Дневник Большого Медведя

- Ладно, бойцы, возвращаемся, – скомандовал Матрос. – Посмотрели, и делать нам больше здесь нечего. Солдатики зашептались, переглядываясь и бросая неуверенные взгляды на старшего. Он схватился за бок рюкзака, услышав треск и шум. - Товарищ… Товарищ Матрос! Приём? – шелестящий голос Сашко эхом пролетел над колбами и растаял в конце зала. - Товарищ Сашко, приём. Удалось починить связь? - Как можете судить сами. Товарищ Матрос, у меня есть две новости, приём. - Давай хорошую, – хмыкнул Матрос, поворачиваясь боком к солдатикам и прижимая динамик рации к уху. - Здесь нет хорошей, – вздох Сашко разлетелся, словно пыльная буря, и залепил горло. – Это… это не завод. Вернее, он официально числится заводом. А неофициально здесь проводились эксперименты… - Логично, мать твою, – вдруг взорвался Матрос. – Я сейчас смотрю на этот чёртов эксперимент! - Товарищ Матрос, вам надо уйти оттуда. Высокий уровень радиации и… - Не пудри мне мозги! Говори, как есть! - Товарищ… – Сашко снова вздохнул. Солдатики переминались с ноги на ногу, стараясь не смотреть ни на колбы, ни на Матроса, пылающего злостью и нарастающим чувством безволия. – Этот город засекречен во всех базах, все упоминания о нём стёрли, каждому, кто работал и жил здесь, запретили говорить, потому что… Потому что завод по производству грузовых автомобилей после войны переделали в экспериментальный полигон. Они искали оружие, которое бы не уничтожало человека, но продлевало бы ему жизнь… - Что, блядь, ты такое говоришь? - Они думали, что воздействие радиацией на живое существо изменит его гены, позволит… «усиленно регенерировать умершие клетки». Но из-за ошибки эксперимент пришлось свернуть, правительство попыталось замять дело, уничтожить завод, любые документы, отсылающие к нему. Поэтому они даже увезли всех, кто жил здесь, понизили уровень радиации… - И пригнали нас, – закончил за него Матрос. - Да. Может быть, они хотят повесить это всё на нас, а может, думали, что мы из чистой солидарности будем охранять их секрет… – измождённый вздох Сашко мурашками пробежал по моей спине. – Товарищ Матрос, уходите оттуда. Мы подождём вас у входа, приём. - Понял вас. Отбой. Шипение прекратилось. Молчаливые солдатики потупились, застыли, словно статуи. В зале восстановилась многолетняя тишина. Казалось, будто нас и не было вовсе. Я подошёл к Матросу, схватил его за рукав и потряс. Он медленно поднял на меня глаза: за мутными стёклами блестели две крохотные слезинки, и он, едва открывая рот, бессильно проговорил: - Уходим. Я почувствовал, как в животе сжалось, сдавило и скрутило. Хотелось бежать без оглядки, выбросить из головы всю чушь, что мы только что увидели, узнали, забыть, навсегда забыть о человеческой жестокости. Но не получится, как бы сильно мы того ни хотели. Я смотрел в глаза Матроса, над которыми, словно купол, нависли давно поседевшие брови, мягкие, в складку, веки, а под ними пролегла тёмная тень – свидетельство не бессонной ночи. Его рука больше не поднималась, чтобы хлопнуть меня по плечу, подбадривающе, сочувствующе. Он лишь отвернулся и, едва передвигая ногами, как будто под только что ощутимой тяжестью снаряжения, поднялся на пару ступеней. Всё, что попалось нам на глаза: колбы, пульты, клетки, пипетки и шприцы, костюмы – всё дышало предательством человеческой натуры. Что значит «усиленно регенерировать»? Разве человеку дана такая сила? Кто мы такие, чтобы распоряжаться, сколько кому жить? Они хотели создать армию, армию долгоживущих, быстро восстанавливающихся солдат, может, даже сформировать отдельные войска, в которые ты насильно запихиваешься после тяжёлого ранения или почти неизлечимой болезни. Да и существовала бы тогда смерть? Преодолеть страх перед нею – уничтожить человеческую природу. Солдатики, проснувшиеся от глубокого, ещё не рассеявшегося сна, друг за другом, как ягнята, проследовали на лестницу. Они шли мимо меня, и их руки беспомощно болтались, едва касаясь алюминиевых перил, ноги зацеплялись за провода, за стулья, за ноги впереди идущего. Кто-то, не удержавшись, упал на колено, потянул назад товарища, облокотился на панель и шумно, часто задышал. Пронзительный вой сирены заглушил треск счётчиков, обезумевший гомон солдатиков и взывающий к порядку крик Матроса. Аварийные лампы на стенах, над входом и приборами зажглись красно-оранжевым, завертелись. Кое-где панели засветились, экраны что-то пытались сообщить, но распадались на кубики, треугольники, параллелограммы и не могли собраться воедино. Входная дверь захлопнулась, отрезая нас от всего мира. Сгрудились солдатики, поглядывающие по сторонам, перекрещивающиеся, ожидающие полными слёз взглядами решения старшего. Держа высоко голову, Матрос спустился и, расталкивая парней, пробился к центру кучи. - Кто-нибудь, попробуйте разобраться с панелями, а остальные – за мной. Пару солдатиков побежало к горящим приборам, в суматохе разглядывая надписи над кнопками, бумаги, памятки, но из-за толстого