the first time, when I saw him...

      Тик-так, тик-так, — мерзко и медленно тикали стрелки часов, а я недовольно барабанила ногой по школьному паркету в ожидании окончания уроков. Эрик Вудс не пришел в школу на следующий день, а значит, не расскажет мне о том, о чем обещал?. Последним уроком стояла математика, и, я думала, что преподавательницу на замене отпустят, а Вудс продолжит вести уроки в привычном режиме, но и в этот раз его не было, несмотря на то, что он уже был дома. Если, конечно, кто-нибудь из леса не замочил его тем вечером… После появления новой страницы, переданной мне из рук лесного человека, ко мне будто вернулись чувства, я снова ощутила себя живой, нужной, значимой. Слова Джейн не покидали мою голову, они ворошились как лисы, я переминала их, рассматривала с разных ракурсов. Меня тешила весьма эгоистичная мысль о том, что для меня они приготовили какое-то особое предназначение. Урок близился к концу, до звонка оставалась пара минут, так что преподавательница поднялась с места, чтобы объявить оценки за последние домашние задания, и, закончив, она добавила: — Мистер Вудс передал мне ваши проверенные контрольные работы за прошлый месяц. — Затем она подозвала девчонку с первого ряда, чтобы она раздала листы с ярко-красными буквами в правом, верхнем углу (к счастью, я получила похвальную B с минусом). — Мэдиссон, а это Мистер Вудс просил передать тебе, чтобы ты лучше изучила логарифмы. — Она показала мне миниатюрную обложку справочника по тригонометрии, и оставила его лежать на краю своего стола, чтобы я забрала его перед уходом. Так я и сделала. После звонка я забрала его, и вышла в коридор. С надеждой (конечно, я надеялась на то, что там было что-то важное, поскольку, получив неплохую оценку, мне было не обязательно изучать тему повторно), я открыла справочник, пролистала его до параграфа с логарифмами, и обнаружила там крохотную записку на голубоватом отрезке бумаги. «Жду после учебы у себя» — и адрес чуть ниже. Это был почерк Эрика, но, ни отправителя, ни получателя он не стал указывать. Пожалуй, это было предусмотрительно. Он нашел способ связаться со мной, и избежал неприятностей, которые бы возникли, попади эта записка кому-нибудь из учителей. Всё-таки, если бы кто-то узнал, что старшеклассница после уроков встречается с молодым учителем у него дома, то не понял бы этого. И, в конце концов, Вудс сдержал обещание. Не мешкая, я отправилась по назначенному адресу. Эрик Вудс жил в квартирной коробке, на третьем этаже, дверь он открыл мне в пижамном костюме и накинутом поверх махровом халате. — Уроки закончились минут пять назад. Неслась, сломя голову? — Ага. — Я кивнула. Он оценил как мои волосы и ленточка в них запутались от ветра и спешки. Мистер Вудс, обычно такой опрятный и прибранный, был недоволен моей неряшливостью. …Но видок у Вудса был скверным. Он выглядел так, будто неделю морился голодом, и еще примерно две не спал. Светлая его кожа будто обеднела, стала призрачно-тонкой, и под глазами у него продавились два темных круга. — Извини, что пришлось звать тебя сюда. Вчера я простыл. — Он освободил проход, пропуская в свою серую, небольшую квартиру. Сказать честно, я бы и сама догадалась о его недуге. Я шагнула, озираясь. Эта его полуторокомнатная коробочка выглядела непривычно маленькой. И пахла она чем-то скрипящим на зубах, как мел, или свежая шпаклевка. Я привыкла к высоким потолкам моего дома, который казался бесконечно пустым, по сравнению с современными квартирами. — Вы явно вчера были не в своей тарелке. — Я стряхнула испачканные ботинки с ног. — …Возможно. — Вудс своими жилистыми пальцами прошелся от лба до затылка, разминая уставшую от болезни голову. — Чаю? — Если можно. И я последовала за ним на кухню. Вудс завозился с чайником, а я сидела за квадратным столиком из простого дерева, болтая ногами под стулом и смотрела в окно. Из него вид открывался на центр города, можно было даже школу увидеть. В этом городе все было как на ладони даже при высоте в три этажа, местность была лысой и плоской, а здания невысокими. — Мэдиссон, ты только скажи честно, пожалуйста, для чего тебе информация о Ерсель? Со временем я перестала злиться на Мистера Вудса за его недоверие ко мне. Если бы на мою