Позже

Николай Васильевич Желудев обожал путешествовать. Эту любовь у него было не отнять, хотя жена искренне старалась, рожала ему детей, выдумывала любовниц, вторую семью, злобного брата-двойника и даже марсиан, которые увезли его на Юпитер, оставив ей жизнерадостного клона-долбаеба. Николай иногда грустил по этому поводу за чашечкой кофе, зерна которого высрали специально обученные летучие мышки или более традиционного коньяка с добавлением сока из мухоморов, но вся его тоска растворялась в первых рассветных лучах и осознании того, что есть в мире сотня интересных мест, на которые не ступали его грибковые шелушащиеся пятки. — Вот что ей неймется? — жаловался он милой улыбчивой китаянке-официантке. — Я же им гостинцы присылаю, кофе там, конфетки, магнитики… — он взглянул на плоскую желтую грудь, тяжко вздохнув. — А они все говорят: «Возвращайся домой!» - передразнил он визгливый голос надоедливой жены. — Значит, когда я вкалывал на золотодобыче, меня можно было не кормить, выгонять из дома, если не было денег… — его одутловатое заплывшее жиром личико налилось кровью, как помидор по осени. — Ха! Пусть теперь тоскуют без меня, самого лучшего, что было в их жизни! Китаянка смотрела на него, улыбалась, и мысленно разбирала на органы. Но Николай Васильевич не унимался: — И детей главное завела, детей! — его передернуло. — Визжащих, срущих, грязных… — его затрясло так, что аж стол задрожал с азиатскими сластями, которые он ел, а китаянка одобряла. Хотя сласти были гадкие, ей-богу. Китаянка смотрела на него пустыми умными глазами из пластика и от нее пахло спиртом с ноткой миндаля. О, как он любил миндаль и симпатичные кукольные мордашки. А еще молчаливых женщин. Они такая редкость в наше тяжелое равноправное время. В штанах завибрировало, пришла ммска с зареванной женой с пребывающими в прострации детьми, такими же толстыми и кареглазыми, как их идеальный папаша. Николай Васильевич покривил подкрашенные губки. Раньше он не был толстым, влезал в костюм, мог пройтись по лестнице без отдышки, а теперь на пузе, жопе и сиськах у него валик из сала. Любой костюмчик так вообще тянет на смирительную рубашку, эх-эх. Интересно, сало передается половым путем? При воспоминании о сале в глубинах памяти всплыл окруженный святым ореолом анархии образ горячих феменисток с широкими размалеванными бедрами, ссущих на принципы розовым коктейлем своей неоспоримой правоты. «Такие меняют мир,» — подумал он, потянувшись к глубокой керамической тарелке. На самом деле, господин Желудев был тем еще бунтарем, самым настоящим революционером, от которого все бы попадали ниц и стали добровольно строить лесенку из своих истекающих слюнями восторга тел. Круглая розовая конфета упала на пол с неправильным громким стуком, разрушив мечты Николая о мирового господстве, новом мировом порядке, где женщинам нельзя говорить без разрешения мужчин. Ах, каким прекрасным был бы мир с молчаливыми женщинами! Перестала бы болеть голова по ночам, не скакало бы давление, не зудел бы телефон. Мечты-мечты. Все сильно больно свободы нанюхались, забыли о плетях и кострах. Хотя… Может, податься в Ислам? Николай Васильевич представил себя каким-нибудь брутальным боевиком, с пулеметом да курчавой бородой. Без сальца и мужского лифчика под рубашкой, идеальным Божьим воином, приносящим кровавую жертву Аллаху. — Гы-гы-гы! — он стучит пальцами по столешнице, отбивая ритм пулеметной очереди из американских боевиков. Останавливается. Стоп. Там ведь убить могут. Придет такой же, уверенный, неверный и убьет. Не будет ни жены, ни сопливых вопящих детей, ни магнитиков на холодильник. Даже китаянки в белом халате и противных китайских конфеток не будет. Николаю Васильевичу стало вдруг грустно-грустно. Ни тебе путешествий, ни рассветов на Экваторе, ни элитного кофе. Губы мужчины задрожали, по щекам покатились слезы. Как сразу стало жалко бедных Божьих воинов, которые полягут в бессмысленной попытке исправить неверных людей, так и не съев круассан во французском кафе. Смысл борьбы разом распался картами лишений, на которые ни один уважающий себя человек не пойдет. — Психи, — скривил он узкий рот, смахивая с щек капли нелепого сочувствия. — Как можно лишать себя удовольствий, если цель нельзя даже съесть? Китаянка подняла уголки подчеркнутых свинцовой карамелью губ в немом согласии. Николай Васильевич тряхнул головой, отправил в рот горсть мерзких конфет, поднявшись. Лучше есть бельгийские шоколадные торты, любоваться молчаливыми плоскогрудыми китаянками, материть без слов жену, плевать на детей с высоты Эйфелевой башни и жить припеваючи, встречая рассвет в новой точке этой Планеты. - А священные войны без кондиционеров засуньте себе в жопу. Китаянка с лицом ангела и глазами кровожадного Аллаха смотрит на его белый костюм, так похожий на смирительную рубашку, улыбаясь загадочной улыбкой ко всему привыкшей санитарки-киргизки.