Старший

Роману одного лишь взгляда достаточно было кинуть на брата, чтобы рот его тотчас растянулся в широкой ухмылке. Он не видел Кендалла…сколько? месяца три-четыре? полгода? — за это время тот, кажется, ещё больше вытянулся, олопоухел, и в свои двадцать пять с концами стал похож на унылого задрота с постной рожей, хилыми плечами и тонкой шеей, нелепо торчащей из горловины широкой байки. В душе Роман всегда знал, что все к тому идёт — это было так же неизбежно как смерть или Рождество — но, видит бог, он все возможное делал, чтобы этот момент оттянуть, и на Страшном суде, если дело повернется так, что с него спросится, он определенно сможет лишь одно сказать в защиту себя — я ведь честно пытался не дать старшему брату стать занудой и тюхтей, Господи, но лондонская и токийская бизнес-школы все сделали за меня! С чего бы на Страшном суде о подобном спрашивали, и более того — отчего подобная отговорка Роману ушла бы в плюс, он додумывать нужным не посчитал. В их семье вопросы веры считались практиками, достойными исключительно самообучения и личностной рефлексии, а сам Роман из библейских цитат, хоть немного подходящих ситуации, припомнить мог бы разве что ту, где один брат предлагает другому вынуть сучок из глаза — он так смеялся, впервые ее услышав на чьих-то то ли крестинах, то ли похоронах, что его вежливо, но требовательно попросили покинуть церковь. — Трансформация завершена, — отвесил шутливый полупоклон Роман вместо приветствия. Он по-исусьи смиренно вписался в распахнутых дверях, оконтованных орнаментом из плавающих в жидком золоте ромбов ар деко, который так когда-то любили архитекторы старого Нью-Йорка, а после в культ возвели, приумножили и как след безнадежно опошлили люди без фантазии, но с тугим кошельком. — И я… рад тебя видеть? — тут же нахмурился Кендалл; он явно не сообразил, в чем суть издёвки, но саму издёвку учуял, словно носатая мышь — пятнистого кота в густом малиннике. Роман сочувственно хмыкнул. Старый добрый Кендалл — человек невпопад и не вовремя. — А я как рад, ты и представить не можешь, — широко зевнул он, — Того и гляди обкончаю эту дверь со счастья. Ну же, не стой как член ранним утром, заходи поскорее. Я, кажется, уже начинаю… Кен, мгновенно смекнув, что последует за этими словами, скорым шагом направился ему навстречу, стараясь не смотреть на то, как его младший брат недвусмысленными жестами показывает обходительному консьержу, чем именно занимаются взрослые дяди в свободное от скуки время. — Даже обезьяна перед прислугой так себя не ведёт, Ром, — веско отозвался он, когда тяжёлая кованая дверь за ними закрылась — думается, что всем на радость. Роман беззаботно улыбнулся. — Всего лишь маленький знак приветствия от бога плодородия Ромулуса Роя. Ты, к слову, в курсе, что дрочить я выучился у тебя? Лицо Кендалла комично вытянулось. — И с чего бы это? — Рассказать сейчас или оставить до Дня Благодарения? Это была их семейное, древнее как бюст Нефертити, правило, придуманное то ли самим Романом, то ли сестрицей Шив — когда старшие не хотели слушать болботню младших, те просили рассказать о важном позже — подождать до Дня Благодарения. Однажды мелкий Роман честно прождал два месяца, чтобы поведать за общим семейным столом как перебравшего Коннора стошнило прямо в мамину вазу — подарок греческого посла. По увесистой затрещине тогда отхватили оба, а Коннор после ужина наградил ещё одной. — Так что? — весело щурился Роман, — Решай, Кен — сейчас или на День Благодарения? — Пошел ты. Мы оба знаем, что ты и сейчас потреплешься, и за столом расскажешь то же самое. Что вообще с тобой на так? Вопрос без ответа… — Кендалл вздохнул и завертелся по сторонам, — Где здесь… — Это было на ежегодном балу у Мейнхилла… — Мой бог, заткнитесь, пожалуйста, сэр Геродот. Показать квартиру, налить выпить, пробубнить свою херню — в таком порядке. Где здесь бар? Быть не может, чтоб у тебя не было бара. Предположение это, как неприличное и даже постыдно наивное, Роман ответом не удосужил.

