♨️
Просыпаюсь с тяжёлой головой. Сегодня шестой день пребывания Чонгука в нашем комплексе, шестой! Не могу поверить, что уедет уже скоро, что эта неизбежность меня настигнет… Прямо с утра впадаю в какое-то безысходное отчаяние, чувствую, что сердце не на месте, а на душе теперь скребут кошки — они поселились там рядом с цветами, обжились и, похоже, собираются остаться надолго. Мы не разговаривали с Чонгуком на тему его приближающегося отъезда. Нам обоим страшно заводить этот разговор: до дрожи болезненной, до холодного оцепенения, до темноты, что медленно, но верно расползается по всему нутру, обещая остаться там надолго… Могу ли я уехать с ним? Я думал над этим, но… Я боюсь заводить тему, боюсь напороться на отказ, хоть теперь и знаю точно, что я ему тоже не безразличен. Однако симпатия может остаться лишь симпатией, а там у него работа, пациенты, своя жизнь… Зачем я ему? Совсем молодой, непутёвый, бесконечно влюблённый. Чонгук сам сказал, что ему некогда заводить отношения — он все дни напролёт готов проводить на работе. А я… Я готов был бы его ждать, готовить ему завтраки, обеды, полдники, ужины, готовить его любимые тушёные бобы. В конце концов, поступить можно не только в Финиксе, а и в Сакраменто тоже. Но нужно ли всё это ему?! — Тэхён, прошу, помоги с завтраком, а потом будешь свободен, как договаривались. — В мой номер вбегает запыхавшаяся мама. — Утром ожидается большая посещаемость. Лесли, кстати, сегодня снова хотела отпроситься, но я её опередил, потому что мы с Чонгуком вчера договорились съездить в одно место, а для этого мне необходим выходной. Мама отпустила меня с лёгкостью, сказав, что я и так работаю без отдыха, а потому «езжай, развлекайся». Лесли на меня, конечно, обиделась сперва, но я ей объяснил, что её Том никуда не денется, а вот Чонгук… Чонгук у нас уже шестой день. — Конечно, мам, — соглашаюсь, не раздумывая, но понимаю, что во времени ограничен. Я и так встал в пять утра, чтобы в шесть уже выехать, так как путь до нужного места приличный. — Давай, побежали, надо управиться за тридцать минут. Я быстро разбиваю яйца на сковородку, попутно обжариваю бекон и делаю кофе, пока мама занимается другими блюдами. Мы укладываемся в тридцать минут, как я и планировал, а потом я тороплюсь в свой номер, переодеваюсь, собираю рюкзак. Снова иду на кухню, чтобы набрать там пятилитровую бутылку воды — ехать далеко, а у нас пустыня и пить хочется всегда. Беру с собой закуски, приготовленные с вечера. Мы с Чонгуком заранее договорились отправиться в это мини-путешествие, потому что вчерашний день пролетел так, будто его и не было, а так хотелось побыть вдвоём… Чонгук вчера весь день провёл в кафе, а после закрытия мы сидели там же и болтали до самой ночи, пока я готовил закуски на сегодняшний день. На часах шесть утра, и мы, как договаривались, встречаемся с Чонгуком возле мотеля. Он тоже с рюкзаком, а ещё с фотоаппаратом — там, куда мы едем, очень красиво. Очень. — Доброе утро, лучик, — улыбается Чонгук, зажмурив один глаз от солнца, что уже восходит на горизонте. — Как тебе спалось? — Доброе утро. — Я тянусь за лёгким объятием, мы на секунду сталкиваемся носами, а я снова смущаюсь. — Хорошо, даже снилось что-то, но совсем не помню… — А мне снился ты. Замираю, глядя во все глаза. Правда? Я снился? Это что, сон и я всё ещё не проснулся? — Правда? — задаю логичный вопрос, гляжу с недоверием. — Правда, — кивает, забирая из моих рук бутылку с водой. — Ты собирал лунных ёжиков, давал им клички, каждому. Помню, что ежиху назвал Эмили, а ежа — Бенджамин. Прыскаю со смеху, сгибаясь напополам. А ведь это так в моём стиле! Я бы запросто назвал семейную пару ежей Эмили и Бенджамин. По-моему, очень мило. Хотя, наверно, я дал бы им корейские имена — я люблю свою родину и всё, что с ней связано. — А ты? — спрашиваю, пока мы направляемся к машине, чтобы сгрузить туда вещи. — Где был ты? — Я? — задумывается на несколько секунд. — Я наблюдал со стороны. Я был счастлив наблюдать за тобой со стороны, Тэхён. Становится грустно и я торможу возле машины. Хмурю брови, а он посмеивается тихо и снова разглаживает мою морщинку на переносице. — Эй, разве лучики бывают хмурыми? — лёгким движением касается щеки, а я льну к нему, стараясь вжаться в ладонь посильнее. — Давай заканчивай. Впереди нас ждёт великолепный день, наполненный приключениями! И это действительно так. Мы с Чонгуком собираемся проделать длинный путь, отправиться в Национальный парк Гранд-Каньон, посетить его, полюбоваться видами, а потом доехать до Каньона Антилопы, что по рассказам путешественников выглядит, как… Как сказка. В Гранд-Каньон мы ездили с родителями пару лет назад, а вот в Каньоне Антилопы я не был. Очень волнительно, но волнение это приятное, как, знаете, в детстве, когда ждёшь подарок на Рождество от Санта-Клауса. Чонгук заправляет машину на нашей станции, я прощаюсь с родителями и Лесли, которые даже вышли нас проводить, будто я не на один день уезжаю, а на месяц. Лесли шепчет мне, что я паршивец, но самый любимый паршивец, она всё ещё дуется, что сегодня не сможет повидаться с Томом. Я отвечаю ей, что у неё с Томом вся жизнь впереди, а у меня… Два дня. — Удачного пути! — машет мама, когда мы садимся в Чонгуков Форд Мустанг. — Возвращайтесь к вечеру. — Не получится, не успеем, — отвечаю ей через открытое окошко. — Но к ночи вернёмся обязательно. Чонгук заводит двигатель и мы трогаемся в путь. До Гранд Каньона ехать около двух часов, а значит, к восьми утра мы уже будем на месте. Говорят, в утренние часы там красивее всего. Проверим. — Мы же взяли перекусы? — любопытствует Чонгук. Ох уж этот любитель покушать! — Да, я взял всё, что приготовил вчера, захватил даже те булочки, что тебе сильно понравились. — Есть одна булочка, которая мне нравится гораздо больше, — смеётся Чон, а я снова заливаюсь краской. — Ты такой чудесный, когда смущаешься! — А ты и рад стараться, — легко хлопаю его по плечу. — Хитрый жук! — Эй, это я-то жук? — показательно удивляется Чон. — Конечно! — вздёргиваю нос важно, но не выдерживаю и смеюсь, а он подхватывает. Наш путь наполнен душевными разговорами, смехом, очередной порцией рассказов из жизни. Я стараюсь абстрагироваться, не думать о его предстоящем отъезде, но сердце щемит, от этого не избавиться… От себя не убежишь. Гранд-Каньон встречает нас своим ошеломляющим видом, который не может, просто не может оставить равнодушным. Этот каньон не зря называют Великим, ведь он — самый крупный на Земле, и второй по величине во всей Солнечной системе. Завораживающее чудо света, что захватывает дух — именно так я описал бы это место, если бы меня попросили сделать это в одном предложении. Чонгук никогда ранее не видел это чудо света. — Невероятно… — он осматривается, когда мы выходим из машины и, кажется, действительно застывает на месте. Мне тоже нравится вид, но я уже бывал в этой местности. — Тэхён… После такого и умереть не жалко, понимаешь? — Ну… Это нам пока рано, — посмеиваюсь, подойдя поближе. Вокруг ни души, а потому я несмело беру его за руку. — Поживём ещё несколько десятков лет, ладно? — Ладно, — кивает Чон, а я снова думаю о величии момента. Стоя здесь, на краю мира, глядя