Катя говорит, говорит, говорит… А Наташе и дышать уж тяжко, горло тисками сжимает, а звонкий голос Кати кидает дровишки в костер, Наташу сжигающий. Девушка судорожно выдыхает, пытаясь выкашлять пламя это, а дрова и угли не кончаются, с огнем охотно встречаются.
Катя лепечет:
— Алеша мой такой безрассудный, вчера поехал на вечер к знакомым да все деньги проиграл, взял реванш, а ничего и не вышло. Князь N — ский его в пух и прах разбил, и вернулся Алеша домой опечаленный и задумчивый. На колени предо мной бросился, обнимает меня, целует руки и распинается за неудачу свою.
Наташа пылко хватает Катю за руку:
— Я дам тебе.
— Денег? — глуповато уточняет Катя.
«Могу и просто дать, » — думает девушка и усмехается своим неприличным мыслям, а вслух говорит:
— Тебе рублей тридцати хватит, — и сует деньги в Катину ладонь.
Та в знак благодарности крепко обнимает Наташу, а у девушки голова идет кругом от блаженства, неожиданно рухнувшего на нее. Желание, страшное, непотребное, становится все сильнее, наполняя каждую клеточку тела, и девушка резким порывом льнет к плечу подруги. Катя ласково улыбается и, отстранившись, усаживается в кресло. Эта битва будет до первого содрогания, до первого стона, и Наташа в ней победит. Девушка молча смотрит на Катю, инстинктивно сжимающую деньги. Эх, целовать бы сейчас ее шею да плечи, а не завидовать Алеше, который ласкает ее ночами бессонными. Катя поднимает голову, и Наташа припадает к ее ногам, продавая на аукционе душу дьяволу за бесценок.
Наташа бросила Школу Юных Леди на последнем году обучения, и не потому, что все в ней взбунтовалось, а из-за Алеши. Единственный человек, обучавший ее женским премудростям — ее мать, а тогда Наташа покинула тайно родительский дом. Революция заявилась позже и уселась на заранее заготовленный для нее трон. После расставания с Алешей Наташа яро полюбила Ивана, по крайней мере, она уверяла себя, что влюблена в него. Чувство это было некрепким, и Иван, ощущая неискренность жены, жаждал выяснить, правда ли, что вышла она за него из жалости. Иногда он мучался, выдумывая сотни причин, отчего же Наташа была такой отстраненной, но проблема была не в нем, а в хрупкой бойкой особе — Кате. Зелье полюбовное работало ладно, затуманивало Наташины глазоньки, улыбка с губ ее не сходила, затмила Катя ей солнце ясное. Наташа разрывалась надвое: она мечтала лелеять Ваню и быть подле него неотступно, а на горизонте маячил желанный силуэт, тонкий, невесомый, и скрывался он в клубах пара, словно бы говоря: «Отпустила ты меня, Наташа, вот я и улетаю. Неужто не будешь бороться за меня, неужто не считаешь, что я стану недурным кубком для победительницы?» И девушка сомнамбулически кивала, признавая свою вину, и простирала немеющие руки туда, и свечение вдруг гасло, и Наташа падала, как подкошенная.
Иван был работящим, сколько б придирчивые редакторы ни ругались, а он не серчал, садился, опять переделывал свои очерки да повести. Приходили приятели, приносили добрые вести, поднимавшие настроение, и Муза подкарауливала его, надевала мешок на голову и вела под конвоем бедного юношу к письменному столу — творить дальше. Настал черед счастья и для Наташи, да оно длилось недолго. Кляла себя девушка немилосердно за то, что не может дать вагон нежности мужу своему, а в состоянии только прикатить маленькую тележку, а дно у нее прогнило, и глаза Наташи нагло наполнялись слезами: она разочаровывала мужа с каждым днем, все чаще встречала его укоряющий взгляд и пугливо опускала голову. У их баталий были немногочисленные зрители: старый комод и просторная кровать делали ставки на Ивана, цветастый ковер и мягкий диван голосовали за его жену. Одерживал верх всегда Иван, и посрамленная Наташа наскоро расправляла постель, ныряла в одежде под одеяло, веревка давила ей на шею, и девушка впивалась ногтями в свои плечи, слезы струились по ее щекам, вскоре в комнате появлялся Иван, и, обнимая жену, склонял ее к примирению, впрочем, весьма недолгому. И все же девушка постоянно смеялась, шутила с мужем; спустя пару дней, когда Катя прибегала в ее сны, очи Наташи опять загорались соленой влагой, смута поселялась в ее сердце, и она менялась на глазах. Наташа убивала себя болезненной ненавистью к самой себе, умоляла Ивана простить ее, а тот лишь качал головой: жену было слишком нелегко понять, а про Катю она бы ему ничего не сказала, даже если бы очень хотела.
