее всем, кому ни попадя. Хлопок двери за спиной и глоток свежего воздуха наверху башни словно приводят обратно в чувства, прогоняя прочь помутнение мозга, и она радостно сбегает вниз по лестнице, уже заранее зная, как пройдёт её сегодняшний вечер. Вообще, изначально Пандора хотела выпить это в гостиной факультета, но неудержимое любопытство всё же оказывается сильнее. Остановившись в пустом коридоре восьмого этажа (многие ученики уже начали собираться на ужин), она, чуть воровато оглянувшись, быстро открывает зелье и делает глоток, опустошив пузырёк за раз. Как профессор Браун сказала ещё на самом занятии, действия должно хватить на пару часов. Как раз удастся выловить Антонина где-то около Большого зала или по пути к нему, а дальше уже всё пойдёт именно так, как того хочет она. Приятное чувство. Время пошло. Но едва она успевает сделать шаг, как громкий голос сзади окликает: — Олливандер? Сердце пропускает несколько ударов. Пандора замирает, словно оглушённая, жмурясь на секунду и медленно разворачиваясь обратно, ровным взглядом встречая приближающегося к ней Долохова. Выглядит он довольно непривычно: волосы слегка растрёпаны, верхние две пуговицы рубашки расстёгнуты, а осанка почему-то расслаблена. Бегающий взгляд его сложно определить, но из-за пляшущих в нём огоньков лёгкой растерянности складывается ощущение того, будто она ему сейчас ой как некстати встретилась. Что же, это немного даже взаимно. — Да, Долохов? Ты чего-то хотел? Она не показывает эмоций, скрестив руки на груди и смотря на него даже с каким-то вызовом. Мысль о её главном козыре в рукаве так и подначивает опробовать новые способности, чтобы застать его врасплох и подтвердить для себя хотя бы одну из сотни необоснованных, но таких интригующих догадок, но ей хочется поиграть немного дольше. Он же так делает, так почему ей нельзя? — Ничего, — и Пандора видит, как Антонин меняется буквально на глазах: растерянный взгляд быстро холоднеет, черты красивого лица заостряются, а руки прячутся в карманах брюк, — я на ужин иду и советую тебе поступить так же. Он приближается к ней, и она слышит отзвук сердцебиения в висках. Кровь печёт кожу щёк, пока где-то на физическом уровне хочется коснуться его руки, но Пандора лишь отводит взгляд в сторону и думает, что такой шанс терять просто нельзя. «Легилименс». Секунда. То, что заклинание работает так, как надо, поначалу сбивает её с толку. Всё перед глазами резко мутнеет и закручивается в быстрый вихрь, утягивая её за собой и устремляясь в роскошный вояж по чужому разуму — она даже не успевает тому порадоваться. Туман, туман, сплошной туман. Всё же отсутствие должного опыта в применении легилименции на практике чувствуется слишком сильно: поток её магии бесцельно летает, то и дело пытаясь выловить нужную картинку, и словно уменьшается с каждым новым витком. К горлу подступает ком тошноты от напряжения, но она прикладывает чуть больше сил и практически добивается желаемого. Долохов предстаёт перед ней так, словно она и не в его сознании сейчас находится, и единственный фактор, по которому это можно понять — лёгкая дымка вокруг. Пандора оглядывается и понимает, что из пустого коридора они переместились в не менее пустую спальню, которую она видит впервые в жизни. Тёмно-зелёные цвета в интерьере и вышивки величественных змей на тканях очевидно намекают на то, что это спальня Слизерина, и тогда всё становится ещё интереснее. И только тогда она понимает, что здесь не одна. Антонин сидит на одной из кроватей рядом с ней же, точной копией, и Пандора неожиданно вспоминает, как работает легилименция и просмотр чужих воспоминаний или фантазий. Она смотрит на то, как Долохов говорит ей самой что-то, и замечает в его взгляде такое адскую смесь влюблённого отчаяния и жадного желания, что все её эмоции разом ошпаривают низ живота, тягучей волной поднимаясь обратно. Она не вслушивается, не успевая уследить за тем, что происходит, и обдумать то, что она всё же смогла успешно сюда попасть, лишь видит, как он быстро притягивает её к себе, накрывая губы своими, и