Свобода не даром

      — И сколько раз ты уже успел пожелать мне гореть в аду? — хмыкнул Брендон, ослабляя галстук. — Если подумать, благодаря консенсусу, к которому мы пришли, твоя семья в полной безопасности.       — Будете каждый раз теперь ими шантажировать? — прошипел Кевин.       — Зачем? Не похоже, чтобы ты нуждался в регулярных напоминаниях.       Кевин отступил от кровати. И снова на нее покосился.       — Мне нужно время, — выдохнул он, — побыть полчаса одному.       Брендон отрицательно покачал головой: об этом не могло быть и речи.       — Господи, да почему?! — выпалил Тайлер. Напряженные губы искривили все лицо. Он держался, но недавняя беседа выбила его из колеи. Это было заметно. — Неужели я прошу о чем-то невозможном? Я же принял условия! Вернусь через сраные полчаса, и ты поимеешь меня, как только взбредет в голову!       — Нет, я не намерен бездарно тратить тридцать минут, пока ты будешь рвать на себе волосы, — Брендон приблизился. Он тоже не нуждался в лишних напоминаниях: не все телефонные звонки заканчиваются хорошо, этот урок он усвоил. — Почему бы не разбавить тяжелый разговор чем-то приятным?       Кевин зажмурился и свел брови острым углом. Брендон разгладил пальцем складку на его переносице. Побледневшее лицо Тайлера было похоже на те, что отливают из воска. Столь неживое, что оно удивительно точно напомнило лицо Тома, какое он видел в последний раз.       — В том, что тебе не нравится наш секс, ты убеждаешь себя когда? По его завершению? Или прямо в процессе? Когда кончаешь в мой рот или елозя на моем члене? Ты ведь это делал, Кевин, в прошлый раз, пытаясь засунуть в себя поглубже.       Кевин открыл глаза и посмотрел на него в упор. Свет электричества блеснул в них золотистыми негодующими бликами.       — Можешь сколь угодно себе лгать, но предложенные прегрешения пришлись твоей ханжеской натуре весьма по душе. Так что будь добр, убери с лица гримасу мученика. Это лицемерие начинает утомлять, — Брендон отвел руку от его лба. Галстук он развязал на ходу.       В гардеробной он сменил одежду на халат. Пусть даже звонок в Алабаму и исключал ряд проблем и никому не нужную суматоху, идея дать Кевину в руки телефон не нравилась ему изначально. Его выкроенные свободные вечера можно было пересчитать по пальцам, и сейчас раздражение только нарастало, — собственное решение стоило теперь одного из таких. В спальне Тайлер обнаружился на том же месте — как будто прирос к полу.       — Что мне делать? — спросил он настороженно и нервно.       Брендон подошел к узкому стеллажу с книгами.       — Раздевайся и ложись в кровать. Я приглушу лампы.       Выбрав нужную книгу, по факту, первую попавшуюся, Брендон оставил из всего освещения лишь один ночник, расположившись в кресле рядом со столиком, на котором тот стоял. Зашуршало одеяло. Тихое ровное дыхание заполнило комнату. Брендон перевернул страницу.       — У нас ничего не будет? — раздалось спустя четыре прочитанных.       — Спи, Кевин, — скупо бросил Брендон.       