Матушка, сентиментальная и добродушная, научила Наташу не экономить на чувствах. Восторженно взирала девушка на Алешу, любовно глядела на Ивана, а тут и Катина очередь подошла. Иван — привлекательный молодой человек, но Наташа надела на глаза повязку, чтобы не льститься на красоту его.
Катя буравит Наташу серьезным взглядом, и радость медленно уползает за дверь:
— Поднимись же с пола, милая! Тебе плохо?
— О, Катя, если бы душа моя открылась тебе, то я была бы счастливейшей из людей. Ты держишь ключ позолоченный, сестра моя названая, так подумай, зачем он нужен и какую дверь открывает.
Катя поджимает губы, и вздох вылетает из ее плоской груди, кажется, что минута длится столько, сколько и десять не длятся, и Наташа только сейчас замечает, какие длинные ресницы у Кати.
А ежели я не догадаюсь с первого раза? — Катя поднимается с кресла, идет к окну. Страх затапливает ее благочестивое сердечко, девушка оборачивается в сторону подруги, та лучится золотистым светом, пронизывающим всю ее фигуру. Она особенно замечательна в этот момент — крутобедрая, краснощекая, сияющая.
— Хочешь, подарю тебе одну премиленькую хрустальную вещицу? — губы Наташи мироточат усмешкой.
— Я не люблю статуэтки, мне их ставить некуда, — течение сносит растерянную Катю, непонятная слабость овладевает ею.
Изящная ладонь Кати ложится на плечо Наташи:
— Сестра моя, что это за вещь такая?
— Любовь, — Наташа сглатывает, и руки ее вьются бечевками вкруг девичьей шеи.
Белоснежная наивная Катя так до конца и не выяснила, что это такое. Ее отношения с Алешей строились невероятно смехотворно: она боготворила его и старалась ему угождать, он же окружил ее вниманием и заботой и пытался устроить жизнь жены так, чтобы она была всем довольна. Дальше братско — сестринской симпатии дело не шло, и однажды Сатана в разговоре с Богом усмехнулся: «Пусть их канонизируют, они напоминают мне Петра и Февронию, проблема в том, что Петр чересчур опрометчив и безответственен, а Феврония не вобрала в себя ни единого греха, кроме чрезмерного послушания воле отцовской и сознания долга своего.» Ночи тянулись нестерпимо долго, Катя ждала, пока муж не выполнит супружеские обязанности, а после отворачивалась к стене и мечтала, что в один прекрасный день она превратится в роковую красавицу и непременно захочет Алешу. Девушка лежала в постели, водила пальцем по простыне и печально думала: «О, как неинтересно быть несгнившим яблоком!»
Богоматерь с иконки ярится, грозится проклясть нерадивых барышень, они только презрительно хмыкают и тянутся друг к другу. Вороны, перепуганные не на шутку заваривающейся кашей, взметаются ввысь и исчезают в бездонном небе. Катя озадаченно склоняет голову: а дальше что? И Наташа осторожно касается губами ее губ, девушка робко вторит ей, отвечая на поцелуй. Катя распускает длинную тяжелую косу, и Наташа с неизъяснимым озорством принимается играть с ее чудесными волосами, и подруга ее заливается стыдливым румянцем. Ее маленький, четко очерченный рот чуть приоткрывается, она утыкается в плечо Наташе, неумело пытаясь поглаживать ее грудь, скрывающуюся под простеньким платьем. Наташа изгибается дугой, подставляя Кате шею, та мешкает, смущаясь, и неуклюже прижимается к девушке. Та хохочет:
— Чего же ты удивляешься, не бойся сестры своей, сестра не убьет тебя! Неужель ты не напилась вина дурманящего? — и она властно кладет безвольно повисшую руку Кати обратно, на пышную грудь свою:
— Не хочешь ли ласкать меня? Ласкай: я буду рада погрязнуть в омуте этом, сорочка моя уж запачкана помоями, терять мне нечего.
