***
С момента моего "переезда" прошло уже где-то полгода. Жуков устраивал приёмы, просто приглашал гостей, разок даже устроил оргию. В ней участвовали гости, несколько человек из персонала с ошейниками и я. Было примерно также, как на оргии с Максом, только тут меньше связывали и мучали, больше приказывали и били. Всё, чем я занимался помимо удовлетворения прихотей Жукова - это работа по дому. Я ношу форму прислуги - я и выполняю работу прислуги под руководством дворецкого Андрея. Дворецкий тут один, зато о доме знает всё. О доме, о расписании Григория, о том, что будет на ужин, о счетах за коммуналку. Вообще всё. Он говорит, что работает у Григория с тех пор, как тот смог позволить себе прислугу. А это лет двадцать, я думаю. Служанки поговаривают, что дворецкого ему отдал его отец, так что, возможно, вообще на эту семью он работает ещё дольше. Для меня это в любом случае какие-то космические сроки. Сам я нигде не уживался так надолго, меня же ещё до Макса несколько раз выкупали. А потом возвращали. Я умею отбить желание. Чаще всего. Они хотели сексуального раба, я рабом быть не хотел. Макс вот хотел объект для своих садистских игр - тут я уже не смог ничего сделать. И вот где я теперь: мою окна в доме, из которого мне никуда не деться. За этими самыми окнами останавливается машина. Я даже опускаю пшикалку с моющим. Потому что это машина Горького. И из неё не связанная, в лёгком летнем сарафане выходит Иска. Всё также в ошейнике, но руки у неё свободны. Меня вот даже на концерт везли в наручниках и на поводке, а я был у Макса явно дольше этой девицы. Возмущение перемешивается с одобрением девчонки - она молодец. Она учится, справляется и, что самое главное, расцветает. С переднего сидения показывается и сам Макс. Окликает Иску, окидывает дом взглядом - и останавливает его на окне, в котором торчу я. Аж вздрагиваю. Выдрессировал он меня так, что не избавиться - сразу отхожу на шаг назад и задвигаю шторку. Холодок со спины медленно проходит, вставшие на затылке волосы перестают щекотать и укладываются нормально. Страх въедается в самую подкорку и, как оказалось, никуда потом не испаряется. Это становится традицией - я снова подглядываю в окна на приезжающих гостей. В тот раз был Жуков в доме Макса, теперь же наоборот. Но теперь он меня совсем не веселит, даже приехавшая с ним компанией Иска. Я просто спрячусь у себя, пока они не уедут. Отличный план, так и сделаю.***
- Ложись, - с самодовольной улыбкой Жуков кивает себе в ноги. Я просидел у себя не долго, почти спустя пару минут ко мне прибежала Анна и сообщила, что я нужен Григорию. Оказывается, они решили хвастаться успехами. В моём случае это значит, что Жуков демонстрирует, какой я стал ручной. В этом нет ничего нового, я на самом деле стал ручным. Но делать это под жгучим взглядом Горького? В горле сухо, словно за то, что я слушаюсь другого, мне влетит. Руки тоже неловкие, но не дрожат, я им не позволяю. Сглотнув, опускаюсь на колени, потом ниже, в конце концов вжимаясь лопатками в пол. Чужая нога спокойно умещается у меня на животе. Тяжесть перекинутой через колено второй ноги вжимает каблук домашней туфли Жукова сильнее. Я стараюсь не трогать его ногу, мне нельзя. Вместо этого заталкиваю пальцы обеих рук под поясницу, как меня учили, и поворачиваю голову в сторону кресла. Не хватало мне ещё встретиться с Максом взглядом. Мне кажется, он меня испепелит. Чтобы проделать со мной что-то такое, ему нужно было постараться. И после того, как я всё же выполню - фиксировать меня. Чтобы не делал, чего не должен, например хвататься за щиколотку. И тут, на его глазах, по одному слову Жукова я делаю это сам. Я бы на его месте нанял мне киллера. Или сбросил бы на меня пианино. - Так ты не воспользовался моими советами...