Самая длинная ночь

Если бог выглядит не так как его вчерашний день, не как суровое, но честное лицо нового опекуна, то Ник разуверится в боге и вовсе. Зачем тогда бог вообще нужен? Никки знает, что его забирает хороший человек. Мужчина, назвавший себя мистером Капеллой, был достаточно силен, чтобы спасти себя и ребенка, в случае надобности, которая на Гансмоуке существовала совершенно всегда. Капелла не открывал рот Никки пальцами, проверяя качество зубов и наличие болезненных язв (ребята постарше Никки твердили в один голос, что это — хороший знак, однако, никогда не поясняли почему). Именно поэтому Никки чувствовал себя счастливым и напряженным одновременно, не находя себе места в тесной, хлипко и наскоро сколоченной кровати, и то, что являлось еженощной, отвратительной данностью их приюта в ближайшем будущем потеряет свои очертания, поблекнет и поседеет в детской памяти как предание маловероятной легенды. А еще мистер Капелла уверял, что … — Мы будем поклонятся истинному богу! — Никки беспокойно повернулся на бок в очередной раз, не находя себе места, нервно подбивая под локоть неудобную, набитую колючим сеном подушку. 
— Да иди же ты к черту, спать не даешь! — вместе с сердечным проклятием в Никки полетела точно такая же безобразная серая подушка, брошенная в него мальчишкой по имени Ливио, его закадычным врагом. Ливио мистер Капелла совершенно точно забирал с собой как и Николаса, несмотря на все недовольство со стороны Никки. А Ливио ведь совсем не похож на того, кто способен верить в бога! Верить, по мнению Никки, значит уметь ждать и, пожалуй, терпеть, склоняя голову как можно ниже и подчиняться, и если из всего этого тяжеловесного списка Никки имел отношение хотя бы к вере, то Ливио был живым отрицанием каждого из этих богоугодных качеств. Такому хорошему опекуну как мистер Капелла непременно следовало бы взять под свое сильное, надежное крыло кого-нибудь более подходящего для служения и послушания… — Эй, ты! — позвал Никки мальчика, имени которого не знал, а знал только то, что тот младше, а также кроток и нежен настолько, что даже сама настоятельница путала его с прехорошенькой девочкой. Никки должен был признать, что в комнате с девчонками малыш и правда бы ужился куда лучше, естественней. Удивительно, что Николас никак не мог припомнить его имени и, благо, неженка имел достаточно хороший характер, чтобы обойтись и без него. Безымянный мальчик не отозвался, не отрывая желтых глаз от сияющих лун за окном, держась уверенными кулачками за прутья решетки, к которой в этой ночь он был прикован. Обычно настоятели так поступали со строптивыми, не поддающимся уговорам и даже порке детьми, вроде Ливио, но этот мальчишка представлял собой нечто совершенно иное. На краю сознания Никки блеснуло неприятное предчувствие неизвестности, мутной и вязкой, как непроглядная ночь без единой звезды, в бесконечной пустыне. Это чувство подкралось как тошнота и на удивление быстро прошло. То, что не поддавалось его логике, могло справедливо называться дьяволом. А, впрочем, мистер Капелла еще не раз пояснит Никки, что именно стоит назвать злом, в противовес богу. — Я к тебе обращаюсь! — зашипел Ник нетерпеливо, подкрадываясь к подоконнику, переступая через спящих вперемешку на полу и на низких койках товарищей-ребят. Желтые глаза удивительно яркого, даже вызывающего оттенка злого полуденного солнца, равнодушно блеснули в ответ на оклик, и Нику почему-то стало не по себе. Настолько это было неожиданно красиво. — И у тебя опекун появился? Мальчик поднял кулачок, позволяя Нику разглядеть цепь полностью. Она была неоправданно тяжелой и толще изящного запястья мальчишки вдвое. Если и бежать, то руку рубить и захлебнуться от собственной крови в пустыне. Обычно на Гансмоуке детей пугали жаждой, а не тем, что влаги окажется слишком много… Никки понял отчего ему тошно. Лучше неизвестность, чем неизбежность понятого, осознанного, слишком близкого конца. Но зачем его так?.. Что он успел натворить? — За меня очень дорого заплатят, — в голосе мальчика золотом блестела гордыня. Он озвучил сумму Никки на ухо, и Ник замер. — За тебя?! — Ник дерзко подбоченился, откинув голову в негодовании. — И за что здесь платить? Руки слабые, от тяжелой работы падаешь. Даже драться не умеешь! Несправедливо! — А что справедливо? — эхом отозвался безымянный мальчик, бесцветно глядя на Ника. Удивительно, как настолько ворующие внимание глаза могли отдавать так мало света всему вокруг. Лишь поглощая, потребляя, не делясь. Никки внезапно подумал, что очень счастлив от того, что ему самому Ливио поставил настоящий мужской фингал под правым глазом, ноющий, зияющий болезным фиолетовым. Как у настоящего мужчины после боя. — Справедливо то, что скажет мистер Капелла. Он — преподобный и служит богу, точнее богам, а точнее тому, что делает эту планету живой… А, значит, мистер Капелла и сам кому хочешь поможет! — нашелся Никки, понимая, что не знает ответа на вопрос мальчика, куда младшее, слабее его. — Вот как? — оживился безымянный, наконец, поворачиваясь всем телом к Никки, будто в мертвую детскую