В Наташе пробуждается женщина, яркая, ослепляющая, скоро все стрелки компасов будут указывать не на север, а на нее.
Кровь любит течь, неважно где, по организму или на снег, заливая его багровым заревом. Катя вся стала кровавым месивом, нравственность ее унесло ветром. Набережная Невы полнится народом, и никто не примечает, что полог Катин сдуло, впрочем, оно и хорошо. Наташа идет подле нее, статная, горделивая, и Кате кажется, что возле нее — сама Лилит. Навстречу им шествует супружеская пара: подруга Катиной матери, Елизавета Андреевна, и муж ее, статский советник. Елизавета Андреевна безотлагательно обращает взор свой на Катю:
— Здравствуй, голубушка, давно не видались с тобою. Ну что, как тебе жизнь замужняя, подневольная? — она любезно скалится.
Катя почтительно делает реверанс:
— Не жалуюсь, madam. Господь одарил меня достойным спутником жизни, думается мне, что счастье наше преумножится.
Дама кивает:
— Хотелось бы верить. А кто ж это возле тебя? — интерес возникает искрою в ее взгляде.
— А это Наташа — сестра моя названая, — и Наташа поспешно приседает, выражая уважение.
— Очень приятно, — оскал этот не стереть, не смыть, — Пойдем, Michael, мы можем опоздать, графиня не станет ожидать нас в таком случае, — мерзкая вежливая улыбка искажает ее лицо, напудренное, гладкое, молодость ее еще не исчерпалась до победного конца, но она уж румянится и белится, а платья с элегантными декольте смотрятся на ней не по возрасту.
— «Сестра» — звучит немного пошло, — смеется Наташа.
— Да, очень милый эвфемизм, — соглашается Катя.
Солнце стоит высоко, мороз щиплет щеки, вдалеке слышен звон бубенцов: лихо скачет тройка. Лучи светила посылают на студеную землю благословение Господне, Зима — матушка расстелила молочную шаль на земле и разрешила толпе попирать ногами ее, и скрипит шал ь под солдатскими сапогами и теплыми валенками румяных баб. Волшебство предрождественское окутывает Катю и Наташу, преображая обеих: легкая пудра снега покоится на их муфточках, лица разгорелись от пьянящего восторга, а неподалеку катаются со снежной горы дети и с восхищением игривым, тем, которое бывает только у молодого, полного сил организма, увязают в сугробах, и смех их целительный заставляет забыть о разрушительной стихии скуки. И невольно влечет туда, к Небу, и кажется, что вот-вот рухнешь на колени и взмолишься, чтобы эта гармония не кончалась вовеки. Однако ж недолго Эдему существовать в мире людском: солнце катится вяло на запад, дети разбегаются по домам — ужинать, а мороз крепчает.
Катя внимательно смотрит в глаза Наташе:
— Любить мне хочется, сестра моя!
— Кого же? — Наташа знает ответ, но прикидывается дурочкой.
— А хоть тебя, — и безрассудство венчает двух девиц, несмирившихся, погибших, стрел Божьих нет на них, окаянных.
***
— Вернулась? — Иван поворачивается к жене, снимающей с себя шубку.
— Да, дорогой, — Наташа выдавливает из себя жестокие слова, ломающие все ее существо.
Она вздрагивает от пряных объятий Ивана, и хохот ее звучит жутко и неестественно. Волна жеманства прокатывается по песочному пляжу истинности натуры, и Наташа крепко целует мужа.
— Не замерзла ли ты, Наташенька?
— Нет, Ваня, — в голосе ее закипают внезапные слезы, она вихрем уносится в гостиную, чтобы спрятать свое волнение в темном закутке.