вдаль, держа его за руку крепко-крепко, чтобы никогда не отпускать, я думаю о том, что, должно быть, в прошлой жизни я спас человечество, или, как минимум, одного человека. Ведь если это не так — чем я заслужил то, что имею? Видеть, лицезреть красоты природы, стоя у бездонной пропасти, быть рядом с ним — с лучшим человеком на планете… Чувствую себя самым счастливым и, знаете, я ни капли не преувеличиваю. Мы находим гида, оплачиваем экскурсию. Она будет длиться час, за это время мы обойдём часть каньона, а ещё узнаем много нового от экскурсовода. — День только начался, но я уверен, что он останется в моей памяти навсегда, — проговаривает Чонгук мне на ушко. Мы немного отстали от экскурсионной группы, идём позади, рядышком, плечом к плечу. Солнце палит, разжигает воздух до сорока градусов в тени, но мне нет никакого дела до этой жары, потому что я сейчас думаю совсем не о ней. Я думаю о нём. — Я тоже навсегда запомню эти моменты… Экскурсовод рассказывает нам интересные вещи. Например, о том, что на скалах Великого каньона были обнаружены наскальные рисунки индейцев, которым более трёх тысяч лет. Или о том, что очень давно, около шестидесяти пяти миллионов лет назад, по Большому каньону текла река Колорадо, но из-за природных процессов эта часть суши приподнялась, и река нашла себе новое русло. Рассказывает он увлекательно, но больше всего нас поражает тот факт, что длина Великого каньона составляет четыреста сорок шесть километров. Представьте только! Его не обойти, не объехать за день, а потому мы, налюбовавшись, решаем вернуться к машине, чтобы, преодолев ещё около двухсот миль, оказаться там, где я всегда мечтал побывать — в знаменитом Каньоне Антилопы! Пока я не заметил, Чонгук сделал фото. Я стоял боком, на краю обрыва, а впереди огромные скалы и пропасть… Должно быть, фотография будет очень красивая. Я тоже снимаю его на память, а ещё мы просим одного из туристов сфотографировать нас вместе. Мне всё ещё интересно: увижу ли я когда-нибудь эти фото? — Лучик, ты такой красивый, — шепчет мне Чонгук, когда мы оказываемся в машине, а я вновь смущаюсь от неожиданных комплиментов. — Ты так правильно смотрелся на фоне этих величайших творений природы. — Как и ты, — любуюсь, пока он заводит двигатель, убираю с его плеча какую-то пылинку, яро ощущая, что каждое слово, каждый жест, каждое движение, заставляет все мои внутренности скручиваться, пылать огнём… Закусываю губу, вспоминая тот поцелуй. Интересно, поцелует ли он меня ещё раз? Путь в нужное место пролетает незаметно. Чонгук пользуется картой, а вернее ей заведую я, важно прокладывая маршрут пальцем по бумаге и командуя в процессе передвижения. Когда мы приезжаем в Каньон Антилопа, я… У меня… Заканчиваются все слова. Удивительнейшее творение природы, представляющее песчаные скалы с гигантскими щелями, освещёнными светом. Каньон делится на две части: верхний и нижний, мы — в первой. — Я говорил, что после Гранд Каньона умереть не жалко, — выдыхает Чон. — Но я беру свои слова обратно, ведь всё, что мы наблюдаем здесь — превзошло мои самые высокие ожидания, и я обязан был это увидеть. И я с ним согласен. Мы спускаемся по оборудованной лесенке в ущелье, предварительно купив входные билеты, и просто ахаем, с каждым шагом поражаясь тому, что порой может создавать природа. Говорят, что много столетий вода и ветер вытачивали в красном песчанике углубления на несколько сотен метров. А ещё нам рассказывают о том, что раз в несколько лет засохший каньон затапливается водой. Дождевая вода, медленно стекая и унося с собой песчинки, за много лет сформировала рельефные, невообразимые линии внутри скал. Каньон Антилопы получил своё название благодаря рыже-красным стенам, напоминающим шкуру антилопы. — Я не думал, что когда-то увижу в этом мире что-то столь прекрасное, — проговаривает Чонгук, когда мы, держась за руки, бродим внутри ущелья, внутри этих спиральных цветных скал… И я не смею с ним спорить, у меня у самого дыхание захватывает. Чонгук снова делает фотографии. Меня, себя и совместное. А я снова не осмеливаюсь спросить о будущем. Есть ли оно у нас? Мы перекусываем в машине едой, что взяли с собой из кафе. Мы наблюдаем за заходом солнца — за величайшим из зрелищ. Тёплые лучи плавно опускаются по песчаным скалам, а я думаю о том, что индейцы племени Навахо, которым принадлежат эти земли, — одни из самых счастливых людей на всей планете, ведь они могут лицезреть то, что некоторые люди не увидят никогда в жизни. Путь домой занимает около четырёх с половиной часов, мы останавливаемся в одном из придорожных кафе, ужинаем, а Чонгук сокрушается, что никакая еда не сравнится с приготовленной мной. Моё настроение… Знаете, я и сам не понимаю, но у меня всё ещё щемит сердце. Мы провели прекрасный день, побывали в мини-путешествии, сказали друг другу сегодня множество добрых слов, но… Я всё ещё не знаю, что будет дальше. В мотель мы возвращаемся ночью. Кафе уже закрыто, родители и Лесли разбрелись по своим номерам, а мы с Чонгуком тоже прощаемся, стоя у моей двери. Сейчас я зайду к себе, а он поднимется на второй этаж. Завтрашний день пролетит, а там и конец этой короткой сказке… Не хочу прощаться. Не хочу говорить ему спокойной ночи. Злюсь на себя, на него, на пугающую неизвестность. Увидимся ли мы когда-нибудь снова? — Спокойной ночи, Тэхён. — Чонгук наклоняется, целует меня в щёку, а я снова хочу его губы на своих, но не рискую. — Спокойной ночи. Разворачиваюсь на пятках, проворачиваю ключ в дверном отверстии, чувствую его взгляд в мою спину. Захожу в номер и сползаю по стене на пол. Падаю лицом в ладони, но слёз нет, есть только бешеный стук сердца, да сжигающая обида, ведь день был прекрасен, Чонгук был прекрасен, но всему когда-нибудь приходит конец. Соскребаю себя с пола, принимаю душ, валюсь на кровать, включаю телевизор и тупо пялюсь в экран минут пятнадцать, совершенно не интересуясь мелькающими картинками. У меня свои картинки, они в моей голове, в моей памяти, в моём сознании… Резко сажусь, нервно постукиваю по тумбочке костяшками пальцев. Кто-то в телевизоре рассказывает о том, что всегда лучше попробовать, рискнуть, предпринять хоть что-то, чем не сделать этого, а потом жалеть всю жизнь. Простые истины. Всегда их знал. Сейчас же воспринимаю всё иначе. Думаю ещё пару минут, а потом решаю, что думать — самое тупое, что только может быть в нашей с ним ситуации. Не знаю пожалею ли я об этом, но… Не попробовав — не узнаешь. Подрываюсь с места, обуваюсь, выбегаю из номера, даже не закрываю дверь на ключ, несусь вверх по лестнице, отгоняя от себя все мысли и страхи — если остановлюсь хоть на секунду, точно ничего не сделаю. Стучу в дверь. — Тэхён? Смотрю прямо в глаза, не обращая внимания на его полуголый торс и полотенце, что обёрнуто вокруг бёдер и держится на честном слове. Почему-то считаю в своей голове до трёх… Делаю шаг. — Тэхён… — Я не даю ему более болтать. Он сам поцеловал меня тогда, сам! Теперь мой черёд. Душу его в объятиях, повиснув, сразу же нахожу губы, а он сразу же отвечает. Слышу, как он захлопывает входную дверь ногой. Его губы прекраснее тех видов, что останутся на наших сегодняшних фотографиях. Они нежнее