Золотые рыбки

— Такси мне вызови, — бросает Саша, натягивая светлую футболку через голову. Во всей квартире темно, только на кухне горел торшер. Тут холодно, окно открыто нараспашку, пахнет морозом и сигаретным дымом, потому что Паша не утруждает себя выходом на балкон. Паша кивает отстраненно, затягиваясь, и пепел с сигареты падает в кружку с недопитым черным чаем. Он уже ледяной, ведь стоит на столе уже пару часов точно. Волосы Паши собраны во что-то, похожее на хвост, но пряди выбивались и путались, падали на глаза. Саша кидает на него недовольный взгляд через плечо, натягивая толстовку непонятного коричневого цвета. Пока Паша, голый по пояс, натянувший только пижамные штаны, ёжился от холода. Ледяные ноги он подтаскивает к себе, и сидит, обнимая колени одной рукой. Немой диалог обрывается, когда Саша скрывается в коридоре. Дверь в прихожей хлопает, и Личадеев остается один в звенящей тишине комнат. Саша ушел, забрал свои шмотки, свои слова, и оставил только некогда приятное чувство, которое теперь мерзко ворочало Пашины внутренности. Наверно, он сам сделал что-то не так. Он до сих пор помнит всю ночь до этого. Точнее всего несколько часов, но таких ярких, будто они длились целую вечность. Потому что вот Саша дышит тяжело, рваными движениями рук стягивает футболку с Паши, едва захлопнув дверь квартиры. Он трогает везде, куда может дотянуться, обводит контуры, чертит новые. Паша все еще помнит обжигающее дыхание на своих ключицах и шее. Помнит любимые глаза, с расплывшимся по всей радужке зрачком, смотрящие будто бы мимо его самого. Волосы, раскиданные по подушке, мешающие, лезущие в лицо. Губы, раньше изрекающие какие-то колкости и едкие шутки, теперь расплывались в полуулыбке, или сжимались в тонкую полоску, когда Паша совершал какие-нибудь очень удачные движения. Они целуются, но кажется, что Саша вот-вот начнет жрать Пашино лицо. Хотя, они не целуются даже — сосутся, и каждый хочет вести. Они не нежничают друг с другом — ведут борьбу за первенство, и пока у них ничья. Паша сжимает чужие бока, хватается за бедра, кусает плечи, усыпанные аляповатыми разноцветными татуировками, ребящими перед глазами в полумраке спальни. Меж их пальцами проходит ток, воздух искрит, и пахнет потом, одеколонами, смешавшихся в один, и чистыми простынями. Они смотрят друг другу в глаза, переплетают свои пальцы с чужими, сжимают друг друга до боли почти, жмурятся до белых мушек перед глазами, дышат загнанно, будто только что удирали от опасности. Всего слишком много, комната кружилась перед глазами, Саша хватал воздух ртом, дергал Пашу за волосы на затылке, целовал его щеки. В комнате им было жарко, включенный ночник на тумбочке казался ослепительно ярким, во рту пересохло и глаза закрывались. Саша вскидывается, закрывая себе рот ладонью. Паша роняет голову ему на плечо. Легкие жжет от нехватки кислорода. Они молчат, потому что сказать и нечего, все уже понятно обоим. Паша помнит все это очень отчетливо, и от того ему еще холоднее теперь. Ему хочется как пару часов назад, хотя бы просто взять Сашину руку в свою. Или снова целовать его плечи, шею, линию челюсти. Хотелось снова почувствовать то тепло, несравнимое ни с чем другим. Паше кажется, что даже натяни он зимнюю куртку сейчас — теплее ему не станет. Дело не в одежде. У него мороз по коже. Он думает, что сам виноват в том, что Саша сбежал. А в комнатах все также темно, Паше все также холодно, и это гадкое чувство, будто он некогда домашний пес, теперь выброшенный любимыми хозяевами на обочину, все жрало его изнутри. Паша жалеет, что не вызвал такси, и что вообще отпустил Сашу. И что позвал — тоже. А Саша курит уже у своего подъезда, и не хочет заходить домой. Потому что там холодно и темно, а у Паши хотя бы торшер горел, и им было тепло друг с другом. Но Кикир почти не жалеет о том, что сбежал. Ему все это вдруг показалось слишком. Наверно, в тот момент, когда в голубых глазах он кроме желания и похоти увидел что-то еще. Что-то похожее на нежность, и тогда решил, что на такое не подписывался. И он оставил Пашу разбираться со своими чувствами самостоятельно, а собственные спрятал за безразличием и холодностью. Снег больше не шел, фонари во дворе моргают, и Саша бросает окурок под ноги, все же заходя в парадную.