по воспитанию, - голос, кажущийся равнодушным, сквозит холодом. Пытаясь изобразить равнодушие, он всегда немного перебарщивает. Чем выдаёт себя с головой. - Ты моими тоже, как я погляжу, - Жуков же спокоен, одобрительно мне улыбнулся и сделал вид, что меня вообще здесь нет. Это, на самом деле, нормально. В конце концов, я сейчас изображаю коврик. Коврику внимания не положено. Как же унизительно. Я привык к манере Григория, но не привык демонстрировать послушание перед другими заинтересованными настолько. Словно это какое-то достояние, а не просто моя слабость. Да, именно что слабость - за этот его одобряющий взгляд я готов вытворять такие вещие, как этот приказ. И другие. - Руки над головой, - через какое-то время снова обращает на меня внимание и умещает одну из ног на моих ключицах. Не сидится ему спокойно, пока в ногах лежит тело. И это тоже я выполняю, подняв руки так, словно они связаны и закреплены за головой. Жукову пришлось возиться со мной. Переучивать, приручать, объяснять. Его воспитание с воспитанием Макса, как оказалось, очень различается. В основах, - но результат всё равно похож. Например, в итоге я оказываюсь с ногами на шее и паху прямо перед человеком, которого боюсь почти так же как Григория. О, нет, меня Жуков ещё не наказывал. Разве что не серьёзно. Но я видел, что он делает с другими. Или последствия его наказаний, иногда хватает и этого. Каким-то образом это не легло в основу моего воспитания. В первую очередь перед неповиновением я думаю не о наказании, а о том, что Григорий разочаруется. И этого я не вынесу. Привязался как последняя псина. Даже не заметил, когда это произошло, а когда очнулся, на моей шее уже был поводок - метафорический, но от того не менее прочный. Много раз винил себя в дурости, но всё равно прибегал по первому же зову. Докатился... Пока я раздумывал в очередной раз над вопросом "Что же со мной не так", эти двое обменивались любезностями. Для каждого из них это было делом гордости. Гордость Макса я подорвал. Навёрстывать упущенное он, конечно же, стал посредством Гамлет, поэтому вскоре она оказалась вжата щекой в ковёр с задраным задом. Макс тоже использовал ногу, но только одну - уместил её на голове девушки, фиксируя. Не знаю, что унизительнее - поза или последующий оргазм. Оказалось, у неё вставлена пробка, которая завибрировала, когда Макс достал пульт. Раскрасневшееся лицо и сжатые очаровательные кулачки рядом с головой, но она не нарушила приказа, не двинулась, только жмурилась от усилий и смущения. Горький тоже хорошо поработал над ней. - Она была близка к тому, чтобы стать фригидной, - выдаёт вдруг Жуков на полном серьёзе, закуривая, - Она ведь пробыла здесь полтора месяца. У меня ничего не вышло. А ты, смотрю, преуспел. - Так ты пытался её воспитывать? - очевидно, Макс не знал. Он постарался не показать удивления, но спустя секунду, когда он осознал сказанное его братом, не смог скрыть своего довольства. Ну или не пожелал. Политика политикой, но они друг другу слишком близки, чтобы лицемерить, - Ты не говорила. Это он обратился к Гамлет, приводящей себя в чувство. - Вы не спрашивали, Господин, - полустоном выдыхает, закрыв глаза. Они оба изменили друг друга. Когда я был в его доме, за подобное заявление мне бы светила порка. Сейчас же Горький спокойно поводит плечом и тоже закуривает, выключив игрушку. - Потом расскажешь. Он обошёл Жукова? Они не озвучили этого, но, похоже, негласно сошлись на ничьей. Сомневаюсь, правда, что моё послушание способно соперничать с тем, что Иску буквально вытащили из её отчаянного состояния. Но, несмотря на это, Жуков был доволен. Это становится очевидно, когда он наклоняется и оглаживает большим пальцем мою нижнюю губу. Я ловлю его кончик губами, посасывая, и сразу чувствую немного