сахарной пудры и слаще. Они горячее огня. Целую страстно, отдаюсь полностью… Полностью… — Тэхён, послушай, — отрывается от моих губ, но я не хочу ничего слушать… Довольно, сколько можно?! Я хочу его себе, для себя, в себе… — Я сам пришёл. — По-прежнему щемит в сердце, но стараюсь не обращать внимания. — Сам, Чонгук. Я хотел ещё раньше, но не мог решиться, а теперь… Снова целую. Да, я сам пришёл, сам решил рискнуть. Потому что я не хочу без него, понимаете? Его губы скользят ниже, по моей шее, а я выдыхаю тяжело, но в то же время с облегчением, потому что… Он тоже этого хочет. Я совру, если скажу, что мне не страшно. Это мой первый раз… С парнем и в целом. Я знаю, что хочу, чтобы именно Чонгук был моим первым, я понятия не имею, чем всё это для нас закончится, но я чувствую к нему такое сильное притяжение, которым невозможно управлять, которое туманит рассудок, разгоняет по венам кровь. Я думаю, что это что-то сильнее влюблённости. Лесли рассказывала, что влюблялась множество раз, но она каждый раз ощущала себя легко и, так сказать, сильно не заморачивалась, но любовь — нечто другое… Я люблю его? Он снова целует в мочку, как тогда, после вечера танцев, а я снова зарываюсь руками в его волосах — они влажные, только после душа, они так приятно пахнут, не могу разобрать чем, но очень приятно. Выдыхаю рвано, когда он вжимает меня в стену, снова припадает к моим губам и оглаживает соски через ткань футболки. Чувствую, как печёт в паху, а ещё щиплет глаза. Только бы не разреветься позорно… Дрожу всем телом, а он покусывает кожу на моей шее, тут же зализывает, сам дышит тяжело, прислоняется ко мне и я чувствую его возбуждение, что соприкасается с моим животом, ведь Чонгук немного выше меня. — Тэхён, — он отрывается, будто проснувшись ото сна, смотрит серьёзно. — Ты можешь уйти, пока не поздно. — Что? — смотрю испуганно. — Почему? Я что-то сделал не так? — Лучик, — его взгляд смягчается, а ладонь оказывается на моей щеке. — Ты — восьмое чудо света. Ты — нежность в её максимальном проявлении. Ты не мог сделать «что-то не так», дело не в этом. — Тогда в чём? — теперь я смотрю на него серьёзно, но зачарованно, ведь его зрачки полностью закрыли радужку, а глазки-угольки стали ещё темнее. — В том, что если мы не остановимся сейчас… — Чонгук упирается своим лбом в мой, медлит, покусывая свои губы. — То я не смогу остановиться потом. Притягиваю его к себе за шею, а он укладывает голову на моё плечо. Отчётливо слышу стук его сердца, его пульс сейчас, как и у меня, учащён. — Я не хочу останавливаться, Чонгук. — Лучше уходи, Тэхён. — Слова больно ранят, вонзаются острыми спицами в самое сердце, но я вижу, что он говорит их неискренне. — Не уйду! — Тэхён. Не хочу с ним спорить. Всё ещё ощущаю его возбуждение у своего живота, а потому нагло опускаю руку, сжимаю, вызывая у него несдержанный стон. Задумываюсь на секунду, что мне сегодня, должно быть, будет больно, ведь он такой большой, но такой возбуждающе горячий — это чувствуется даже через полотенце. Нахожу его губы, целую с новой силой, целую так, будто это в последний раз, но не собираюсь сейчас об этом думать. Эта ночь лишь наша. А ещё завтрашний день. Даже если он уедет — я не отпущу его так просто, не смогу, мы с ним судьбой связаны, я это точно знаю, чувствую. Я найду его, даже если он захочет скрыться, обойду все медицинские институты в Сакраменто, буду землю рыть носом, но найду, ведь я знаю, что он тоже хочет меня, хочет меня себе. У меня нет других объяснений его взглядам, словам, действиям… Чонгук отрывает меня от стены, тянет за собой в сторону кровати, а на меня новая волна дрожи накатывает. Он укладывает меня на мягкую поверхность, и я немного успокаиваюсь, чувствуя опору под собой. — Сам виноват, лучик, — шепчет он куда-то в шею, мажет языком, а я прикрываю глаза. — Не проси меня потом остановиться. Должно быть, Чонгука останавливал всё это время мой юный возраст и тот факт, что у меня ещё никого не было. Но я уже совершеннолетний и хочу его, хочу его целиком, полностью. Должно быть, Чонгука останавливало ещё и то, что быть первым — некая ответственность, ведь говорят, что от первого опыта зависит многое. Но я верю ему, я сам пришёл, я готов открыться ему, пусть только он тоже будет готов к этому… Жаркие поцелуи опускаются ниже, он задирает мою футболку, ведёт языком по животу, задерживается где-то в районе солнечного сплетения, а у меня внизу всё пылает. Он поднимает на меня взгляд — видимо, проверяет всё ли в порядке, а я тону в его глазах, что чернее ночи, что прекраснее всего, что я видел когда-либо в своей жизни. В комнате полумрак, лишь горит ночник, стоящий на тумбочке, и в его отблесках глаза-угольки сияют, манят к себе. Я так хочу, чтобы он всегда на меня так смотрел… — Всё хорошо, лучик? — спрашивает Чонгук, а я слышу в его тоне лёгкое коварство, ведь он не просто так спрашивает, он одновременно с этим стягивает с меня домашние шорты, оставляя в одном белье, проходит ладонью по возбуждённому, ноющему члену, а потом… — Просто поверь мне. — Д… да, — я снова заикаюсь, потому что Чонгук через ткань проходит языком по всей длине органа, а я ногтями цепляюсь в постельное бельё, молясь только об одном — не кончить слишком быстро. Я готов открываться ему, хоть и постепенно, миллиметр за миллиметром, по маленьким шажочкам, но искренне и полностью, и Чонгук это знает. Я массирую кожу его головы, когда он стягивает с меня бельё и тут же насаживается ртом. Стону протяжно, отчаянно, а он рукой лезет под футболку, которая всё ещё на мне, находит соски, зажимает между пальцами. Я и не думал, что соски — моя эрогенная зона… Он ещё несколько раз вбирает в свой рот мой член, а я не выдерживаю и кончаю. Мне так стыдно… Сам не знаю почему, но мои щёки заливаются краской, я кусаю губы и боюсь поднять глаза. Мне не стыдно от произошедшего, нет, я ему полностью доверяю и сам пошёл на это. Мне неловко от того, что всё произошло слишком быстро. — Прости, — едва выдыхаю я, жмуря глаза и боясь поймать его взгляд. — Боже, чудо моё. — Чонгук поднимается медленно, оттянув футболку наверх, оставляет дорожку из поцелуев на моём животе, груди, ключицах, шее. — Тебе не за что извиняться, но не думай, что мы на этом остановимся. — Я не хочу останавливаться, — повторяю свои слова, сказанные немногим ранее, открываю глаза и натыкаюсь на его улыбку. Она не такая, как была ранее. Та была нежная, светлая, добрая; эта же — немного безумная, сексуальная, но, вместе с тем, я чувствую исходящую от него заботу. От его улыбки мне сносит крышу. Резко подрываюсь с места, а Чонгук не успевает даже глазом моргнуть, как уже оказывается подо мной. Седлаю его бёдра. Его прекрасные, подкачанные бёдра, на которые я безбожно залипал столько дней, а теперь провожу рукой по внутренней стороне, чуть приподняв полотенце, сам не веря в происходящее, и сам не веря в своё счастье. — Что же ты со мной делаешь, лучик, — шипит Чон, а меня его слова только распаляют. Я теперь сверху и не такой уязвимый, сижу, правда, с голой задницей и в футболке. Кстати, к слову о голых частях тела… — Пора избавиться от вашего предмета гардероба, сэр. Отчётливо вижу, как дёргается его член