Покончив с первой главой, за вторую он решил не браться. Настенные часы показывали почти девять. Сменив лампу на тусклый ночник сбоку кровати, он разделся: утром предстоял ранний подъем. Кровать ощутимо нагрелась — Брендон укрылся только по пояс. Спящему Кевину, напротив, жарко не было: одеяло было натянуто до самых плеч, так, что рассмотреть можно было только шею. И темный затылок. Из-за хорошего шампуня волосы Тайлера смотрелись теперь иначе, чем когда Брендон увидел его впервые. Даже в тусклом свете они выглядели блестящими и ухоженными. Брендон запустил в них пальцы — желая удостовериться в их мягкости на ощупь. Трогать их было приятно. Если дать им еще немного отрасти, станет удобно держать в кулаке. Родившийся в фантазии образ быстро оброс деталями. И планами: он купит Кевину ошейник. Тонкий, гладкий, изящный. И такой же мягкий, как и его кожа — Брендон прошелся пальцами и по ней. Он начал, наконец, успокаиваться, во всяком случае, больше не хотелось стянуть с того штаны и выпороть до визгов за сорванный вечер. Брендон выключил свет и устроил голову на подушке. Глаза медленно привыкали к темноте.       — Поговори со мной, — вдруг раздалось в тишине. Проснулся Тайлер в эту минуту или это случилось раньше — если бы парень ни заговорил, Брендон так бы и думал, что тот спит.       — О чем? — спросил Брендон.       — Неважно. О чем угодно.       Брендон перекатился на бок, к нему лицом. Кевин остался к нему затылком.       — Ты ведь спал.       — Нет.       — Ладно, — выдохнул Брендон. — Демократы или республиканцы?       — Что? — растерянно переспросил Кевин.       — Какая партия?       Комната снова погрузилась в тишину. Видимо, «о чем угодно» все же не годилось.       — Где я? — тихо протянул Кевин. — Ответь. Пожалуйста.       — В Великобритании, — Брендон произнес, помедлив.       Ему не хотелось отвечать в темноте, когда они не видели друг друга. Да и вообще не хотелось говорить это вот так — будто оглашаешь приговор. Конечно, речь не шла о том, чтобы подвести Тайлера с завязанными глазами к Биг-Бену, снять с него повязку и эффектно спросить: «Ну как, узнаешь место?» Но все же Брендону представлялся этот разговор иначе — и место, и время. Он планировал ему сказать, Брендон вовсе не собирался держать его в заточении в Саут-Йоркшире годами, но прежде Кевину стоило к нему привыкнуть. Но обстоятельства внесли коррективы, и лгать не имело ни смысла, ни выгоды даже на перспективу.       — Как я сюда попал?       — Частным рейсом.       За окном поднялся ветер. Днем до грозы так и не дошло, хотя прогноз погоды настойчиво предупреждал не забыть дома зонтик. Наверняка хлынет ночью.       — Почему я? — осторожно спросил Кевин.       — Потому что я хотел именно тебя.       — Мы случайно встретились на улице? Или, может, ты увидел меня в стеклянной витрине «Старбакс» и с тех пор не мог забыть? Бред же, — вердикт был вынесен на тихом выдохе.       — Не совсем все так. Но ты получил честный ответ.       Комнату осветило ярким и белым. За раскатом грома забарабанило по металлу подоконников.       — Так все-таки, — Брендон прервал обоюдное молчание. — Какая партия?       — Демократы.       — Неожиданно, — Брендон усмехнуся.       — Ты тоже получил честный ответ.       Было ли это иронией, он не понял. Кажется, все же нет.       