слоя пыли невозможно было в чём-нибудь разобраться. - Что ж это за такое? – крикнул в сердцах стоящий рядом со мной парень. – Почему от одной чёртовой кнопки зависит весь этот космодром? И он был прав, ругая инженеров, так глупо и неосмотрительно спроектировавших приборы. Аварийная кнопка должна быть большой и яркой, закрытой и вообще удалённой от всего, а не расположенной ближе всего к выходу, на самом краю панели, крошечной и незаметной. Толпа, как засор, застряла на верху лестницы, наваливалась и тянула на себя ручку двери, но ничего не происходило. Мы были заперты – все знали это, чувствовали всеми клетками и нервами своего существа, но до последнего никто не хотел верить в неудачу. - Това…щ Матрос! – раздалось в рации. – Това..! Приём! - Сашко? Что, чёрт возьми, происходит? – взревел Матрос. - Я просил вас уйти. Я просил! Мы включили уничтожение подземного полигона. - Сашко, скотина! Кто давал такой приказ? Выпусти нас отсюда! - Я… я не могу! Я думал: вы ушли – Сидорович сообщил, что кто-то вышел из второго корпуса. - Кто вышел? Мы все здесь, – Матрос цокнул, задумался и заорал на весь полигон: – Дармоеды! Эти сукины дети бежали, как крысы! Солдатики переглянулись. Команда, оставшаяся в предбаннике, услышав разговор Сашко со старшим, решила самовольно покинуть здание то ли от страха, то ли от безысходности. - Товарищ Матрос, я… могу вывести вас, но это будет самоубийством. - Делай, что надо. Мы не собираемся гнить здесь! - Зайдите в комнату под лестницей через десять минут. И, пожалуйста, не выходите, но, если что-нибудь случится, уничтожайте – не думайте. - Что? Что должно случиться? Ребята отыскали дверь, загороженную алюминиевым полотном, открыли и поочередно пробрались внутрь. - Чтобы открыть внешнюю и внутреннюю дверь, мне придётся убрать всю защиту полигона. То, на что вы смотрите, откроется также. И я не гарантирую, что внутри – что-то дружелюбное. - Ладно, чёрт возьми. Сейчас не о лирике. Делай, что нужно. Как только мы выберемся, я свяжусь с тобой. - Понял. Десять минут. Отбой. Матрос пнул стул, отскочивший и упавший на бок. Войдя в комнату, полную шкафчиков с защитными костюмами, респираторами, баночками различных цветов, транквилизаторами, мы нашли солдатиков сидящими на полу. Сгорбленные спины, долгие вздохи, избегающие взгляды, застывшие руки – всё лучилось измождением и слабостью. Матрос стащил со спины рюкзак, уселся рядом с товарищами, откинулся к стене и закрыл глаза. Отрезанные от мира, насквозь пропитанные радиацией, усталостью и безнадёгой, жалкие и никчёмные, мы сидели в комнатушке, где раньше одевались работники «завода», выходили к своему эксперименту и издевались над ним, издевались. Сколько живых существ побывало в их руках? Сколько ещё могло бы оказаться? Да и зачем прибегать к радиации? Ведь доказано же, что она калечит, уничтожает, а не делает непобедимыми и тем более ничего не восстанавливает. Неужели они верили, что смогут приручить атом, заставить его работать не с отрицательной, а с положительной силой? Наивные романтики. Как и мы, с надеждой глядящие в потолок. Что теперь делать с правдой, обрушившейся на нас, как снежная лавина? Мы хотели её узнать и узнали, но стало не легче, а только сложнее. Теперь, кроме тех, кого увезли, растолкали по уголкам мира, спрятали, и мы в курсе. Что сделают с нами? И как нам смотреть в глаза казарменным, семейным, умирающим, да и бандитам? Сказать, что город создали лишь, чтобы провести эксперимент, его тщательным образом засекретили, отделив от чего бы то ни было на множество километров; сказать, что повсюду валяются противогазы, оружие потому, что опасность могла в любую минуту вырваться за стены «завода»; сказать, что мы, запертые здесь, нужны лишь для того, чтобы больные, старые, преступные тела защищали их секрет до последнего. А выступление про «постоянное ударное функционирование» общества – очередная красивая сказка. За что мы страдаем, за что страдаем мы? - Товарищ Матрос, приём, – зашипел голос Сашко. – Две минуты. Вы готовы? Закройте как можно плотнее дверь. - Не волнуйся, юный Белл, уже всё сделано. - Товарищ Матрос, извините. Никто не хотел, чтобы так получилось. - От слов твоих уже не жарко и не холодно. Главное – выбраться отсюда живыми, – Матрос вздохнул, повернув голову в другую сторону. – Кстати, откуда ты знаешь, что здесь есть комната под лестницей? Мы-то её даже не заметили. - В главном корпусе есть центр управления полигоном. Здесь и архив… был, но кое-какие карты и планы остались. Нашли журнал с записями всех экспериментов – кто-то пытался сжечь его, но не вышло. - А нахрена без команды закрыли всё? - Подумали, что никому не нужно знать об этом. Неправильно всё это. - Подумали они. Десять минут ничего бы не решили – могли и подождать. - Виноват, товарищ Матрос, – помехи пропали, но через секунду снова раздались в комнатке: – Минута. Готовы? - Поехали, чего уж там, – Матрос поднялся, отцепил от рюкзака автомат и достал пару гранат.