голову так же неожиданно свалилась девчонка, лезущая в личные дела моего близкого человека, я была бы не менее недовольной. Однако, у всего этого появился смысл, о чем, к сожалению, напрямую я не могла сказать Эрику, хотя, пожалуй, он заслуживал знать. Но я не хотела врать, а потому назвала только половину от правды, которую должна была озвучить: — Вы знаете, я, в каком-то смысле, влюбилась в Ерсель. Тот поднял на меня крайне потерянный взгляд. — Влюбилась? — Переспросил он. — Ой, нет, вы неправильно поняли меня. Это… это не романтический интерес. — Я пару секунд молчала, собирая мысли в кучу. — Вы ведь видели ее картины? Когда я прочитала о том, что она чувствует, когда рисует, она очень восхитила меня. Она необычная. Я хочу знать больше. Мне кажется, она очень хорошая. И это были предельно честные слова, ведь если бы Ерсель не оказалась такой неоднозначной персоной, способной заставить меня перевернуть весь город вверх дном, я бы не стала, наверное, идти на поводу лесного человека. Хотя, кто знает, был бы у меня в таком случае выбор? Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что не я руковожу происходящим. — Да, ты права… Она была очень хорошей. Все так считали. — Вудс плеснул в скучную, белую кружку кипятка и поставил напротив меня. — Впрочем, если ты пообещаешь никому не говорить о том, что знаешь, то я со спокойствием приму твой шантаж. А ведь это правда. Я шантажирую его. От этой мысли мне становилось забавно. Он не воспринимал меня всерьез, кажется. — Хорошо, я обещаю. — Со всей ответственностью и уверенностью в своих силах ответила я, смотря ему прямо в глаза. Это обещание я нарушать не собиралась. — У меня, на самом деле, нету друзей, которым я могла бы разболтать. Думаю, зная это, вам будет спокойнее. — Ладно. Возможно. — Вудс, пальцами придерживаясь за краешек стола, сел напротив. В его кружке тоже было что-то горячее, но не чай. Я отхлебнула из кружки ароматный чай и на мгновение сощурилась, я обожгла язык. — Ой. — Подожди, пока остынет. — Он едва поднял уголки губ, глядя на гримасу, которую я скорчила от боли. — О чем именно ты хочешь узнать? Картины? — Не совсем. Почему вам нужны были её записи? Эрик, не подал виду, но замешкался. Он намеренно решил сделать глоток из кружки, чтобы растянуть время на раздумья. — Я боюсь, что в ночь, когда Ерсель потеряла мать — произошло покушение. И меня как током вдарило. — Да! Мне тоже так кажется! — Закивала я. — Почему вы так решили? — Видишь ли, я не согласен с Мистером Адерли, её психотерапевтом. При расследовании он выступал в качестве защиты, свидетеля, и её лечащего врача. Он заявил, что поставил диагноз чисто формально, а на самом деле не считает её психически нездоровой. Но при этом он продолжал выписывать ей транквилизаторы.

«Роберт ужасно за нее переживал. Но он не верил, что она больна. Она была не похожа на больную»

Я вспомнила слова миссис Адерли. — А вы? Что вы думаете о диагнозе? — Ерсель однозначно была больна. Мистер Адерли был некомпетентен. Он считал, что Ерсель он может использовать как подопытную мышь. Да, её симптомы были неоднозначны, но она нуждалась в лечении, а не в наблюдении со стороны. — Я опустила взгляд на его руки, ногтями он соскребал с кружки напечатанный принт. Пальцы неловко соскальзывали, он будто вот-вот раздавит эту кружку. — Он, наверное, думал, что получит Нобелевскую премию, если благодаря Ерсель найдет новый спектр расстройства. Когда Эрик Вудс начинал говорить, то становился совсем не своим. Он был непохож на того преподавателя, раздающего замечания и строгие взгляды всякому, кто на его уроках допускал малейшую оплошность. Он был похож на опечаленного, опустившего руки Пьеро, его глаза терялись в пространстве некомфортно-пустой комнаты, и он серел вместе с ней, терял живость, которой он привлекал старшеклассниц. — Мистер Вудс, вы уверенны в этом? Его жена… говорила, что он был профессионалом. Не думаю, что он мог бы пожертвовать чьим-то здоровьем ради собственного блага. — Врачи циничны. Мистер Адерли дал неверные показания для того, чтобы её не уволокли в психушку, а он продолжил наблюдать. К его несчастью, после инцидента для Ерсель даже в психушке не нашлось места. — Нет, мне кажется вы не правы. Такого просто