***

— Не было такого. — Ну конечно же было. С чего бы мне врать? — Пошел ты, чувак, это бред какой-то. Стефа мне даже не нравилась. — Так трогательно. Всем внимание, никому не дышать: Кен у нас романтик — дергает только на тех, в кого влюблен. — А ты дергаешь на тех, от кого блевать тянет? Стой…куда ты пошел? Что ты делаешь, придурок? Роман, мигом подскочивши с дивана, уже открыл одно из больших окон и орал что есть мочи в искрящуюся черноту манхэттенской ночи: — Полиция! Полиция! Какой-то криповый задрот сидит в моей квартире и спрашивает, на кого я дрочу! Кендалл недовольно покачал головой и вновь взялся за бутылку. — Угу. Правильно. Пусть все соседи знают, что в этой квартире живёт долбоеб. — Я всем соседям представляюсь как Кендалл Мать Его Рой. — Иди в жопу. Ещё налить тебе? Просторная гостиная, где они сидели уже минут двадцать, потягивая Chivas Regal, была залита мягким молочным светом, который Роману напоминал чуть притушенные блики стоматологической лампы. Освещение ему не нравилось — если бы бывал дома чаще, то давно бы занялся сменой, но у себя ночевал он редко, и все вокруг — космический синий диван с косыми углами, журнальный столик черного стекла, бередящая взгляд, но не душу абстракция во всю стену (Райли?), книжные полки, забитые классиками, чьи имена он последний раз слышал в школе (никогда — от одноклассников) и литературными претенциозными модниками, которыми классики постыдились бы подпирать свои бока — все вокруг было лишь гипсовым слепком со вкуса и привычек его матушки, которая с редкой, несвойственной ей обычно охотой вызвалась помочь обставить первое жилище сына, и нечаянно превратила его в собственную лондонскую квартиру, где раз в месяц принимала подруг из клуба книгочеек. — Ну и как тебе тут? Что скажешь? Кендалл молча ухмыльнулся и разлил остатки скотча по двуручным чашкам. Одну из них протянул Роману, второй указал на угол, где в резковатом свете зеленоватых лампочек виднелась небольшая скульптура — сгорбленное и скукоженное нечто противилось миру всеми своими смятыми гранями. — Мама отдала тебе своего Крэгга? — Ага. И поверь, я его не просил. Так что думаешь насчёт всего этого? В голосе Романа против его воли тоненько, по капельке сочилось любопытство. — Как бы точнее сказать, — Кендалл почесал щеку — его уже слегка разморило от выпитого, — Девчонки, попадая сюда, будут думать, что ты охуеть какой тонкий ценитель искусства, Ром. Может быть даже филантроп с членством в Сотбис. — Ну, как-то раз я крупно вложился в покупку трёх огромных гранитных жоп в подарок Коннору… — Ааа, я их помню, — разулыбался Кендалл, — «Секреты Ширли, Минди и Рэйчел», какой-то чувак из Оклахомы, Бритс… Брисс… А, не важно… Коннору вроде бы не понравилось? — Если бы ему понравилось, то я бы настаивал на том, чтобы папа все же признал, что он приемный. Слушай, давай честно — мне плевать, что квартира выглядит как салон Джуди Гарленд во времена Людовика Конченного. Я не собираюсь тут оставаться надолго — я ее продам через пару месяцев, когда она взлетит в цене. — И с чего бы ей взлетать в цене? — Ну…я над этим работаю. — Ты? Работаешь? Тогда к концу года тебе придется доплачивать, чтобы в ней заселились студенты-дизайнеры. — Я всем говорю, что мы с тобой трахаемся. Кендалл, нисколько не удивившись, скорчил мину комичного одобрения и отсалютовал чашкой. — Не то что бы это хоть что-то объясняет, чувак, но… Ответом послужил заливистый смешок. — Помнишь, нам мама в детстве говорила, что если хочешь выглядеть по-настоящему элитно, то нужно дать всем вокруг понять, что у тебя есть тайна — даже если единственным твоим секретом считать можно разве что дырку в трусах. Я решил, что хорошая загадка облагородит дух этого жилища, накинет, так сказать, вуаль таинственности: всем обывателям, проходящим мимо шикарных нью-йоркских аппартаментов, хорошо бы почувствовать пикантный аромат старого доброго инцеста. Такое низкое падение нравов в среде богатеев поможет им смириться с тем, что сами они домой едут куда-то в жопу мира на Кони-Айленд — трахать некрасивую подружку на скрипучем диване и есть вонючий сэндвич с ветчиной из упаковки. Признаюсь, долго не мог придумать, с кем именно объявить себя во грехе — Коннор настолько тугой, что подобный союз стал бы тройным пятном даже на моей репутации; с Шив — рановато, да и, думаю, у брата и сестры Ричардсов уже подобное бывало, повторяться бы не хотелось, с отцом — никто ведь не поверит, что я сверху, а снизу быть унизительно…так что остаёшься только ты, Кен. Ты уж поверь, мне тоже до одури противно, но что поделаешь — если я не смогу повысить цену этой халупы за счет светских сплетен, то в будущем не смогу обменять ее на что-то более приличное. Хозяин семикомнатной инцест-халупы в центре Манхэттена бодро тораторил, а Кен с полминуты молча поглядывал на него, после чего неожиданно расхихикался; темные глаза его жидко заблестели. Роман не без удовольствия отметил, что когда брат смеется, то становится похож на нормального человека, а не на снимок с буклета про лучших выпускников Сент-Эндрюса. — Пошел ты, — сказал Кендалл, — Такую херню несёшь, вместо того, чтобы признать, что скучал? — А ты сам разве скучал? — Нет, конечно — я ведь старший, — Кен напоказ приосанился, — Вы с Шив должны были скучать по старшему. — Коннор старший. — Коннор приемный. А я старший. Роман и в самом деле не знал, так ли сильно соскучился по брату — они ведь не терялись, периодически созванивались и списывались, а при большом желании к нему всегда можно было слетать (и ни разу за полгода желания такого не возникало), но вот сейчас смотреть на него — чуть размякшего от скотча, в мягкой синей байке, с болтающимися на шее огромными наушниками и суетливыми руками, будто невесть что потерявшими — было…приятно? Уютно — вот, пожалуй, верное слово. — Мне нравится вот это, — сказал Кендалл, широко указывая на ряд окон, заменявших одну из стен, — Здесь очень крутые окна…город как на ладони. Знаешь, что можно… Смотри. Он мягко, словно на санках, съехал с дивана на ковер, чуть ближе подвинулся к окнам. — Выруби-ка свет. — Зачем? — Выключи — увидишь. Роман хмыкнул, но послушно щёлкнул выключателями. В комнате стало темно — и он сперва все никак не мог понять, что именно Кен удумал, лишь чуть приглядевшись понял, что брат возится с широким диваном. — И что ты хочешь с ним сделать? — Се…сейчас, — пришлось поднапрячься, но Кен все же смог вытащить пару увесистых подушек — их он закинул на спинку дивана так, чтобы они мыском нависали над сиденьем. — Принеси покрывало или плед, а лучше два. — Ой ну нет, господи, только не…ты серьезно? — Быстрее, Ром, они все сейчас свалятся. Шевелись, бодрее. И Роман побежал в спальню за простынями — точно так же, как бежал восьми лет отроду, когда брат соглашался соорудить для них с Шивон домашнюю крепость. Кендалл строил классные замки из диванов, кресел и стульев, был в этом деле настоящим виртуозом, но упросить его было занятием не из лёгких — он соглашался только если отца или Коннора не было дома, чтобы никто не видел, как он играет с малышней. — Держи. Не то что бы я хотел помогать обдирать диван, но может… — Да, вот этот угол подпихни под подушку…ага, и ещё чуть-чуть просунь. Все, отлично. Сейчас я накрою… Все, можно залазить. Нет, стой — смотайся, возьми ещё виски. — Текилы? — В замке Кендаллхоуз не пьют текилу — мы не на сраном ранчо, Роман. Нам нужен именно виски.