под тонким полотенцем. Это что же, на него так слово «сэр» повлияло? Я возьму это на заметку. Избавляю Чонгука от надоевшего мне полотенца, открываю для себя прекрасный вид на его крупный, но аккуратный член, беру в руки так, будто занимался этим всю свою жизнь. Думал, что моя смелость всегда приходила ко мне с алкоголем — ошибался. Бушующие гормоны, взаимное притяжение, которое я всеми внутренностями ощущаю, а ещё искренние чувства — вот, что придаёт смелости. Опускаюсь ниже, утыкаюсь в шею и тяну носом приятный запах. У него что, какое-то особенное мыло с ароматом рая? Скольжу плавно к ключицам, наконец дорвавшись, пробую на вкус — кожа его нежная, мягкая, на ней так и хочется оставить отметины, показав всему миру — моё. Не отказываю себе в этой маленькой шалости. Чонгук шипит в ответ, запрокидывает голову, толкается членом в мою руку, что его окольцевала, а я понимаю, что хочу, безумно хочу сделать ему приятно. — Ты знаешь, это мой первый опыт, — шепчу, опускаясь к его твёрдому прессу, а потом ниже и ниже. — Но я буду стараться, обещаю. — Лучик… Со своими амбициями я переборщил, попробовав сразу же насадиться так, чтобы достать головкой до самого горла. Откашливаюсь, вытираю рот, пробую снова. На этот раз не спешу, провожу языком по всей длине, обвожу узоры венок, слышу тяжёлое дыхание наверху, и от этого дыхания сам снова возбуждаюсь. Вбираю наполовину, не тороплюсь, двигаюсь размеренно, но в заданном ритме. Ускоряюсь, слышу, как его дыхание становится тяжелее, поднимаю глаза, чтобы полюбоваться этим зрелищем, чтобы запомнить и отпечатать в своём сознании эту прекрасную картину, как Чонгук извивается подо мной, запускает руку в мои волосы, оттягивает, а потом расслабляет, чтобы я снова продолжил. — Мой маленький, — шепчет Чон, поднимая моё лицо и притягивая к себе для поцелуя. Горячего, влажного, пошлого. Настоящего. Его член всё ещё стоит, а мой уже тоже, снова. Мы меняемся местами, он укладывает меня на спину, сам нависает сверху. — Ты уверен? — Уверен, — тянусь к нему руками, оглаживаю пресс, крепкую грудь, возбуждённые соски. — Пожалуйста, Чонгук, — смотрю с надеждой неприкрытой, а он выдыхает, встряхивает головой и кивает. Чонгук проводит по моей нижней губе пальцами, а я приоткрываю рот, как тогда, когда мы обедали в его номере, а он вытирал крем с моих губ. Он надавливает указательным, а я ловлю его пальцы губами, языком, вбираю в себя, посасываю, прикрыв глаза от наслаждения. — Хороший мой, самый лучший, — хрипит Чон. — Вам нравится, сэр? Вижу изменения в его взгляде. Он сейчас возбуждён до предела, это чувствуется, но я всё ещё не могу поверить до конца… Это я его возбуждаю? Я? Чувствую его палец, смоченный моей слюной, возле дырочки. Он оглаживает, не проникая, лишь слегка надавливает, не прекращает смотреть мне в глаза. А я перед ним, как ребёнок, такой открытый, готовый на новые свершения, познающий этот мир. — Скажи мне, если тебе будет неприятно или больно. Я остановлюсь. Киваю. Чувствую, как его палец проникает внутрь, в меня. Ощущения очень, очень непривычные, но мне совсем не больно, просто странно и… возбуждающе. Он задаёт темп, постепенно его увеличивая, а после, дождавшись моего кивка, добавляет второй палец. Чувствую небольшое жжение и слабую тупую боль, жмурюсь. Он останавливается, даёт привыкнуть. Боже… Он такой заботливый! Привыкаю к размеру, а он уже добавляет третий палец. Очередная волна боли, эта сильнее предыдущей, но я знаю, что необходимо расслабиться, а ещё знаю, что боль скоро уйдёт, уступив место наслаждению. Дальше — всё, как в тумане. Растянув меня и подготовив, Чонгук ещё раз спрашивает «всё ли в порядке», а после моего утвердительного кивка, меняет пальцы на свой член, забрасывая мои ноги к себе на плечи. Говорят, что чувство единения, чувство слияния не описать никакими словами — это можно только ощутить на себе. Это действительно так. Подобных эмоций я не испытывал никогда ранее, и я сейчас не о сумасшедшем возбуждении, что окатывает жаром, с каждым его толчком всё сильнее и сильнее, я о чём-то духовном, о том, что чувствует, наверное, надеюсь, каждый хотя бы один раз в своей жизни. — Чонгук, — голос не мой, но мне нет сейчас до этого никакого дела. — Сэр… Быстрее, прошу. Он округляет глаза на секунду, а потом сбрасывает мои ноги со своих плеч, переворачивает меня на живот, уложив плашмя, снова входит, с каким-то шипением, рвением, безумной сексуальной энергетикой, что сводит с ума нас обоих. Зарываюсь лицом в подушку, закусываю зубами, чтобы не стонать слишком громко, ведь через стенку у нас сегодня постояльцы, но получается плохо, очень плохо, и я всхлипываю, издаю какие-то абсолютно новые для меня звуки. — Как же ты звучишь, Боже… — слышу позади и решаю не сдерживаться, отдаться этим минутам, желая остаться в них навсегда. Движения становятся резче, мои стоны громче, его дыхание тяжелее. Чувствую звонкий шлепок по своей ягодице, а ещё чувствую, как мой член в такт движениям трётся о простынь, и эта стимуляция о ткань становится последней каплей. Кончаем мы вместе, но Чонгук делает ещё несколько завершающих движений, уже более размеренных, плавных. Это похоже на то, как сдувается воздушный шар, если его сначала отпустить, а потом зажать и выпускать воздух потихоньку. Даже не знаю, почему в мою голову приходит именно такое сравнение… — Лучик… — Чонгук укладывается рядом, притягивает меня к себе, целует. Касается губами моих горящих щёк, висков, лба, носа, подбородка. Моменты нежности ничуть не хуже самых жарких накалов страстей. — Всё хорошо? — в самые губы. Хорошо? Хорошо ли мне? Я даже не знаю было ли мне когда-то так хорошо. Вру. Не было. — Очень. Лежим и смотрим друг на друга, не отрываясь. Я глажу его по волосам, массирую кожу головы, а он ластится, как настоящий милый кот, едва не мурлычет. Думаю о том, что это не похоже на влюблённость… Лесли права, влюблённость она иная, а это… Люди часто боятся признаваться в любви, опасаются того, что после озвученных слов станут более уязвимыми, а может, боятся быть отвергнутыми. Я не хочу бояться, я хочу кричать о своих чувствах, если не на весь мир, то ему — точно! Я знаю, что он чувствует ко мне тоже самое, теперь точно знаю, хотя в первые дни и сомневался, что в принципе смогу ему понравиться… Некоторые думают, что полюбить человека за короткий промежуток времени невозможно. Глупцы. Как же невозможно, если я ощущаю это в себе? А ещё, многие опасаются спутать любовь с чем-то иным. Со страстью, например, да с той же влюблённостью. Думаю, они бы не боялись этого, если бы действительно любили. Спутать невозможно. — Чонгук, — я не хочу бояться озвучивать, не хочу. — Я люблю тебя. — Драгоценный мой, — он целует в висок, задерживается губами на несколько секунд. — Я тоже. Я тоже тебя люблю. — Я теперь полностью твой, Чонгук, — для меня эти слова чуть ли не важнее признания в любви. — Полностью. — Да, — чувствую, как улыбается. — Полностью мой. Сегодня официально самая лучшая ночь в моей жизни. Самая лучшая! Чем я заслужил такое счастье? Чем я заслужил такого человека, как Он? Мы засыпаем, крепко обнявшись. До этого мы ещё долго целовались, и я даже предложил повторить, но Чонгук посмеялся и сказал, что в таком случае я не смогу завтра встать с постели. Я ему верю. Утыкаюсь в его шею, вдыхая такой уже родной аромат. Родной… Засыпая, пробую это слово на вкус. Родной, точно родной. Иначе и быть не может — в этом я теперь точно уверен.♨️