не может быть. Мистер Вудс моментно зацепился за меня взглядом. Пожалуй, он не хотел бы дискутировать со мной, по крайней мере было ясно, что он полностью убежден в своих доводах. — Сначала она боялась леса, она боялась придуманного лесного человека, а в последствии, когда транквилизаторы притупили чувство страха, она стала бредить им. Ерсель оградилась от всего. Она сбегала из дома зимой босиком, чтобы встретиться с ним. В тот вечер Миссис Гоффманн погналась за Ерсель, чтобы вернуть её домой… Мистер Гоффманн сказал, что это Ерсель столкнула мать с обрыва. А потом и сама за ней сиганула. Я закрыла рот ладонями, но хотелось еще и глаза, и уши, целиком засунуть голову в песок, как страус. — И это всё вина… Адерли? — По большей части. Возможно, если бы он отнесся к её болезни с большей ответственностью, то этого всего можно было бы избежать. Я видел собственными глазами, как Ерсель сходила с ума. Но, зная это, я не чувствовала удовлетворения. Очевидно, я не позволяла себе сомневаться в словах Эрика Вудса, точнее, в его дедуктивных навыках, он определенно был умнее, опытнее меня, и, фактически, и сам являлся свидетелем инцидента. Однако, от мысли о том, что лесной человек наталкивал меня на такое откровение о Ерсель Гоффманн, мне становилось не по себе. Что-то в желудке пиналось от недовольства. — Мистер Вудс, я думаю, что у меня получится опровергнуть ваши догадки по поводу Мистера Адерли. — Мне не нужны опровержения, мне нужны доказательства его вины. Поэтому, мне нужны хоть какие-то упоминания Ерсель о происходящем при лечении в письменном виде, которые я смогу предъявить в качестве обвинения. — Но Мистер Адерли уже давно мертв. Для чего это, в таком случае? — Мне нужно отсудить компенсацию. У Миссис Адерли деньги на это точно есть. Доказательная медицина движется вперед. Может, при достаточном спонсировании, я смогу обеспечить для Ерсель грамотную реабилитацию. — А если Мистер Адерли всё-таки был невиновен, то вы передумаете насчет суда? Эрик потёр костяшки, отвёл глаза в столешницу. Я бы и сама напряглась, если бы я должна была ответить на этот вопрос. Всё-таки выбор между невиновным Мистером Адерли и возможным выздоровлением Ерсель был непрост. Я бы могла, пожалуй, заговорить о том, что все ошибаются, и о том, что Ерсель не больна, но никто, а уж тем более критически настроенный ко мне Эрик Вудс не поверил бы моим словам. — У тебя есть этому доказательства? — Я постараюсь найти то, что может заставить вас передумать. К счастью, Эрик дал добро. Это не было торгом, это была попытка оградить доброе (как я считала) имя Мистера Адерли. После напряженного и короткого разговора Мистер Вудс, со словами «тебе пора домой», проводил меня к двери, и я, рассеянная и в каком-то смысле встревоженная, действительно пошла домой. На следующий день я проснулась вся дрожащая, напряженная, испуганная. Мне снова снился скверный сон, но на этот раз он был иным. Мне снилась Ерсель Гоффманн. Она была одета в воздушное, струящееся по ногам платье цвета розоватого перламутра, такого же цвета были стены моей детской. Она, как сошедшая с фотографии, сидела углу комнаты, обхватив круглые коленки руками и своими пустыми, серыми глазами-стекляшками таранила половицы. На столе лежали наполовину опустевшие баночки таблеток. Слёзы, растертые плавно катились по щекам, налитыми нездоровым пунцовым, как и с глухим звоном капали на воротник её платья. Мои внутренности сжимались, хрупкий, но такой сложный механизм в груди звонко ломался, отскакивая от внутренностей с глухим шумом, тихих всхлипов. С первого этажа сочились громкие, рваные и дрожащие от злости голоса: один женский, тоненький, несмело выражающий защиту, и мужской, подавляющий, тяжелый, от которого хотелось уши закрыть ладонями, забиться под одеяло, избавиться от заражающего напряжения. Очевидно, это — мать и отец, Миссис и Мистер Гоффманн. И я не понимала ни одного слова, доносящихся с этажа ниже, это был невнятный немецкий. Всё утро я думала о последней записке. Если эти разногласия вызывал лже-диагноз Ерсель, то мне очень жаль, что никто тогда не рассказал Ерсель о том, что всё, что она видела — реально, а её родителям о том, что никакого диагноза, и, следовательно, бесов в её теле нету.