Изувеченный мир

Таэко следит за изувеченностью мира через призму розовых очков, когда Осано улыбается так ярко, залихватски хохочет над очередной неуместной шуткой, а конец его шарфа – будто страшась прямого ответа, честное слово – лижет чужую ладонь мягким ворсом. Осано идет к ней лишком близко, буквально в ногу, но Таэко молчит, молчит, когда они ненароком соприкасаются ладонями, потому что ей этого достаточно, чтобы чувствовать себя лучше. (чтобы чувствовать себя вообще) Таэко хранит секреты, Таэко одна буквально все свое время, сидит около фонтана и читает очередную книжку – теряется в абзацах и растворяется белизной на листке, черным по белому печатает слова и глядит сквозь строчки – не понимает, что написано. Не понимает, потому что ей и читать, в общем-то, не хочется, как и в принципе не хочется учиться и существовать – она в очередной раз натягивает доброжелательную улыбку, когда к ней с просьбой обращается Мидори, но в черноте ее глаз читается беспросветная тоска. Таэко хранит секреты и никому не говорит о том, как ей на самом деле тяжело отлеплять свой позвоночник от кровати, как ей тяжело фарфором улыбку натягивать и на струнах собственной души играть; никому не рассказывает о том, как специально загружает себя домашкой, как от собственных мыслей колошматит по комнате и кровь приливает к вискам в очередном приступе собственной безнадёжности; не рассказывает, как это сладко – ножом по коже, холодным лезвием прямо по собственной душе, потому что под длинными рукавами зимней формы шрамы прятать намного проще, чем свой взгляд. У Таэко Ямады депрессия и суицидальные мысли, но она об этом никому не скажет. Таэко Ямада одна все свое свободное время и одновременно со всеми: помощь в очередном мероприятии и совет близкой подруге, прогулки со своим другом детства и семейный ужин, на котором ее брат снова будет капризничать. Она посвящена во все школьные слухи и сплетни, ей доверяет свои секреты Роншаку, а Будо с теплотой в сердце признается в том, что Таэко можно доверять; но при этом никто из вышеперечисленных не заметит того, как нервно в школьном туалете Ямада будет поправлять свои рукава и беззвучно кричать в пустой раздевалке. Таэко – дух академии, в принципе, со своим одиночеством смирилась, но ей так сильно, господи, ей так сильно не хватает того, кто бы ее смог вытянуть из этого бесконечного дня сурка, ей так сильно не хватает вдоха, что собственным кислородом она задыхается; Таэко в очередной день сидит у фонтана, читая между строк, и думает о том, что было бы круто, наверное, утопиться в этой плещущей кристально-чистой воде. Таэко знает ведь, что ей никто не поможет.

***

Таэко следит за изувеченностью чужого мира внимательно пересчитывая позвонки собственного слабоумия; Таэко комнату делит на цвета, когда фонтаном хлещет красное, а Мегамо этим же захлебывается. Ямада считает это достаточно сюрреалистичным, когда кровь бисером разбивается о поцарапанный паркет. Боже мой, она не знает даже его имени. Она видела его краем глаза, прячущимся в коридорах, сливающимся с общей массой студентов так искусно, что и не придраться; он был нигде и одновременно везде, и взгляд сам собой цеплялся за силуэт юноши, когда они ненароком пересекались в школьном дворе. Таэко, глядя на перепачканное кровью лицо, с трудом вспоминает, что в начале этого года столкнулась с незнакомым юношей по пути в школу – и теперь догадка навязчивой мошкарой крутится где-то в подкорке сознания. Таэко не психолог далеко, и ей бы помочь в первую очередь себе, а не разбираться с чужими демонами, но она как будто бы с интересом наблюдает, как меняется в лице юноша: глаза, поддернутые смолью маниакального слабоумия, лишь на мгновенье приобретают ясность, когда он понимает страшную истину; он крепче сжимает нож, но Ямада видит, как в нервическом припадке начинают дрожать его руки. - Семпай, ты… Не так все поняла. Таэко кривит губы в улыбке – ей смешно, но она не говорит об этом, потому что все она поняла правильно, поняла давно, и, черт возьми, можно было обратить внимание на происходящее вокруг, а не игнорировать, упиваясь собственным безразличием. Исключение Осано, буллинг Амаи, самоубийство Кизана, несчастный случай с Окой и подставное убийство Асу; резкая перемена настроения ее брата и неожиданное увольнение школьной медсестры и нового учителя; исчезновение Осоро и теперь – смерть Мегами. Все эти люди крутились в жизни Таэко и мелькали на периферии сознания очередной надеждой – мол, эй, не все так плохо, ты можешь не унижать себя и не хватать в очередной раз канцелярский нож, закрывшись в туалете! Ямаде от этого смешно, потому что никто из них не знает, кто такая на самом деле Таэко Ямада. Не знает и он. Он бормочет что-то несвязное, оправдывается и подходит к ней ближе. У него в руках – окровавленный тесак, вероятно, взятый из кулинарного клуба, и Таэко бы побеспокоиться о собственной безопасности, но она не особо хочет; Таэко сейчас бы развернуться и убежать, вызвать с полицию и сдать ебаного психопата спаличным, вот только осознание того, что все это делалось ради нее на грудь давит спертым дыханием – у нее под ребрами что-то теплотой растворяется и распускается цветением самой настоящей сакуры, к глотке тянутся ветки и опутывают самым настоящим терновником – это лучше, чем резать себя в полупустой комнате, это слаще, чем собственные рыдания. - Как тебя зовут? Юноша останавливается: он смотрит на нее одновременно преданно и как-то растерянно, его взгляд мечется от ее лица куда-то в сторону и обратно; Таэко понимает – он, вероятно, рассчитывал на другую реакцию. Она, в принципе, тоже. - Аято Аиши. - Аято Аиши, - эхом повторяет за ним Таэко и опускает взгляд на труп. Мегамо с перерезанным горлом глядит пустотой глазниц сквозь ее, Таэко, душу, и ей чудится, будто из приоткрытого рта его все еще вырываются слова: «Что же ты наделала, Таэко, ты могла спасти всех нас». - Где же ты был раньше, Аято Аиши? Таэко ответит Мегамо, что она всего лишь хочет спасти себя.