Как лошадь будет идти по каменистой дороге за всадником, так и Иван последует за Наташей. Связали их веревками — попробуй теперь нарушить клятву, у алтаря данную. Раньше Наташа ластилась без числа, без счета: обовьет шею руками, прижмется щекой к щеке и начнет болтать всякий вздор. А сейчас что? Стоит Иван на краю ущелья, камни из-под ног у него летят, того глядишь, рухнет вниз. Куда же подевалась его смешливая настоящая Наташа? В замок какого колдуна мчаться ему, чтобы вызволить ее? Наташа сторонится его: постоянно что-то вышивает или попросту сидит за книгой. Обнимешь ее — не станет противиться, даже жар поцелуев не канул в Лету, но все это как-то наигранно.
Девушка входит в кабинет Ивана, падает на колени и меж всхлипами слышится:
— Ты уж прости меня, непутевую! — она заходится в приступе истерики, а пораженный Иван гладит жену по голове. Поди пойми эти бестию: то рыдает горько, то от смеха сотрясается.
Наташа лежит недвижно в постели, она уже плохо припоминает, как билась в руках Ивана. Она открывает глаза: свет солнца бьет в лицо, и словно из пустоты появляется муж. Наташу переполняет благодарность за то, что он спас ее от пугающего призрака, и она думает: «Я буду любить обоих, да будет так!» И кольцо ее бледных рук с силой сжимается вокруг мужниной шеи, дыхание становится прерывистым, и из горла вырывается хрип:
— Не чурайся, Ванюша, меня, Наташи своей.
Иван спокойно усмехается:
— Отдохни, друг мой, ты слишком переволновалась, — но ловкие пальцы жены расстегивают пуговицы на сюртуке, и хищные губы шепчут витиеватые слова. Одного переплетения тел хватит сполна, чтобы добить сомнения, душу рвущие…
***
Жизнь возвращается к Наташе, Творец не терпит смятения, но ежели ты преодолел самого себя, то милости просим в мир верующего люда, порочно зачатого в момент ночи темной и душной, душного оттого, что действо, в ней совершаемое, свежести разуму не прибавляет.
Все обманы заперты на чердаке пыльном, все слезы жаром сладострастным иссушены. Наташа вертится перед зеркалом в прихожей, подмигивает своему отражению, оправляет платье: к Кате нельзя отправляться в неопрятном виде. Иван незаметно подкрадывается сзади:
— Повеселись на славу, женушка!
Наташа пылко льнет к нему, страстно губы ее склеиваются с его губами, и рука Ивана ползет к вырезу платья, и все же она вырывается из объятий мужа.
— Передавай мой поклон Алеше, разузнай, как он поживает.
До дома, где снимают квартиру Катя и Алеша, недалеко. Молодые супруги безмерно довольны своей жизнью в городе, а с Катиного имения они получают неплохой доход. Катя стоит около дома, ожидая подругу, и, завидев ее, кидается к ней, а на ресницах Кати блестят снежинки, и Наташа с радостным вскриком бросается осыпать поцелуями милое личико.
Сколь ни вело Провидение Наташу дорогами опасными, вышла она на тропку узенькую, именуемую просекой любовной. Катя и Наташа кладут холодные ладони на камень волшебный, и Наташа монотонным голосом произносит:
— Сохрани горечь нашу и восторг наш. Да будем мы неразделимы, да сбудутся чаяния наши! Аминь. Ожерелье твое запомнило клятву нашу, сестрица моя любая.
Катя фыркает, и Наташа приникает к ее губам, Катя — Феврония непризнанная — отбрасывает в строну надоевший нимб, Эрос накрывает их своим саваном, и безбрежное забытье поглощает Катю. Не зачать двум женщинам ребенка, но они могут соткать кружева — силу, их соединяющую и сберегающую. И будут кружева эти их от чужих глаз скрывать, окутывая двух особ, считающих друг друг единым целым, одной крепкой высокой скалой.
Платье расстегивается легко, сама судьба благоволит сему сближению непотребному. Катя опускает глаза. Ее раздевает ей подобная: срам, да и только! А Наташа только ухмыляется беззлобно:
— Катя, не глупи, не отказывайся от счастья!