Проснувшись утром следующего дня, чувствую смятение и какие-то противоречивые чувства, хотя даже не успеваю открыть глаза. Всё от того, что с одной стороны, я теперь знаю — Чонгук любит меня. Любит! Но с другой — сегодня седьмой день его пребывания в мотеле, седьмой и решающий. Вчера мы так и не поговорили на эту тему, я такой трус! Не смог начать, а он и не затронул… Тянусь рукой к нему, всё ещё не открывая глаз, пытаюсь нащупать, но попадаю лишь по подушке и второй половине одеяла. Просыпаюсь тут же, вижу, что его уже нет в постели — значит, отправился в душ. Тянусь сладко, зеваю, отыскиваю свои вчерашние шорты с футболкой, чуть не забываю про белье, но в итоге решаю не одеваться, и иду в сторону душевой комнатки, чтобы пожелать ему доброго утра, поцеловать и обнять крепко. Уже представляю, как подойду со спины, обхвачу руками, проведу по его прессу, а потом и ниже… Чонгука в душевой не оказывается. Стою столбом, глазами хлопаю. Пол сырой — значит, недавно принимал душ. Мне всё-таки приходится одеться, ведь я спешу спуститься вниз, чтобы увидеть его во дворе — он наверняка возле своей машины, а может… Смотрю на часы — десять утра. Конечно! Он просто отправился нам за завтраком. Выдыхаю и расслабляюсь. Спускаюсь по лестнице, очень спешу и чуть было не падаю с неё, не хватало ещё шишек набить! Заглядываю в кафе, сразу же глазами ищу его за его любимым столиком, но не нахожу. Замираю в проходе. До меня только доходит, что его машины, его Форда нет на стоянке. Задумчиво смотрю в пол, ощущаю резкую нехватку кислорода. Это ведь не то, о чём я думаю?! — Сын? — Я вижу отца, шагающего к кафе. — Ты чего застыл? Бледный, лица нет. — Где Чонгук? — спрашиваю прямо в лоб, будто папа должен знать о его местоположении. — Он… Ну… — Где Чонгук??? — ору что есть мо́чи, а у самого слёзы в горящих глазах застывают. — Тэхён, слушай, я знаю, что вы сдружились… Рвёт крышу, хватаю отца за грудки, хотя и не позволял себе такого никогда ранее, так почему сейчас злость и недопонимание на нём срываю? — Тэхён! — Отец резко бьёт меня по рукам и отталкивает. Он никогда не поднимал на меня руку. Но и я не. — Приди в себя! — Где Чонгук? — спрашиваю третий раз, приходится цедить сквозь зубы, потому что они стиснуты от нахлынувшей ярости. — Где??? — Он уехал. У меня темнеет в глазах, пячусь назад, в кафе, сажусь на первый диванчик. В голове буря разрастается, а сердце уже не щемит, оно болит и стучит так, будто скоро выпрыгнет. Уехал? Как это? — Тэхён. — Отец подходит ко мне, кладёт руку на плечо, но я дёргаюсь, убираю. — Напугаем всех посетителей с тобой. Пойдём в наш номер, поговорим. — О чём?! — рычу в ответ. Понимаю, что не должен злиться на отца, но о чём нам с ним говорить? Зачем? — Вставай. Почему-то слушаюсь, плетусь за папой следом, доходим до мотеля, перед глазами туман, а в голове неразбериха. Сажусь на стул, отец напротив усаживается. — Он что-нибудь сказал перед тем, как уехать? — Сказал, — отец поджимает губы, а мне ещё страшнее становится. Не уверен хочу ли это знать. — Он заправил машину перед отъездом, оплатил с хорошими чаевыми, взял еды в кафе. Поблагодарил за гостеприимство. — Это всё? — Нет, — чувствую, как отец рассматривает меня, хоть и глаз не поднимаю. Должно быть, он догадался, что мы не просто друзья. На отъезд друзей так не реагируют. — Что ещё? — мой взгляд тяжёлый, я сам ощущаю, но поднимаю глаза на отца. — Обо мне… Что-нибудь сказал обо мне? — Попросил побыть с тобой рядом ближайшее время. — Всё? — Сказал, что оставил для тебя письмо. Подрываюсь с места, задевая столик, ударяюсь сильно, но совсем не чувствую этой боли. — Письмо в его номере. Где — не сказал, — выкрикивает вслед. Несусь на какой-то нечеловеческой скорости на улицу, перепрыгиваю по несколько ступенек, пока поднимаюсь на второй этаж. Где может быть письмо? Где? На столе не оказывается, на тумбочке тоже, в шкафу пусто. Здесь и прятать-то некуда — комнатка крошечная! Перерываю постель, под его подушкой натыкаюсь на что-то бумажное. Сердце обрывается, а сознанием завладел страх… Что в этом письме? Стоит ли мне так бояться? Может быть, он оказался… Нет, не хочу думать о нём плохо. Может, он сообщает в письме, что скоро вернётся за мной? Он ведь любит меня. Любит!!! Распечатываю конверт трясущимися руками, а слёзы сами стекают по щекам, грозя намочить письмо, размазать буквы… Замираю и, кажется, не дышу. «Лучик! Мой родной лучик! Раз ты читаешь это письмо, значит, я уже за несколько десятков или сотен миль от вашего комплекса, от мотеля, от тебя. Мне сложно представить, но я примерно понимаю всё, что ты сейчас чувствуешь. Страх, непонимание, безысходность, злость. Возможно, ты плачешь. Не плачь, пожалуйста, не плачь, я так не хочу, чтобы ты расстраивался, чтобы ты страдал, лил слёзы из своих прекрасных глаз». Злюсь на его слова очень сильно. Ненавижу, когда говорят «не плачь». Я после этого плачу ещё сильнее! Так и сейчас… Плачу и читаю дальше. «Ты сейчас злишься на меня, точно знаю, что злишься. Я и сам злюсь на себя, правда. Возможно, ты думаешь, что я последний ублюдок, который подло воспользовался тобой, твоей доверчивостью, юностью, твоими чувствами, а потом уехал, сбежал, как подлец… Это не так. Все те слова, что я говорил тебе — они не передают и доли моих к тебе чувств. И доли, Тэхён». Всё ещё злюсь. Он прав. В чём же тогда дело, Чонгук??? Почему всё так, куда ты, черт бы тебя побрал, уехал? Зачем, не попрощавшись? «Я люблю тебя, лучик. Я так сильно тебя люблю, что сейчас, когда пишу эти строки, пока ты мирно спишь рядом, нервничаю от того, что не смогу в этом письме передать всю палитру моих к тебе чувств, все те эмоции, что ты вызывал во мне ежесекундно — с того самого мгновения, когда я впервые переступил порог вашего кафе «Westmoon». Скажу честно, утаивать не стану, я любил в своей жизни однажды, много лет назад, но любил. И я хочу сказать важную вещь: таких чувств, какие есть в моей душе ныне, у меня никогда не было ранее. Все истории, случавшиеся в моей жизни, все отношения — не стоят даже твоего мизинца, Тэхён. Я не преувеличиваю». Не выдерживаю. Рыдаю. В моей душе сейчас ужасная боль вместе с полнейшим непониманием… «Понимаю твой немой вопрос. Прекрасно чувствую тебя, лучик. С той самой секунды, когда ты посмотрел на меня своими глазками, полными удивления от той ситуации с наглым посетителем, что хотел причинить тебе вред… Я так не хочу, чтобы кто-то когда-то причинил тебе вред, Тэхён, так не хочу! Как же мне быть с этим, как мне тебе помочь?» — Остаться, Чонгук!!! — кричу, сгибаясь напополам. — Просто остаться! «В тот день, когда мы познакомились, я понял, что не смогу уехать отсюда. Не смогу просто выйти из кафе, сесть в свой автомобиль, уехать туда, где меня ждут, не смогу…» Ждут? Но… У тебя что, есть отношения, Чонгук? Ты врал мне?! «Я решил остаться, чтобы просто познакомиться с тобой поближе, побыть рядом, хоть и недолго. Ты сразу же