усилившееся давление на пах. Я склонен думать, что нас либо кормят чем-то странным, либо промывают мозги. Потому что тело отзывается жаром и сбивает дыхание. Как это ещё объяснить? И его глаза, показавшиеся бездонными, как чашка кофе по утрам. Без молока, чёрного, но всё равно красиво переливающегося из кофемашины в чашку, словно в нём не один оттенок, а сотни. И улыбка. Он улыбается, когда я подаюсь навстречу, задирая руки немного назад, чтобы приподнять голову и едва развести ноги. Вспоминаю о Горьком только когда он вдруг начинает обсуждать какие-то их обычные темы типа "Зря ты вышел из голосования, там теперь соревноваться не с кем". Осознаю, что отзываюсь на прикосновения как дурной, моргаю и поворачиваю голову в сторону. По иронии судьбы, упираюсь взглядом в тоже лежащую на полу Иску. Она всё это время смотрела на нас и улыбалась. А когда поняла, что я поймал её взгляд, нарисовала пальцем робкое сердечко. Можно подумать, что это она заигрывает так, но я слишком часто с ней общался и знаю, на что это может намекать. Грожу ей кулаком и чувствую носок ботинка Жукова переместившийся мне на щёку. Это значит "Прекратите паясничать". Значит "Не мешайтесь". А ещё значит, что Иске отключили пробку и дали нормально лечь в ногах, а мне - нет. И почему-то меня это не расстраивает.***
Только спустя пару дней в голову, буквально в затылок, так резко, что я чуть не выронил поднос, стучится мысль. Всего одно слово, но оно меняет всё. Оно значит, что я пропал. Совсем пропал, с концами - провалился, утоп, с головой, по самую макушку, с размаху и в самую стену. Влюбился. В того, в кого никогда и ни за что не должен был. Потому что стоит ему понять, что эта вершина покорена, ему станет скучно. А наскучившие игрушки выбрасывают. В моём случае - оставляют просто слугой без прав, которому не уделяют внимания. Я слишком хорошо знаю график Жукова, ему будет просто жалко времени на второго, уже не интересного раба. Найдёт кого-то ещё, начиная с нуля. Делов-то. Это оказалось больнее, чем я представлял. То есть, конечно я представлял. Привязался я раньше, чем это случилось, а я очень много в себе копаюсь, чтобы не понимать, чем это может закончиться, и не пытаться морально подготовиться ко всем возможным исходам. И вот, закончилось. Жили-были не тужили, а теперь всё накрылось. Теперь максимум, что мне светит - это протянуть пару месяцев, пытаясь побороть чувства, а после - побороть апатию. Я влюбчивый, но раньше всегда мог контролировать это чувство. Удобно, когда можешь не влюбляться не в тех. Месяц-два апатии после разрыва, и вот он я, переломаный в труху с макушки до пяток и слепленный заново собой же, возрождаюсь и могу жить дальше. Иногда даже получалось обойтись неделей. Но не сейчас. Сейчас всё иначе, я совершенно не контролирую глупое сердце и это дурацкое счастливое трепыхание в животе, когда вижу его улыбку... Делаю глупые ошибки, косячу, говорю не то и не так, не могу поддержать нормальную беседу, кажусь сам себе скучным и, в общем-то, дурацким. Сердце пропускает удары от мимолётных прикосновений, а когда мне внезапно оставляют едва ощутимый поцелуй на шее, становлюсь самым счастливым на свете. Самым счастливым на свете рабом. Ему не нужен такой восторженный дурачок. Что я, совсем глупый, чтобы не понимать? Такие чувства всё портят. Я всегда портил свои отношения, и вот снова. Делал ошибки одну за одной. И мне их никогда не прощали. И эту - не простят. Слишком много нервотрёпки, если вдруг, по какой-то причине он вообще станет со мной это обсуждать или пытаться работать с моим плачевным состоянием. Плачевным, потому что я потерян. На этот раз с концами. Я даже немного завидую Иске. С ней работали. И из её состояния при должном уходе есть выход. Из моего же выхода нет.***