Нравится

В актовом зале темно, его освещают только софиты, что подсвечивают помещение фиолетовым, синим и красным цветами. Подростки старшей и средней школы хаотично топчутся под какой-то незамысловатый трек. Он бьет басами по ушам из колонок, стоящих на полу. — Если бы нас пустили на сцену — такой хуйни не было бы, — ворчит Кикир, отпивая пунш из своего пластикового стаканчика, куда он, отойдя «в туалет», влил дешевой водки один к одному. — Да ладно тебе, на сцене нельзя было бы пить, расслабься, — Юра хлопает его по плечу, но сам всматривается в толпу, не особо участвуя в диалоге. Он ищет глазами Аню из параллели, за которой бегает уже хуй знает какой месяц, и надеется, что девчонка все же станцует с ним медляк. — Легко тебе говорить... Юр, ну вон твоя Анька, смотри, это кто с ней? Саша посмеивается, когда Музыченко шмыгнул в толпу, и сделал большой глоток из своего стакана. На удивление, людей собралось много. Все девятые, десятые и одиннадцатые классы почти в полных составах, только самые запойные предпочли этому мероприятию обычную вписку. Саша, на самом деле, тоже хотел пропустить танцы, ясное ведь дело, что будет тухло, но Юра уговорил его пойти. Мол, одному ему не кайф, нужна моральная поддержка, и Анисимов ведь тоже может попробовать попытать удачу. Но дело только в том, что тот, с кем Саша хотел бы танцевать медлячок, вряд ли даже посмотрит в его сторону. Кикир крутит башкой, поправляет волосы, замечает Юру, что кружит вокруг Ани. Саша тоже мог бы сейчас взять себя в руки, пойти и подкатить к их старосте, например. Анечка Смирнова — ответственная, умная и вся такая неприступная, привлекала Сашу класса до восьмого, а потом все покатилось в пизду. Точнее нахуй, потому что, в их тогда уже девятый класс, перевелся милый мальчик Паша, и Кикир понял, что Анечка хорошая, конечно, но... Короче, Смирнова вздохнула с облегчением, избавившись от навязчивого внимания одноклассника-хулигана, а Саша наоборот, кажется, вовсе перестал дышать. Он не думал, что это какая-то большая проблема, его влюбленность, в смысле. Проблемы начнутся потом, а сейчас, особенно когда никто не знает, все отлично. Ведь безответная любовь тоже любовь, Саша не особо жаловался. Он и не пытался что-то предпринять, как-то выражать свои чувства. Ему, если честно, было стремно. Потому что если вдруг ему откажут — это будет в сто раз хуже молчания и недосказанности. Потому что пока они с Пашей друзья, а если Саша вдруг ошибся, и между ними нет ничего кроме дружбы — это будет больнее и неприятнее, чем когда Саша просто молча хранит свою влюбленность. И вот он, почти выпускник одиннадцатого класса, с огромными амбициями, серьёзными планами на будущее и без пяти минут абсолютный гетеросексуал, подпирает стеночку битком набитого актового зала и думает, как бы не получить по лицу, пригласив парня на ебучий медленный танец, или как бы тактичнее слиться домой. Кикир, конечно, не из робкого десятка, почти герой-любовник, все дамы мечтают затащить его в постель и все такое прочее, но в такой ситуации он впервые. В голове промелькнула шальная мыслишка Пашку напоить, но Саша сразу гонит это все подальше, потому что он почти не мудак, и он лучше вот прям сейчас голову себе прострелит, чем поступит так с Пашей. К тому же, никаких непотребств ему не хотелось, только целомудренные танцульки под медленную песенку, робкие касания ладоней, смущение, розовеющие щеки, ну все как в фильмах показывают, знаете? Саша такие фильмы в гробу видал, потому что в жизни так точно не бывает, и пунш в стаканчике заканчивается. Черная рубашка душит, и Кикир расстёгивает две верхние пуговички. Их преподавательница русского назвала бы это распущенностью молодого поколения, и Саша фыркнул смешливо. Черные ботинки становятся какими-то слишком тяжелыми, и их толстая подошва, что прибавляет ему несколько явно лишних сантиметров роста, делает его еще нелепей. Он уже пожалел, что следовал советам Паши, выбирая шмотки на вечер. Они списывались во время, остающееся перед дискотекой, и Паша помогал выбирать что-то, что «точно понравится девчонкам». Саше это было по барабану, но Паша херни не посоветует, и пришлось идти так. В кармане вибрирует телефон, Смотреть не хочется. Он окидывает зал скучающим взглядом — ловить нечего. И Паши тоже, как назло, совсем не видно в толпе. Пунш, который он допил совсем недавно, согревает изнутри, Саша только надеется, что от него не сильно несет спиртом, и что одеколон, по старой дружбе спиженный у Юры, перебивает все остальное. Он уже думает, что действительно надо попытать счастье и подкатить к Анечке. Но потом он вспоминает, что