показался мне удивительным человеком! И я не ошибся. Чего только стоят наши танцы втроём? А поиск лунных ёжиков? А наши поездки в Финикс и к каньонам? Чего только стоят все наши эмоции, что мы подарили друг другу? Знаешь, раньше я говорил, что для меня некоторые вещи в этой жизни очень ценны, но ты, Тэхён, ты для меня бесценен. Ты нечто большее, правда. А я, в свои двадцать девять лет, рядом с тобой наконец обрёл себя. Я не думал, что способен на такие сильные чувства, даже не предполагал, но ты растопил во мне всё, ты изменил меня. Кто-то скажет, что это невозможно за такой короткий срок, что полюбить невозможно… Но я никогда не путаю любовь с остальными чувствами, их невозможно спутать, а потому я знаю точно — я люблю тебя, Ким Тэхён. Люблю». Голова моя становится тяжёлой, а слёзы падают на бумагу, оставляя на ней следы. Ругаю себя за это, мне необходимо сохранить это письмо, а не испортить его своими никчёмными слезами, ведь оно… Всё, что у меня от него осталось. «Прости за то, что порой был скуп в своих словах и действиях. Умоляю, прости. У меня есть для этого объяснение. Изначально, когда я только решил задержаться в вашем комплексе на неделю, на эту самую прекрасную неделю, что случалась в моей жизни, я решил просто общаться с тобой, просто подружиться. Я был неимоверно глуп! С тобой невозможно дружить, Тэхён. Ты — настоящий ангел, ты самый добрый человек, из всех, кого я встречал в этом мире, ты — искусство, к которому мне было даже страшно прикасаться. Моим планам не суждено было сбыться, мы всё-таки притянулись друг к другу, как магнитные полюса, как север и юг, что притягиваются друг к другу, только в тысячи раз сильнее. Жалею ли я о произошедшем? Я отвечу на этот вопрос честно, хотя, я всегда был честен с тобой. Я не договаривал, но я никогда тебя не обманывал. Для себя — я не жалею. Для тебя — да. Ты поймёшь всё, когда дочитаешь это письмо». Хотелось бы, очень хотелось бы понять, потому что пока я в полной прострации… Он действительно любит меня, это я понял, но тогда почему… «Мне бы очень не хотелось, чтобы ты страдал. Моя огромная ошибка по отношению к тебе, что ты влюбился, не зная меня настоящего, а я не рассказал, не поведал… Моя огромная ошибка, что я поступил, как эгоист. Я мог оттолкнуть тебя, мог не проявлять никаких знаков внимания, но, Тэхён, когда я рядом с тобой — мой разум со мной прощается, это невозможно контролировать, мою к тебе любовь невозможно… Я действительно врач-онколог, как и говорил тебе, я действительно живу в Сакраменто уже год, пытаюсь лечить людей, провожу всю свою жизнь в стенах нашего медицинского института, вырвавшись в мир лишь впервые ровно неделю назад. Я не знаю что это: судьба, чудо, Божье провидение, но тот факт, что я встретил тебя, такого невероятного, не укладывается в моей голове. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда, но моя жизнь достаточно иронична, что и было доказано в очередной раз». Не врал, не обманывал, действительно врач, действительно Сакраменто. Тогда что же не так, Чонгук? Почему ты сбежал? «Я не представлял, попросту не понимал, как мне с тобой прощаться. Если я и смог бы это выдержать, то ты, такой чувствительный и нежный… Тебе было бы сложнее. Знаю, сейчас тебе тоже сложно, как и мне, Тэхён. Ты всё ещё злишься на меня, но, поверь, если бы я уезжал, а ты провожал меня… Нам обоим было бы в миллионы раз труднее». Да, Чонгук, было бы… Да вот только ты решил за нас двоих. Ты всё решил сам, не спросив моего мнения… Всё ещё злюсь и не могу поверить в происходящее, всё кажется каким-то диким кошмаром, от которого хочется очнуться. «Я должен сказать тебе кое-что, Тэхён. Я не думал, что у нас всё зайдёт так далеко, наивно не полагал, и я безумно жалею, что вынужден причинять тебе боль, но ты должен знать одну вещь. Только сперва пообещай мне, что будешь держать себя в руках. Вот сейчас, прямо сейчас, встань, положи руку на сердце, и пообещай, что справишься, что найдёшь поддержку в родителях, в Лесли, что заведёшь себе домашнего питомца, чтобы заботиться о нём. Заведи ёжика, Тэхён! Лучше двух: Эмили и Бенджамина. Пообещай мне, Тэхён, что поступишь на факультет ресторанного бизнеса, потому что мир должен, просто обязан попробовать твои тушёные бобы, яблочный пирог, булочки синнабон и всё остальное, что ты обязательно придумаешь и приготовишь. Пообещай!» Слёзы текут непрекращающимся потоком. Он прощается?! Он так прощается со мной? Почему, Чонгук??? Выполняю просьбу. Встаю, ноги дрожат, руки тоже… Прикладываю ладонь к сердцу. Он никогда ни о чём меня не просил, я не могу ему отказать! — Обещаю, Чонгук, — одними губами, пересохшими, треснувшими, солёными. — Я тебе обещаю. «Надеюсь, что ты прислушался к моей просьбе, лучик. Очень надеюсь. А теперь сядь, пожалуйста, и послушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты знал: если бы в моей жизни не случились некоторые обстоятельства, вынуждающие меня уехать, я бы никогда тебя не бросил. Я забрал бы тебя с собой, увёз в Сакраменто, или бы сам перевёлся в Финикс, а может, мы бы вместе поехали в Южную Корею, на нашу родину. Я не знаю… Но уверен точно, что никогда бы тебя не бросил, я бы прижал тебя к себе, как самое главное в мире сокровище, я бы посадил тебя в свой Форд, увёз бы туда, куда бы ты только захотел. Я бы любил тебя вечно, заботился, сам бы научился готовить, чтобы приносить тебе завтраки в постель, чтобы чувствовать твой аромат… Боже, Тэхён, ты хоть знаешь, как ты пахнешь?! Ты пахнешь раем. Сладким, нежным, с примесями сахарной пудры. Ты пахнешь небом, светом… Не зря ведь ты лучик! Знаю, что тебе больно, но я хочу, чтобы ты знал, что я искренен с тобой, к тебе, к нашим взаимным чувствам. Всё это, к моему великому сожалению, не сбудется. Есть некоторые причины… Мне сложно писать, потому что об этом не знает никто, да и не должен знать… Я болен, Тэхён. Я неизлечимо, смертельно болен. Без шанса на спасение, без надежды, без возможного чуда». Кажется, сейчас, в эту минуту, я превращаюсь в парализованную статую, в немощное изваяние, никчёмную пародию человека. Мне не хватает воздуха, а те кошки, что были на душе, превращаются в страшных монстров, огромных и безжалостных, раздирающих и разрывающих все внутренности, опаляющих адским огнём, адской болью, несравнимой ни с чем на этой Земле… Размер Гранд-Каньона, что больше всех на планете — ничто по сравнению с моей болью, а самые широкие и глубокие реки этого мира — ничто по сравнению с реками слёз, которыми я заливаю всё вокруг, не в силах, не в состоянии поверить в написанное. Это шутка, Чонгук? Это твоя злая шутка? Но зачем тогда ты так жесток со мной, разве я заслужил??? Или же, может, это сон, как я думал ранее? Кошмарный, самый страшный, пугающий, безысходный… К сожалению, это не сон. «Я уже написал, что моя жизнь иронична. Всё так. Я болен онкологией, Тэхён. Последняя стадия, симптомов не наблюдалось, узнал буквально перед отпуском. Собственно, именно поэтому мне и дали отпуск в моём медицинском центре, а вместе с ним бумагу, на которой слова непонятные для простого человека, далёкого от нашей сферы, но такие понятные для меня. Я не жилец, лучик. Не плачь только сильно, умоляю, но