Здоровье

      Если вы, дорогой читатель, знакомы с моими предыдущими рассказами о моем друге мистере Шерлоке Холмсе, вам, вероятно, известен тот факт, что его пищевые привычки несколько нерегулярны. Я уже упоминал, что он часто постится во время дела и отказывается есть, пока не будет сделано заключение. Но я, пожалуй, не упомянул, что существует и более темная сторона его злополучной привычки. Холмс морил себя голодом не только во время судебных разбирательств, но и тогда, когда находился в состоянии глубокой депрессии, из которой я никак не мог его вытащить. Именно в это время я, как его врач и друг, больше всего опасался за его здоровье, потому что он был еще более агрессивным, чем обычно. — Это был бы вопиющий позор — испортить свой блестящий ум, не позаботившись также и о своем теле, — пожурил я его, когда прошло уже два дня. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на меня. — Прошло совсем немного времени, Уотсон, — протянул он, лениво развалившись на диване. — Не приставайте так. Я что-нибудь съем сегодня вечером. Да, он так и сделал, но это был всего лишь бисквит и немного молока. В течение следующей недели он по-прежнему ел опасно мало. С помощью моих придирок, я иногда мог заставить его съесть часть еды, но мне было интересно, что так беспокоило моего друга. — Вам действительно надо поесть, Холмс, — сказал я ему. — вы снова худеете. Слишком худой для человека его роста и телосложения. Он сердито посмотрел на меня. — Я в прекрасной форме, Уотсон. Пусть это вас не беспокоит. Но это беспокоило. Даже миссис Хадсон заметила, что Холмс похудел: — Доктор Уотсон, с мистером Холмсом все в порядке? — спросила она меня однажды вечером. — В последнее время он ужасно исхудал. — Я уверен, что с ним все будет в порядке, миссис Хадсон, — сказал я, пытаясь успокоить ее. — я присмотрю за ним. — Это очень любезно с вашей стороны, доктор. Ужин скоро будет готов. Если у нее и были еще какие-то опасения, она их не озвучивала. Одежда Холмса стала слишком свободно облегать его живот и плечи: — Мне нужно увидеть своего портного, — раздраженно сказал он. — Или прибавить в весе, — предложил я, но он лишь меня проигнорировал. Разгар депрессии Холмса и мое досадное понимание произошли совершенно случайно. Я только что получил телеграмму от Билли, адресованную ему, и заехал за ним. Когда он не ответил, я вошел в его комнату. Холмс лежал на кровати, закатав рукава до локтей, его предплечье было усеяно следами от уколов. А сама мерзкая вещь была там, лежала в бархатном футляре рядом с ним. Я внезапно пришел в ярость, когда пазл сложился. — Так вот чем вы занимаетесь?! — рявкнул я, бросаясь к нему. — Опять отравляете себя! Я думал, вы остановились, Холмс! Холмс! Он моргнул так, словно это стоило ему неимоверных усилий, его глаза налились кровью, зрачки расширились. — Джон? — сказал он неуверенно, и внезапно весь мой гнев иссяк, сменившись беспокойством. Я схватил его за запястье, чтобы проверить пульс, он был частым, но стабильным. Пот стекал по его лбу, и он, казалось, вышел из состояния эйфории в волну боли. Я покинул его комнату, чтобы принести прохладную тряпку и немного бренди. Я вытер пот с его головы и попросил его немного выпить, чтобы облегчить боль. Он сделал это с некоторым трудом. — Это объясняет отсутствие аппетита, — сказал я с некоторой горечью. — Прошу прощения, доктор, за то, что не был с вами честен, — сказал он дрожащим голосом. — Я знал, что вы не одобряете мою привычку, и решил, что лучше держать вас подальше от нее. — Конечно, я не одобряю, посмотрите, что она с вами делает! Холмс, неужели вы совсем не заботитесь о своей собственной жизни? Мой гнев снова вспыхнул. Как он мог быть таким беспечным? Как он мог скрывать от меня свое собственное саморазрушительное поведение в какой-то жалкой попытке замаскировать его? — Мне очень жаль, Уотсон, сказал он. — Я не хотел вас беспокоить, это… это… Было что-то, что он не мог заставить себя сказать. — Да? — Спросил я уже тише. — Это трудно остановить. — Он крепко зажмурился. — Я всегда держал себя в руках, Уотсон. Но… Боюсь, что это трудно контролировать. Я жажду этого, жажду этого каждый час дня. Это сбивает меня с толку, когда я не могу думать ни о чём, кроме этого. — он отвернулся от меня, испытывая отвращение к самому себе. — Это позор, — пробормотал он. — Я ничуть не лучше человека, одержимого алкоголем или опиумом. — Почему же вы ничего не сказали, Холмс? — Мягко спросил я его. — Я ваш друг и врач. Я мог бы вам помочь. Холмс по-прежнему не смотрел мне в глаза. — Иногда вы так восхищаетесь мной, Уотсон, — тихо сказал он. — я хочу быть тем, о ком вы пишите в своих рассказах, тем, кем вы меня видите. Но это не так. Я полагаю, что сокрытие данного факта не делает его менее очевидным. Я смягчился. Никогда раньше Холмс не говорил о своих чувствах столь откровенно. Врата вокруг его сердца открывались лишь для немногих, да и то редко. — Для меня большая честь быть вашим другом, — сказал я наконец, — и я хотел бы помочь вам, Холмс. Я уже говорил вам раньше, что никогда не буду считать вас менее чем экстраординарным. Он отвернулся, и мне показалось, что в его голосе послышались слёзы, когда он прохрипел: — Спасибо, Уотсон. Я положил руку ему на плечо. Нам предстояло написать ещё множество историй.