она уже не одна, и прямо сейчас стоит в уголочке с каким-то парнем, которого сама же и привела, и Кикир окончательно скисает. Он, еще раз окинув взглядом помещение, хлопает по карманам в поисках пачки, И двигается к выходу. Он топает носком белого кеда в так заигравшего трека. Какая-то бодрая электронщина, не совсем то, чего бы хотелось, но и не так плохо, как было до этого. Текст про любовь, уголки губ дергаются вверх. В худи жарко, Паша оттягивает ворот зеленой шмотки, не особо вслушиваясь в то, что ему втирает Даня. Тот незаинтересованности не замечает, продолжая пытаться перекричать музыку. Банка пива, высосанная до этого на двоих, кажется, совсем не опьянила. Пашу это не то чтобы расстраивало, но может с затуманенным алкашкой разумом было бы повеселей. Даня пихает его в бок, Паша шипит, откидывая отросшую челку с лица. — ...так вот, Паша, учись у лучших! — заканчивает Мустаев, очень самодовольно улыбаясь. Серьга в его губе поблескивала в сине-фиолетовом свете, И дорогущие, судя по всему, часы, подаренные отцом за окончание десятого класса с отличием, смотрелись на его запястье громоздко и странно. Паша кивнул, соглашаясь со всем, что было ему сказано до этого, и бросает взгляд на выход. Саша Анисимов, что еще пять минут назад точно стоял там, теперь скрылся из виду. Паша надеется, что тот не ушел насовсем, и скоро вернется. Потому что, сказать честно, он пришел на школьные танцы совсем не ради того, чтобы в сотый раз выслушивать россказни Дани о его похождениях с девчонкой из параллели и наблюдать слишком уж довольное лицо пьяного друга. Паше резко расхотелось тусить. Он смотрит за плечо друга, в окно, выходящее на задний двор школы. Там темно, снег падает крупными хлопьями, его хорошо видно в рыжем свете фонарей. Снег впервые за эту зиму не тает сразу, а остается сугробами на промерзшей земле. Кеды наверняка намокнут сразу, как они выйдут наружу. — Паш, эй, — перед его лицом появляется ладонь. Даня выгибает бровь вопросительно, мол, что с тобой? Но Паша мотает головой, ему надо отойти. — Я пойду, мм, пойду, — неразборчиво произносит он, и развернувшись, покидает зал, оставляя Даню за своей спиной недоуменно хлопать глазами. Впрочем, его замешательство длится недолго, и через несколько минут Мустаев уже снова находит уши, чтобы на них присесть. Паша бредет по темному коридору школы, и шаги его разносятся эхом. Дверь в учительскую приоткрыта, там горит свет, и слышатся приглушенные разговоры, звон кружек. Паша толкает дверь в мужской туалет. Там тоже темно, и не сталкиваться с углами и дверьми боками и бедрами помогает только мышечная память и свет от уличного фонаря, попадающего в небольшое окно в помещении. Там, в отличии от душного актового зала, зябко, и Паша ежится, оглядываясь кругом. Парень цепляется взглядом за мутное зеркало, придирчиво себя рассматривая. Отражение показывает ему язык, и Личадеев фыркает презрительно. Только сейчас он замечает, что на подоконнике кто-то сидит. И холодно там, потому что форточка открыта, и на улицу этот кто-то стряхивает пепел с явно дешевой, судя по запаху, сигареты. Одна его длинная нога, обтянутая видимо тесными, узкими джинсами, свисает с подоконника, а сигаретный дым он выдыхал в сторону, противоположную Паше. — Хочешь? — интересуется Саша, протягивая полупустую пачку, куда была спрятана еще и зажигалка. Паша замирает. Ну конечно, как он сразу не узнал. Но мотает головой отрицательно. И Саша усмехается, уже собираясь убрать пачку. — Ну да, как я мог подумать, — соглашается Кикир. Паша слышит совсем не то, что Саша имел в виду, и оскорбляется. Он отбирает у того сигарету прямо из пальцев и глубоко затягивается. Едкий дым обжигает горло, глаза начинают слезиться. В сигаретах от табака одно название и вонь, а на вкус они как немедленная смерть от рака легких, и Паша морщит нос. То, что курит Даня, и к чему привык Паша, пахнет и на вкус как ментол, не обжигает внутренности, и вообще, все по-другому. Но Личадеев не возвращает сигарету, докуривая ее сам, стараясь не обращать внимания на то, как одноклассник Саша пялится на него, совершенно черными в темноте глазами, с легкой ухмылкой на лице. Они слышат стук каблуков в коридоре, Паша дергается, резко наклоняется над Сашей, и кидает окурок в окно. Но шаги отдаляются, и к ним никто не заглядывает, они так и остаются вдвоем. Поза, мягко сказать, компрометирующая, и они смотрят друг другу в глаза чуть напуганно. Паша дергается нервно, отшатываясь. Его ладошки потеют несмотря на холод, к кончикам ушей приливает кровь, они розовеют. Паша шмыгает носом, отступая еще на шаг назад. Становится совсем