ты должен это знать, это будет честно по отношению к тебе! Мне осталось несколько месяцев, может, недель. Может, дней, всё непредсказуемо. Я видел множество людей на своём веку, что болели онкологией, отчаивались, опускали руки… Я видел множество людей, что верили в лучший исход, продолжали бороться, надеялись на чудо. Всех их ждал один исход, все они теперь в ином мире. Я не отношу себя ни к той, ни к той категории. Я, так сказать, смирился с неизбежным. Мы все уходим: кто-то раньше, кто-то позже… Я успел в своей жизни, за свои двадцать девять лет, достаточно многое. Я спасал людей, которые обращались к нам на начальных стадиях, спасал жизни, но, как видишь, на этом моя миссия на этой Земле выполнена. Она окончена, Тэхён. Мне дали так называемый отпуск ровно на одну неделю. Сказали провести её так, как захочу этого я, а я давно мечтал отправиться в путешествие, что и сделал… Но тогда я даже не мечтал, что встречу на своём пути тебя, лучик. Я не зря прозвал тебя именно так. Улыбнись хотя бы сейчас, Тэхён, умоляю. Ты — мой лучик света, мой последний лучик в этом мире. Ты — мои самые счастливые моменты. Ты осветил мои дни, за что я тебе бесконечно благодарен! Ты стал моим персональным светом в этой беспроглядной и безысходной тьме, ты спасал меня, возвращал к жизни, ты любил меня… Искренне любил». Я не замечаю, что давно сижу на полу, а сейчас и вовсе ложусь. Стягиваю его одеяло, скручиваюсь в клубок, вдыхаю запах. Постельное бельё всё ещё пахнет им. Его мылом с ароматом рая, гелем с алоэ, туалетной водой. Тру своё лицо этим чёртовым одеялом, в попытках втереть в себя его запах, в попытках хотя бы на секунду побыть рядом, одним целым, чем-то физическим, ощутимым… Не могу больше читать, не могу. Не могу!!! Плачу, растирая слёзы по раскрасневшемуся, опухшему лицу. Злюсь, что из-за забитого носа не получается в полную силу ощущать его запах. Снова берусь читать. Я должен… «И я вновь хочу сказать, что безумно тебя люблю! Тебя, такого искреннего, светлого, неземного… Тэхён, ты точно с этой планеты? Я до сих пор в этом не разобрался. Я мало говорил о своих чувствах и мыслях, именно потому это письмо такое огромное — ты достоин ещё бо́льших слов, ты достоин счастья. Прости, что я не могу его тебе дать. Я отправляюсь в столицу одного из штатов, меня уже ждут в клинике. Теперь — я пациент. Они говорят, что необходимо провести ряд процедур, а потом, наверное, операцию. Они обманывают. Таких, как я, не спасти. Самое безумное, что я до сих пор не чувствую боли, моё состояние стабильно, хотя отчасти благодаря неким препаратам, что я принимал всё это время, после того, как узнал. Именно поэтому мне нельзя пить алкоголь. Ты наверняка сейчас удивлён, потому что я выгляжу весьма активным, здоровым, разве что кожа бледнее, но ты не знал меня до. Раньше моя кожа была карамельной, с приятным нежным оттенком солнца, а теперь она бледная. Я замечаю, другие — нет. Самое коварное в этой болезни, что она во многих случаях проходит вот так, совершенно себя не проявляя ни в каких симптомах. Это ужасная вещь, а я всегда это знал! Я каждый день говорил своим пациентам, просил их, чтобы они всегда обследовались, чтобы они научили этому своих близких… Против онкологии нет лекарств и должного лечения, но есть то, что может перехитрить эту болезнь — своевременное обследование в медицинском центре. Я каждый день повторял им это, а сам своё здоровье забросил. Я виноват в случившемся сам, только я, а не болезнь». Это не так, Чонгук. Это она виновата, страшная болезнь, что пришла, чтобы отобрать твою жизнь, чтобы забрать тебя из этого мира, чтобы забрать тебя у меня… Это не так… «Тэхён. Я знаю, слишком много просьб для твоего нынешнего состояния: сначала дать мне обещание, положив руку на сердце, а теперь… Пообещай мне, умоляю, пообещай, что займёшься своим здоровьем. Не сегодня, не прямо сейчас, а когда придёшь в себя. Пообещай, что отправишься в Финикс, или в любой другой город, пройдёшь полное обследование, а ещё отвезёшь туда родителей и Лесли. Пообещай, что вы будете проходить обследование каждые полгода. Я знаю, что тебе будет больно от этих слов, но считай, что это моя к тебе последняя просьба». Больно? Мне не больно, это не боль, это что-то более страшное… Я тихонько вою, скрутившись на полу с его одеялом. Я стягиваю его подушку, подкладываю под голову, зарываюсь в ней лицом, а она слишком быстро становится мокрой насквозь. Больно? Чонгук… Мои чувства словно застыли, я словно смотрю на себя со стороны. Что это? Шок? Я не знаю, лишь ощущаю, что в том месте, где когда-то была душа — теперь образовалась огромная чернильная дыра. «Я хочу, чтобы ты знал, Тэхён. Ты — действительно самое светлое, что случалось в моей жизни. Ты — действительно лучик. Я буду гореть чувствами к тебе до последнего вздоха, я буду помнить о тебе до последнего взмаха ресниц. Я всегда незримо буду в тебе, с тобой, я буду рядом, даже если ты этого не будешь видеть. Я всегда буду помогать тебе духовно, я постараюсь осветить твой путь так, как освещал мой путь ты все эти дни. А дни эти, Тэхён, не устану повторять, были лучшими, что я только мог себе представить. Они были лучшим завершением моей жизни». Моё сердце, кажется, обрывается на этих строках. Оно проваливается в ту самую пропасть, в ту чернильную дыру, что образовалась заместо души. Моё сердце больше не принадлежит мне. Оно принадлежит Ему: навсегда, навечно, как я и хотел. Но я не мог даже представить такого, не мог… Чонгук… «Твоя жизнь, лучик, она только начинается. Да, сейчас ты снова будешь злиться, но злость — неплохое чувство, иногда оно единственно правильное. Твоя жизнь лишь начинается, это так, и ты поймёшь мои слова когда-нибудь, когда у тебя будут семья и дети. Прости за боль, что я причиняю тебе этими словами, но я не могу иначе, я не могу не сказать, что желаю тебе только счастья. Полноценного, настоящего, искреннего, хоть и не со мной, но… Я знаю, что такой чудесный человек, как ты, обязательно должен его обрести. Я хочу сказать тебе спасибо, огромное спасибо за все дни, часы, минуты, секунды. Каждый миллиметр твоего тела и души навсегда останутся в моей памяти, даже там, в ином мире, я в это верю. Ты навсегда останешься во мне, потому что ты — моя последняя и единственно-настоящая любовь. Я — твои первые чувства, я знаю, что тебе будет больно, достаточно долго, потому что уверен, что искоренить из себя искренность сложно, на это нужно время, но ты справишься! Ты обязательно справишься, а я всегда буду гордиться тобой, буду наблюдать за тобой, сидя где-то на небесах, слать тебе приветы, направлять в тебя лучи света… Не думай, у меня тоже есть душа. Мои глаза сейчас тоже застилают слёзы, а я смахиваю их в сторону, чтобы не намочить бумагу, но пара слезинок всё-же попали, размазали немного текст. Вот здесь, как раз в этом месте». Я целую бумагу. Я целую буквы, написанные им. Я целую те строки, где немного размазаны слова, где хранится ещё одна частица него — его слёзы. У меня его так мало и так много одновременно… Мало, потому что всё, что от него осталось — это письмо, пропитанное нашими общими слезами. Много, потому что он везде, он в каждом миллиметре