земля сразу же уходит из-под ног. Он что… Он что, её поцеловал? Невозможно. Пандора словно оказывается на месте себя самой же, и её бьёт озноб. Антонин целует настойчиво и страстно, сжимая пальцами талию, и сердце колотится, как бешеное, обдавая всё тело внезапным жаром и заставляя задыхаться. Она не хочет думать о том, что это происходит не в реальности, а в чужой фантазии. Не успевает порадоваться тому, что то, о чём она давно догадывалась, всё же оказалось правдой и что Долохов поддался. Она напрочь забывает обо всём, когда видит, как обнимает его за шею, как крепче хватается за чужое тело и жмётся ближе, мнёт губы и водит языком по ряду зубов. Волна обжигающего пламени прокатывается по груди и животу, и Пандора судорожно выдыхает, когда он кладёт её спиной на кровать, а она расправляет его рубашку из штанов, проводя ладонями по спине снизу-вверх. Она успевает удивиться тому, что Антонин не прогоняет её из своего сознания, хотя уверена, что он запросто может это сделать. Неужели хочет, чтобы она это увидела? Видит, как она запрокидывает голову, оголяя шею, а он коротко мажет по ней губами и дышит горячо и сбивчиво. Пандора успевает медленно посчитать про себя до пяти, когда он целует её снова, надавив большим пальцем на подбородок, пока другой ладонью гладит внутреннюю сторону бедра под юбкой, сжимая кожу наверняка до синяков и касаясь края трусов. Обычно поджатые губы сейчас хищно скалятся, и Пандоре хочется поцеловать их, но уже самой, в реальности. — Моя, — доносится до неё хриплый выдох, и она теряет счёт времени — скоро, кажется, сгорит. Всё вокруг настолько застыло, что, кажется, тронь — и упадёт, развалится на мелкие кусочки и стопчется в мелкую пыль, разносимую ветром. Она видит лишь их обоих, а большего и не надо. Неужели он правда может о таком думать? О Мерлин. Видимо, Антонин ведёт пальцами к паху и дальше, потому что она резко выгибается с шумным выдохом и тихо стонет. А он лишь наслаждается и даже не собирается останавливаться. К чёрту. — Насмотрелась?! Его голос врывается в эту атмосферу слишком резко и жестоко вырывает её обратно в реальность. Окклюменционный блок давит на мозг, и она чувствует, как ноги подкашиваются, а голова начинает кружиться из-за отсутствия сил, но всё равно не отводит взгляда. Дыхание всё ещё часто обжигает горло, а сердце отчаянно пробивается сквозь сковавшее тело возбуждение, но она смотрит открыто и смело. Теперь знает, что может это себе позволить. — Увидела то, что хотела? Довольна? Расфокусированным взглядом, да ещё и в полумраке, Пандора пробегается глазами по лицу Долохова. Он зол, очевидно зол, что она так вероломно вторглась в то, что он так старательно от неё скрывал, но даже тяжёлое дыхание, сведённые над переносицей брови и выступившая линия челюсти не скрывают того, насколько он сейчас перед ней обнажён. Спустя столько времени она смогла достоверно узнать что-то о его истинных чувствах, и это и топит, и окрыляет одновременно, а он… Он просто не хочет оказаться отвергнутым. И это, наверное, даже умиляет. У него такие красивые глаза. — Более чем, — находит в себе силы ответить Пандора и подаётся к нему, хотя, казалось бы, куда ещё ближе. Смотрит ровно и прямо, улыбается секундно и после немного неловко целует, обняв так же за шею, как и хотела. Теперь это происходит в реальности, и она крайне рискует, но счастливо выдыхает, чувствуя его объятие. Антонин отвечает так пылко, так смело, что тело начинает приятно ныть. Она зарывается пальцами в тёмные и, к удивлению, такие мягкие волосы, перебирая пряди и пытаясь запомнить, каково это — трогать его, каково это — чувствовать его взаимность и просто быть рядом. А от него и правда пахнет сигаретами. Отстранившись, Пандора смотрит с прищуром. — Пойдём на ужин, — удивляется, как легко это слетает с губ, но не теряется и, не выдержав, тянет размеренно: — Тони. Ей терять уже нечего. Долохов, кажется, дёргается, когда она вот так произносит его имя. Но всё же идёт, напустив на лицо довольную ухмылку. И тогда Пандора понимает, что поступила правильно.