Спасаясь от монстра в голове

Голоса… Голоса тысячи убитых Сукуной людей, что теперь стали душами с искаженными оболочками, никогда не покидали Юджи. Днём, вечером, ночью — он всегда слышал их. И до сих пор не расслышал ни одного ласкового словечка. Все, что доносилось до его слуха, — ругательства, проклятия, угрозы, мольбы… Кажется, Юджи сходил с ума. Убийственно медленно, но безвозвратно верно. Его жизнь становилась сущим кошмаром. Было невыносимо просыпаться и вместо «Доброго утра» от деда (когда они ещё жили вместе), слышать пожелания скорейшей смерти. Было ужасно встречаться на завтраке с друзьями, наблюдать их улыбки и осознавать, что целое полчище разъярённых душ кричит: «Убей, убей, убей! Чем они лучше нас? Убей!..» Юджи не мог терпеть, когда голоса шептали «Бестолочь», после того, как он одерживал победу над очередным проклятием. И даже во сне ему снились кошмары, в которых повторялось одно и то же… «Убийца!.. Убийца-убийца-убийца!» Сотни мужских, женских и даже детских голосов смешивались, будто превращаясь в что-то по-уродски божественное. Их эхо было словно пророчеством, что опускалось на плечи юноши кровью и пыталось потопить его в чёрной бездне ненависти. Заставляя его почувствовать всю боль, что они пережили. Убеждая, что жизнь черна — как их зыбкая плоть и зрачки Сукуны. И каждый раз Юджи просыпался посреди ночи с холодным потом на лбу и впивался руками в голову, пытаясь заглушить голоса хотя бы на секунду. Но ничего не получалось. Переплетенные крики, возгласы и леденящие душу шипения только усиливались, будто пытались разорвать голову юноши словами и фразами, которые больше нельзя было разобрать. В такие моменты Юджи скрючивался калачиком и проливал горькие слезы. Он больше не мог… Он считал ошибкой, что вообще решил тогда проглотить палец Сукуны. Он жалел, что его не убили на месте, а оставили в живых. Хотя трудно было сказать, что парень по-прежнему жил — он, скорее, находился на тонкой границе между реальностью и загробным миром. И, балансируя на грани, где в каждую секунду горло Юджи мог порезать острый нож, что сжимали в руках души, навредив парню в настоящем, Итадори возненавидел оба мира. Нигде не находил он покоя. И начало казаться, что спасение уже точно не обрести… Никогда, нигде, ни с кем…

***

Юджи стоял посреди огромной пустоши. Все вокруг было заполнено обломками разрушенных домов и кусками мяса, что когда-то принадлежали телам людей. Парня окружало облако пыли. Юноша упал на колени и зажмурился, попутно чуть ли не раздирая кожу руками — было жутко. Противно. От самого себя. Юджи опять не смог. Снова не смог сдержать Сукуну. Но ещё противнее было от того, что голоса, обрадовавшись умершим людям, устроили настоящий пир в голове юноши, от чего та просто разрывалась. Скверный гогот, визжащее улюлюканье, истошные выкрики — вот, что творилось в голове парня. Казалось, что души пустились в бешеную пляску, и от этого тело Юджи содрогалось в конвульсиях. Ужасно. Невыносимо. Уничтожающе. — Тише, — раздался спокойный и так резонирующий с тем, что творилось внутри подростка, голос. Юноша поднял глаза и замер. Годжо. Почему именно сейчас? Почему именно он? Почему тот, от кого парень хотел скрывать свои приступы дольше всех? «Не надо», — одними губами прошептал Итадори. Он не хотел подпускать сенсея близко к себе: Юджи не был уверен, что сможет удержать Сукуну. Годжо, видимо, умел читать по губам, поэтому грустно улыбнулся и, приблизившись, с горечью прошептал, накрывая волосы парня ласковой рукой: — Не вини себя, — тёплые губы коснулись лба юноши. Вместе с их нежным прикосновениям по телу волнами разлились тепло и надежда. — Это не твоя вина… Сатору давно хотелось поведать ученику о своих терзаниях. О том, что если бы в тот день он пришёл раньше и не допустил того, чтобы Юджи проглотил палец. О том, что если бы он был внимательнее к ученику и больше заботился о его здоровье — и психологическом, и физическом — то, может, такие ужасные последствия удалось бы предотвратить. О том, что он не встретил Итадори раньше… Но сейчас Годжо видел, что Юджи был не готов принять чужие страдания — юноше самому было нужно выговориться и сбросить с себя хоть капельку тяжелого груза. — Ты можешь рассказать мне все, что захочешь… — прошептал Сатору, понимая, что слова не могут передать и половины того, что он чувствует и о чем просит. Поэтому Годжо нагнулся и заключил ученика в крепкие объятия, поглаживая по спине. До его слуха все ещё доносились лязг оружия, быстрые шаги и взрывы — битва продолжалась — но блондину хотелось быть именно с Юджи. Потому что сейчас, когда каждая минута могла стать последней в жизни, когда все скрытые в глубине чувства обнажились, шаман понял, что весь этот мир, который он безнадежно пытался спасти, ничего не будет стоить, если его единственное солнце — Итадори — сейчас исчезнет, взорвавшись. Годжо не мог позволить очередному близкому и — самому-самому — любимому человеку сломаться. Сильнейший шаман не мог позволить себе уйти и оставить Юджи наедине со своими демонами. Он не мог покинуть его, зная, как тот сейчас нуждался в помощи. Больше, чем когда-либо ещё. Но все, в чем нуждался Итадори, — это в сенсее. В его крепких объятиях, тёплом дыхании, завораживающем голосе — таком ласковом, отдающим любовью. Юджи — до сорванного голоса, до побелевших костяшек, до разорванной души: смертельно — нуждался в Годжо. — Сенсей… — тихо протянул юноша. — Обнимите меня покрепче, пожалуйста. Потому что когда вы так делаете, я больше не слышу голосов… — кратко, вместо тысячи слов. Искренняя благодарность за спасение всегда немногословна. — Так спокойно… — последнюю фразу парень выдохнул, млея в чужих руках и покрываясь легким румянцем. В объятиях Годжо было тихо — приятно было слышать тишину, разбавляемую лишь глубоким дыханием их обоих. Никаких угроз, никаких убийств. Только нежные шорохи и вздохи, согревающие душу лучше любого чая. Было надежно — создавалось впечатление, что этот момент будет длиться вечно, что Сатору ни за что не расцепит своих рук, что были словно границы их личного мирка-спасения. Было уютно — такое тепло Юджи чувствовал только от Годжо. (И почему они не обнимались раньше?) — Не уходите… — еле слышно протянул Итадори, но его слова лавиной обрушились на учителя. — Глупенький, конечно, не уйду, — ответил Сатору, покрывая шею парня легкими, невесомыми поцелуями, словно в подтверждение того, что это не сон. — Ни за что… — отдельно по словам вымолвил Годжо, срывая с уст юноши полу-довольную-усмешку, полу-стон. Он больше никогда не покинет его.