моей души, разума, сердца, тела. Он невидим, но я его ощущаю… Когда-то я сказал, что сгораю в его номере мотеля. Нет. Сгораю здесь я именно сейчас. Все мои чувства, моя любовь, моё тело — пылают сжирающим огнём, а я, распластанный, лежу на полу, завернувшись в его одеяло, которое хранит остатки его аромата, которое хранит наши воспоминания… «Прости, Тэхён, ради Бога прости за всё. За то, что остался, а не уехал. За то, что полюбил тебя и позволил полюбить себя. За то, что уехал, а не остался. Прости меня за мои к тебе чувства. Пишу и снова проливаю слёзы… Я не должен был, но я не смог устоять. Спасибо тебе за тебя такого. За то, что позволил мне полюбить тебя, касаться тебя, целовать, заниматься любовью, растворяться друг в друге, держать за руку… Я должен ехать, потому что ты скоро, должно быть, проснёшься, а я не представляю, как смотреть тебе в глаза, уезжая. Может быть, я трус? Решать лишь тебе. Я отправляюсь в столицу одного из штатов, чтобы сдаться в руки таким же, как я. Меня уже ждут, а я не могу опаздывать. Я думал о том, чтобы забросить лечение, провести свои последние дни с тобой… Но я не могу быть настолько эгоистичным к тебе, я не могу ещё сильнее тебя к себе привязать, чтобы потом неизбежно уйти. Я снова прошу у тебя прощения. Я снова тебя за всё благодарю. Я желаю тебе только лучшей жизни, Тэхён. Я желаю тебе всегда идти вперёд, добиваться своих целей, заботиться о семье, заботиться о своём здоровье, любить себя, а ещё обязательно полюбить кого-то совершенно непохожего на меня. Моё сердце разрывается, но нам пришло время прощаться. Я исписал несколько листков бумаги, и исписал бы ещё тысячи, но… Всему когда-то приходит конец. Не держись за мой фантом, прошу, не держись. Отпусти меня, оставь лишь крошечное воспоминание где-то в глубине своей души. Это моя к тебе третья просьба. Я бесконечно люблю тебя, мой Лучик. Я написал это слово с большой буквы неспроста, это от того, что ты — особенный. Ты — мой персональный Лучик света. Навеки люблю, навеки твой Чон Чонгук».♨️
Моя жизнь отныне поделилась на «до» и «после». В тот день мои родители нашли меня в номере Чонгука, всё ещё лежащим на полу, завёрнутым в одеяло, обнявшим его подушку. Мама плакала, а отец увёл её подальше, чтобы не нагнетала. Мама вернулась с каким-то отваром и травяными таблетками, сказала, что успокоит. Не успокоило. Меня теперь вообще ничто не сможет успокоить, потому что теперь моя жизнь имеет ярлык «после», а я даже не представляю как её, эту жизнь, жить. Я провёл весь день и ночь в своём номере, со мной сидела Лесли. Я дал ей прочесть письмо, потом пожалел, ведь она начала плакать, а я вместе с ней новой волной, но затем пришёл отец и принёс какую-то еду, я даже не помню какую. Лесли покрыла свои слёзы едой, а я просто отвернулся к стенке, и лежал, глядя стеклянным взглядом в пустоту. В пустоту, в которой больше никогда не будет его. Я думал отправиться на его поиски. У меня есть определённая сумма денег, её бы хватило на питание, а ездить ведь можно автостопом. Я думал объехать для начала все ближайшие штаты, но родители… Они отговорили меня, сказав, что я так не себе хуже сделаю, а ему. Ведь даже если я его найду, даже если он на тот момент ещё будет жив, у нас нет будущего, а изводить его своим присутствием, заставлять чувствовать себя виноватым… На меня именно эти слова так сильно повлияли — про чувство вины. Должно быть, он бы действительно его испытывал, появись я в один из дней на пороге его клиники, о местоположении которой даже ничего не знаю. Да, я рассказал обо всём родителям. Я не утаил ничего, потому что честен с ними, да и они сами всё изначально поняли, увидев меня такого. Я лишь подтвердил их догадки. Мама сказала, что на моей стороне, что поддерживает меня, что у любви нет пола, что ей больно от того, что всё так сложилось, но она рада… Рада, потому что я испытал такое чувство, как любовь. Я и сейчас испытываю. Отец провёл со мной серьёзную беседу. Честно говоря, после неё мы сильно сблизились, стали откровеннее… Он поделился со мной историей из своей молодости. Оказывается, когда-то давно, ещё до знакомства с мамой, отец был влюблён в одного парня. — Жизнь не всегда складывается так, как нам бы этого хотелось, — сказал мне тогда отец. — Запомни, Тэхён, не всегда. Но это не повод отчаиваться, опускать руки, терять себя. Любовь — прекрасное чувство, но оно способно убить. Я бы не хотел, чтобы мой сын, мой самый лучший и такой сильный сын, был убит этим чувством. Его жизнь не сложилась так, как он планировал изначально, но зато он встретил мою маму, он сильно полюбил её — я это знаю точно. Лесли помогает мне. Она даже реже стала видеться с Томом в эти дни, старается быть рядом, отвлекать, даже веселить. Но я пока не могу смеяться, я не могу испытывать ничего, кроме поглотившей меня боли. Как он там? Где? Жив ли ещё, или уже смотрит на меня со своего облака, как обещал? Незнание — страшная вещь. В один из дней к нам приезжает почтальон. Он привозит два письма на моё имя. Одно — от друзей из Кореи, а второе лишь с моим именем, без обратного адреса. Я дрожу, забирая из рук почтальона послания, я боюсь увидеть там что-то, что добьёт меня… Вдруг это сообщение о том, что его больше нет? Я отправляюсь в свой номер, закрываюсь на ключ, чтобы не трогали. Несколько минут верчу в руках конверт с моим именем, уже узнаю его почерк, ведь то его письмо я перечитываю каждый день… Открываю нерешительно, вижу небольшую записку вместо письма и… Пять фотографий. Слёзы катятся крупными градинами, но я не чувствую их солёный вкус. Руки трясутся, а сердце снова бьётся где-то в ушах, пятках, во всём теле, кажется. На первой фотографии — Он. Это та ночь, когда мы ходили смотреть на лунных ёжиков, когда мы слышали завывания койота, когда я сфотографировал его у огромного кактуса, что в несколько раз больше его самого. В ту ночь мы впервые поцеловались. Вторая и третья фотографии с поездки на Гранд-Каньон. На одной из них тоже Он, а на второй — мы вдвоём. Счастливые, светящиеся, жизнерадостные… Влюблённые. Четвёртая и пятая фотографии с того же дня, но из Каньона Антилопы. Карточки чёрно-белые, но я до сих пор помню все яркие цвета в ущелье. Я до сих пор помню цвет его футболки, цвет его кожи, вкус его губ, запах волос… Я до сих пор помню ту ночь, нашу ночь, когда я сказал ему «полностью твой». Разумеется, я и не мог всё забыть, прошло совсем немного времени, но раны свежие, воспоминания тёплые… Тёплые. Как его руки, как его дыхание, как он. Я разворачиваю записку. Боюсь страшно! Вдруг там то, что я не хочу увидеть? «Мой дорогой Лучик. Я не стану писать здесь много, я не хочу вновь доставлять своими словами тебе боль… Я отправляю тебе эти фотографии, потому что ты хотел их увидеть. Наверняка ведь хотел! Я отправляю тебе частицу себя, отправляю тебе частицу нас, наших моментов, нашей любви. Твои же фото — посмею оставить себе, пусть ненадолго, но оставлю. Сохрани эти фотокарточки в укромном месте, но, прошу, не цепляйся за них. Живи полной жизнью, а меня, вместе с этими фотографиями, оставь в прошлом, но, одновременно с тем, оставь нас в глубине своей души. Прости за всё. Полностью твой Чон Чонгук».