тихо. Слышно, как капает вода из неисправного крана, как кто-то хохочет в коридоре, и как на улице убирают снег, скребя лопатами по асфальту. Саша тоже притих, слушая это все и наблюдая за Пашей, мнущимся напротив. Из актового зала под ними слышится следующая песня. Что-то медленное, тягучее, Саша раньше такого не слышал, и теперь силится вслушаться в текст и звуки. А Паша жмурится довольно, он, судя по всему, отлично знает то, что заиграло внизу. Он начинает покачиваться с пятки на носок, и прикрывает глаза. Кикиру нравится. Нравится наблюдать за таким Пашей, нравится быть близко, нравится ловить ответные взгляды. Нравится, нравится, нравится. Нравится так, что он решается. Никаких больше споров с самим собой, никаких баталий со здравым смыслом. Саша спрыгивает с подоконника, Паша дергает плечом, открывает глаза. Саша тянет ему руку. Начинается припев. Паша одними губами произносит текст, все покачиваясь из стороны в сторону. Он обращает внимание на протянутую ему руку лишь тогда, когда Саша подходит совсем близко. Его кудри падают на глаза, но Кикир упорно это игнорирует. Его напускная уверенность сыпется, когда Паша недоуменно вскидывает брови. Он не шепчет слова песни больше, Саша всматривается в глаза напротив — он раньше и не замечал, какие они. Саше нравится. Нравится то, как в голубых глазах отражаются отсветы огней за окном, как светлые ресницы мелко подрагивают. В помещении темно, но Саша может все это рассмотреть. И в глазах напротив он видит собственный страх и все свои опасения, и сомнения. Рука почти опускается, Кикир думает, что пора домой. Ему одновременно просто и сложно хотеть, кажется, совершенно невозможного. Джинсы действительно тесные, рубашка колется, ноги путаются, Саша чувствует себя самым нелепым и неловким человеком на свете. Будто тряпичная кукла, брошенная с оторванной головой. Он уже начал жалеть о том, что просто не остался пить на первом этаже, или что не пошел на тусовку, на которую звал Рудбой, или что просто не остался дома. Скоро ведь тест по истории, а он помнит только, что Рим — это столица Италии, и что Людовиков было бессчетное количество. Все известные и неизвестные ему факты путали мысли еще больше, он зажмуривается. А потом его плеча касаются чужие пальцы. Кикир боится, что сейчас его развернут и подтолкнут к выходу. И почему Паша молчит? Может ему больше никогда и не захочется с Сашей разговаривать, может они больше и не друзья вовсе. Может Паша понял все по-своему, то есть правильно, понял именно то, что Саша имел в виду своими немыми жестами, и теперь точно уйдет. Эти мысли душили как черная рубашка, Саша и не подозревал, что это будет так страшно. Раньше отказы волновали его не так сильно. Он открывает глаза, когда чувствует ладони и на втором своем плече. — Главное — решиться сделать первый шаг, — зачем-то вслух произносит Паша, и пальцами проводит по непослушным Сашиным волосам. Кикир открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, но Паша только посмеивается, роняя свою голову Саше на плечо. Кикир думает, что это потому, что Паша не хочет смотреть ему в глаза. А Личадеев порозовел щеками, Решил, что это уж слишком, и спрятал лицо. Класть руки на чужие бока так волнительно, будто собираешься впервые попробовать алкоголь, или как первый поцелуй с девчонкой в пятом классе. У Саши пальцы подрагивают, И такой приятный ком в горле Как будто и не верится, что все реально так происходит. Что это он стоит тут с Пашей, только вдвоем, в приятной полутьме, и плавно качается совсем не в такт музыке, Глухо доносящейся из, казалось, другого мира. — Я был — и вот-вот ничего не останется, — Паша накручивает кудряшку на палец. Они стоят совсем близко, того и гляди наступят друг другу на носки обуви, и Саша прижимает Пашу в объятиях к себе, будто боясь отпустить. А Паша снова стал вполголоса подпевать песне, уже подходящей к концу. Его голос едва ли можно было разобрать, его голова все также лежала у Саши на плече. — Но в эту секунду ты улыбайся. Он обнимал Сашу за шею, зажмурив глаза. Его губы растянуты в счастливой улыбке. Паша ловит это ощущение чуда, пытается запомнить его. Пытается запомнить все. И ему тоже нравится. Нравится этот вечер, нравится холод, кусающий за пальцы и уши, нравятся чужие руки на спине. Нравится Саша. Портреты Путина и Пушкина смотрят со стен укоризненно, но на них никто не обращал внимания. Парни идут в полной тишине, прерываемой только звуками их собственных шагов, и едва ли нечаянно задевают пальцы друг друга. Щеки Паши чуть розовеют в который раз за вечер, а Саша гордо усмехается. — Мне нравится всё, что нравится тебе.