***

–…и трахнул…трахнул бы Ивонн. Убери свои блядские ноги. — Ивонн? — Роман чуть не пополам согнулся от смеха, — Ты бы убил Кару, но трахнул бы Ивонн? Какого хрена, чувак? — Моя фантазия — как хочу, так и делаю. — Твоя фантазия сосет. — Ну…может быть, — покладисто кивнул Кендалл и мелко захихикал. Тесно сидеть в душном домике из диванных подушек, смотреть из окна на огоньки ночного Нью-Йорка, лениво играть в «женюсь, убью, выебу», заливаясь при этом виски с занудой-братом — Роман сходу мог бы назвать пятьдесят иных занятий, которые были бы куда увлекательнее и веселее. И при этом с нарастающей тревогой он поглядывал то на часы, то на лоснящееся скорым сном лицо Кена. Кендалл всегда засыпал слишком быстро, как его не тормоши. — А помнишь, как ты делал такие замки в старом мамином доме? — Ага. Для тебя и для Шив. Потом ты как-то проболтался отцу, и он издевался надо мной недели две, предлагая отправить назад в детский сад. В комнате повисла тишина, которую, воспользовавшись моментом, полностью заполнил голос Айс Кьюба, рассказывающий всем вокруг о том, какой классный у него был день. — Ну…видимо был неправ, — Роман пожал плечами. — К черту, — Кен так широко взмахнул рукой, что чуть не снёс крышу своей крепости, — Не важно. Я засыпаю. Но могу рассказать, что было в Токио, пока я торчал на курсах. — Так это я и сам могу — ты дрочил на книжки и фотки из журналов, и разок съел грибов в компании таких же квадратноголовых. На сколько процентов я прав? Кендалл медленно повернулся к нему. — Нееет, — он вяло покачал головой, устраиваясь поудобнее на подушке, — В Токио я встретил кое…познакомился кое с кем. — Надеюсь, что не с духовным наставником, которому отсыпал дохера денег за открытие жопной чакры. Помнишь, как Коннор… — Я встретил девушку, — продолжал бормотать Кендалл, судя по всему, со сном борясь, ему проигрывая и говоря больше самому себе, чем брату, — Я встретил девушку, я…я не знаю…я вроде как… влюбился. — Рои не влюбляются, — хмыкнул было Роман, но поздно — Кендалл уже спал, щекой подперши пухлую подушку. — Рои не влюбляются, — спустя пару минут громко повторил он Кендаллу на ухо, но тот лишь жеванно что-то промямлил. — Ну ты и мудак, — неясно к чему сказал Роман. Он аккуратно вылез из подушечного домика, думая о том, что если дёрнуть простыню, то все подушки свалятся на Кена, и какая-нибудь из них наверняка хорошенько стукнет его по голове. Протянул уже руку — но что-то остановило. Кендалл слегка присвистывал во сне. — Пошел ты. Покрестив таким образом брата и отпустив ему грехи его, Роман отправился к себе в спальню.