оболочку, ведомую чужими велениями, наконец, вселился настоящий ребенок, исполненный любопытством в тысячу вопросов и желанием жить. — И мне поможет? Никки не знал ответа и на этот вопрос, но также поспешил ответить: — Он поможет всем, он же богу служит! У тебя что совсем голова опилками набита? Безымянный не обиделся нисколько, к удивлению Ника, который на его месте, уже давно увлек бы самого себя в драку. Мальчик без имени лишь посмотрел Николасу в самые зрачки своими пугающе светлыми яркими глазами, и замер, боясь произнести неправильное слово, будто боясь спугнуть. — И тебе поможет. Мне только слово ему сказать осталось! Ведь боги не хотят, чтобы кого-либо держали на цепи, подобно собаке, — Никки силился сказал что-то еще, но эти желтые глаза пугали его, заставляли думать о чем-то совершенно ему неположенном, и даже самому ему целиком непонятном. Как-то на днях точно также прямо на него смотрела девочка из соседнего приюта, когда Ник, подобрав на земле жестяную монету, с чувством поплевав на нее и очистив от липкой грязи, отчаянно перебирал мысли, что же купить себе: мороженное или пряник… Ну, конечно же! Он отдаст предпочтение красивому расписному имбирному прянику в форме двойного доллара — единственного бога, с которым пока и был знаком Никки, до встречи с мистером Капеллой. Пряник можно будет поделить на целую неделю, держа за пазухой и ни с кем не делиться. В таком случае, если брать в учет неожиданное местонахождение монет, Никки напрашивался порожденный голодной пытливостью вывод, что боги порой и на дорогах Гансмоука валялись, в пыли и ненужные никому, потому что незамеченные… Ник попытался забыть об этом столпотворении новых мыслей, порождении вопросов, ответы на которые он все равно сейчас не придумает. Тогда девочка с такими же яркими и пустыми глазами как у безымянного мальчишки, и с растрепанными, нечесаными светлыми волосами, схватила Ника за руку, направляя ее себе под грязный серый передничек. Ник с ужасом отдернул ладонь, покрываясь испариной непонимания и почему-то стыда. — Отдай мне монету, и я тебе кое-что тогда... взамен, — девочка не стесняется и не боится, глядя пусто и прямо, как пулей пробивая насквозь. — Так возьми себе все, — Ник бросает монету в песок и пускается прочь, задыхаясь и позабыв о пряниках, долларах и богах, затерявшихся между категориями материальными и слишком понятными и словами девочки, вязкими и липкими, как перегревшийся на солнце пролитый сироп, в котором так неприятно пачкаются подошвы обуви. Об этом мире эфемерного, полусмыслов, полуслов Ник еще ничего знает. «Она ничего не купит, даже воды, » — Ник не знал, почему ему показалось это единственной истиной, которую никто на его памяти не способен оспорить. Если это и есть первая заповедь Гансмоука, то Никки силится представить, каким будет полноценное священное писание. Ник точно знает, где уже видел настолько похожий, прямой и бесстыдный взгляд, принадлежащий чему-то между человеком и зверем, а, возможно, между человеком и богом, если бог — суть переменчивая, обтекаемая разностью смыслов. Безымянный мальчик крайне цепко хватает Ника за локоть, не отпуская. — Не уходи, прошу тебя, — безымянный явно боится потерять Ника из виду после данного ему обещания. Мальчик не сомкнет глаз ни на секунду больше. Ник чувствует это, и ему снова без причины становится удушающе стыдно и потому приходится сидеть с безымянным на окне до приторно розового зарева рассвета, в отталкивающей, противоестественной тишине. Ник понимает, что намного охотнее просидел бы так с Ливио в неумолкающем потоке словесных перепалок и взаимных оскорблений. Мистер Капелла не заберет красивого желтоглазого мальчика даже после того, как Ник повиснет на его тяжелой руке, расплакавшись от гнева, и даже после того как ударит покровителя с силой и остервенением, вовсе не боясь, что ему ответят тем же, по всем объективным законам Гансмоука. — Потому что бог милосерден, глупый! — ответит преподобный Капелла, не вдаваясь в подробности этого милосердия, равнодушно рассчитываясь липкими жестяными монетами с госпожой-настоятельницей, и не слушая ни единого слова Никки, который вот уже за эту самую ночь научился ненавидеть, думать о других и защищать что-то, что ему не принадлежит. Что-то, что никому не должно принадлежать, если бог — не пустыня, и бог — не двойной доллар, а что-то по-настоящему милосердное, витающее в воздухе нежным солнечным спокойствием легкой, чистой души, как и обещал ему сам мистер Капелла. Желтоглазого мальчика уносят на руках, как ценность, перебросив через плечо, и блеск яркого золота, кажется, ни на секунду на прекращает тускнеть по мере того, как он все больше теряет Ника из виду. Николас проклинает себя за то, что так и не узнал его имени, а когда пройдут годы, и он узнает его фальшивое, придуманное злым умом звонкое звучание (подобно той самой липкой жестяной монете, брошенной на пол, как подачку в пустоту неизвестности и любого опрометчивого решения) это более перестанет иметь любое, самое невозможное из значений… Возможно, потому что боги перестанут быть нужными.