      ***

             Бежать по мокрой траве было скользко, и он едва не упал, но это не имело значения — на вымощенную аллею Кевин не вернулся. Когда представится шанс отсюда удрать, вряд ли его будет ждать дорожка со специальным покрытием и удобным склоном. Кевин застегнул толстовку под горло, набирая темп. Его не хватало надолго: из-за ледяного ветра сбивалось дыхание, то и дело приходилось останавливаться и вытирать рукавом глаза. Проступающие слезы мешали разглядеть дорогу: несколько раз Кевин забегал прямо в лужу и уже замочил левый кроссовок. Свой первый круг он сделал, и можно было вернуться домой, — за ночь погода испортилась и явно шла на похолодание, но Кевин решил пойти на второй, чуть срезав на повороте. Даже если снова пойдет дождь, не страшно, главное, не ледяной; до любого другого, пусть даже глухого ливня ему не было никакого дела. Да и обратно в комнату не хотелось — пробежка на воздухе проясняла мозги: подавленное состояние, в каком он проснулся, наконец, отступило. Он мог хотя бы собраться с мыслями.       Итак, сегодня было двадцать четвертое ноября. Будь он в Нью-Йорке, то и не заметил бы, как подступила зима — не слишком-то много времени утекло с октября. Но находясь здесь, ощущения были иными: от жизни в Бруклине его будто отделяли годы. Он все еще не осознавал до конца, что от дома, настоящего, его родного дома, теперь его отделяет океан, — если, конечно, доверять словам невидимки. Впрочем, не верить оснований не было. Частный рейс, которым его доставили, объясняет многое: и как он попал сюда в бессознательном состоянии, и почему его единственный шанс на помощь на деле оказался не более чем пустой, бессмысленной иллюзией. Он был в руках не просто сбрендившего от капризов богача, этот толстосум обладал и ресурсами убирать ненужных людей. Не у каждого же есть такие? Не у каждого. А он, Кевин, просто идиот. Мало того что угодил в передрягу сам, так еще и подставил всю семью. Придурок. Из-за нового порыва ветра он сбросил скорость, но останавливаться совсем не стал, выравнивая дыхание на бегу. Стоит только дать себе слабину — тут же накроет, тем более что поводов хоть отбавляй.       «Только не отчаивайся. Они не стоят того», — повторил Кевин одними губами. Эти слова он слышал сегодня. От Тома, во сне, — тот был рядом. Брат много и долго болтал, а Кевин все слушал его и слушал, не решаясь перебивать. Казалось, произнеси он хоть звук, и Том тут же исчезнет, как исчез из его жизни три года назад. В этом сне Кевин очень боялся, что Том уйдет. Уже наяву он так и не вспомнил, что же тот рассказывал, но вспомнил, как сам хотел задать вопрос, кто такие они; он не понимал, кого же брат имеет в виду. Он все-таки спросил, но Том, промолчав, просто поцеловал его в плечо.       Кевин распахнул глаза. В первые секунды он даже не сообразил, где находится, куда делась та комната, где он только что сидел с Томом, да и было ли это на самом деле. Кевин увидел чужую спину. Не заметив, что он проснулся, невидимка встал с кровати. Кевин поспешно прикрыл глаза — ему было не до обмена вежливостями и взаимными пожеланиями доброго утра. Оно не было хорошим. Сон оставил на душе тягостный осадок. Кевину не хотелось себе признаваться, но он скучал. Черт, как же он скучал по Тому. Наверное, он почувствовал это еще вчера, когда назвал его никем. Собственный ответ царапнул. Разве Том был никем? Конечно же, нет. Том был его братом. А может, его тоска случилась и еще раньше — когда он разговаривал с мамой. Утром, под душем, он раз за разом прокручивал в голове их беседу и все отчетливее ощущал, как же больно кололи ее слова — те самые, о беременности. Она ведь не сказала «беременна вами» — «тобой», как будто Том и не рождался вовсе. А ведь Том любил ее, они оба всегда ее любили. В горле встал ком. Мать не просто вычеркнула сына из жизни — распылила даже из памяти. А он … сам он просто промолчал. Сейчас Кевин чувствовал досаду и даже злость, на обоих — на мать и на самого себя, но еще сильнее — страх. Он никогда, никогда в жизни не расскажет ей, что с ним случилось. Единственным человеком, кто его поймет, может стать только брат. Кевину стало еще страшнее: а что, если… вдруг Том просто не захочет иметь с ним никаких дел? Что, если не простит? Что, если тот его звонок, в августе, оказался точкой невозврата? Кевин мотнул головой: он наладит общение с Томом во что бы то ни стало. Будет пытаться столько, сколько потребуется. Нельзя исправить только смерть, только она одна перечеркивает все. Но раз они оба живы, к тому же и молоды, значит, все остальное еще можно поправить — времени хватит. Кевин перешел на трусцу. Каким же глупым он был — не только эти три года, взять хотя бы даже это утро: бежать ведь можно было вовсе не против ветра.       — Прости меня… пожалуйста, прости, — выдохнул он в новый шквальный ледяной порыв.       Обежав особняк по второму кругу, Кевин перешел на шаг. Он обернулся, резко, будто на громкий звук. Мужчина, высокий, на вид до сорока, смотрел прямо на него. Всего несколько секунд, затем вошел в дом. Не от ветра — от его пристальных глаз, ни удивленных, ни любопытствующих, Кевина бросило в озноб: этот человек знал, что он увидит. И знал — кого.       За завтраком Кевин не находил себе места. Кто это такой и зачем он здесь? Кто-то, кто знал о его нахождении в этом доме — невидимка не опасался звать его в гости. В голову вломились сразу два варианта. Первый, мужчина на невидимку работал. Второе, — у Кевина пробежали по спине мурашки, — с этим кем-то невидимка решил уложить его в постель. Кевину стоило больших усилий не впасть в панику. Невидимка говорил, — Кевин поспешил себе напомнить, — что никого другого не будет. Не мог же вчерашний вечер это его решение изменить? Конечно, мог, — тот, кто принимает людей за ресурс для удовлетворения потребностей с легкостью избавится от неудовлетворяющего. Или, может, пока что это предупреждение: знай свое место и цени, что есть?       Обед Кевина тоже прошел в одиночестве, вероятно, хозяин ел с гостем. Оставалось лишь надеяться, что решают они не его дальнейшую судьбу. К ужину Кевин окончательно извелся. Зайдя в столовую, первое, что он сделал — бросил цепкий взгляд на стол. Верзила сказал, чтобы на ужин он спустился, его ждут. Сервировка была на двоих, значит, гость уехал. От сердца отлегло. Однако полностью тревога не ушла. Что, если нет. Может, его отправили с тем мужчиной сначала ужинать, а после… Кевин сглотнул слюну, та стала густой и вязкой.       Кто-то вошел в столовую. Он торопливо обернулся.       — Прости, день выдался незапланированно насыщенным, — это был невидимка. Он прошел к столу и занял свое место. — Присаживайся. Блюда подадут через пару минут.       Кевин медленно опустился на стул.       — Гость уехал? — спросил он, решившись.       — Сразу же после обеда, — кивнул невидимка. Он не был удивлен вопросу, о случайной встрече он знал.       Когда подали еду, желудок Кевина болезненно скрутился. От волнений он практически ничего не съел на обед, и тот напомнил о себе протяжным урчанием.       — Я не догадался распорядиться, чтобы ее запекли целиком, но все же лучше, чем ничего, — услышал Кевин.       — Это что, индейка? — он озадаченно посмотрел на приготовленные кусочки мяса. Кажется, на гриле.       — Ты как будто удивлен.       — Немного, — честно признался Кевин, наблюдая, как прислуга наполняет бокалы вином. На этот раз Кевин не стал отказываться, ему нужно было хоть немного расслабиться. — Я не думал, что здесь этот день тоже празднуют. Это же американский праздник.       — Так уж вышло, что в моем доме живет американец, — заключил невидимка.       — В таком случае… я могу помолиться?       — Если тебе этого хочется.       — Мы можем сделать это вместе, — осторожно предложил Кевин.       — Спасибо, но я воздержусь.       Кевин прикрыл глаза, складывая руки. Всевышнего стоило поблагодарить за этот вечер, пусть даже он проводил его совсем не в том месте и не с теми людьми, с кем следовало. Поблагодарить стоило и за те уроки, которые ему приходится учить, но с этим было сложнее. Наверное, если бы Кевин до конца понимал замысел его, ему было бы легче все это принять. Несколько минут протекли в тишине: он перебирал в голове все то хорошее, что в его жизни когда-либо было. И когда-нибудь еще будет, — Кевин очень на это надеялся, — хотя учитывая то, что происходило с ним сейчас, просьбы, скорее, походили на кредитную заявку, когда ты полный банкрот.       — Иисус, должно быть, в восторге, — раздалось негромко.       Кевин открыл глаза.       — Я благодарил его за ужин и теплую постель. Что-то не так?       — Рад выступить услужливым посредником.       Кевин качнул головой: естественно, людям, в которых едва ли отыщется что-то святое, свойственно оскорблять и уничижать то, что свято для остальных.       — Не обижайся, Кевин, это всего лишь шутка.       Кевину захотелось сказать, что не над всеми вещами можно потешаться, но он снова промолчал: разве мог он что-то доказать богохульнику и грешнику? Он не обладал ни даром убеждения, ни желанием это делать — почему он должен спасать чужие души? Этот человек не был ему ближним. Его похититель точно стоял в очереди последним, о чьей душе, горящей в аду, Кевин бы сожалел. Они не доводились друг другу ни родственниками, ни друзьями, ни даже соседями, о ком стоило и можно было побеспокоиться.       Кевин взял в руки бокал и сделал глоток.       — С праздником, — невидимка отсалютовал ему своим. — Но вообще — за тебя.       Они молча приступили к еде. Мысли Кевина, точнее тот сумбур, во что они превращались, напоминал взбесившийся рой пчел. Будто кто-то их подсадил к нему в голову, и те теперь там торопливо плодились. Самым связным из всех рассуждений было то, что родители всегда пили на День благодарения красное вино. Бокалы к этому столу наполнили почему-то белым. Впрочем, Кевину был не то чтобы важен сорт. По большому счету, ему все равно, каким догнаться. Мысли крутились о другом. Да, никем из перечисленных невидимка не был, но он был его… на слово «любовник» не хватило духу — произнести даже про себя. Кевин поспешно заменил образовавшийся пробел: насильник. Вот это слово было правильным. Подходящим. Или нет? Нельзя отрицать, что его тело принимало грех, — дьявол, видимо, добрался и до его души. Оно ведь не единожды отдавалось во власть порока и даже горело в нем. Щеки Кевина залило стыдом, но кровь ударила не только в лицо, он почувствовал, что и в паху постепенно становится теплее, и это было странно.       — Похоже, что сейчас ты думаешь вовсе не о боге.       — Здесь душно, — Кевин приложил тыльную сторону ладони к щеке. Та действительно горела. — И алкоголь.       — Не лги. Просто ты думал о плотском, верно?       — Я думал о том, должен ли просить милости господа за тех, кто приносит в этот мир зло.       — Уверен, это исключительно на твое усмотрение.       Вместо ответа Кевин накинулся на индейку. Приготовили ее потрясающе; мать так не умела. Он в жизни не ел ничего вкуснее — за малым не текли слюни.       — Тебя вообще не беспокоит, что станет с душой? После того, как все закончится? Снизойдет ли милость прощения? — Кевин решился на новые вопросы. Вино развязало язык. Из-за перерыва с алкоголем оно действовало быстро, убрав тревогу и добавив ему словно целый пуд смелости. Это тоже было довольно странно, но Кевину нравилось: настроение стремительно рвануло вверх. Наконец-то он чувствовал себя нормально. Он вообще чувствовал себя так, будто накурился, но только без сонливости, какую на него обычно нагонял косяк. Наоборот, его заполняла яркая и вместе с тем успокаивающая эйфория. Ему давно так не было легко. Признаться, Кевин и не помнил, когда так было. Наверное, даже никогда.       — Меня больше беспокоит, окажут ли мне милость в ближайшей перспективе, — услышал он.       — Например?       — Примеров множество. Но как один, разрешишь ли ты себя отшлепать сегодняшней ночью.       Глаза Кевина распахнулись — ну как так можно? Он же спрашивал о возвышенном, прекрасном, божественном, в конце концов. Но вместе с тем, та легкость и непринужденность, с какой была сказана вся эта грязная пошлость, Кевина почему-то рассмешила.       — Не слишком-то… запросы на жизнь что ли… — фыркнул он, толком даже не сформулировав, о чем хотел сказать. Но невидимка его понял.       — Как по мне, так все лучше надежд на посмертное шатание среди сомнительных существ.       — Боже, — Кевин еле-еле сдержал смех. Такой дикости он еще не слышал. — Ты же сейчас так… не об ангелах? Не-е-ет, — он отпил из бокала еще. — Это просто кошмар!       — Вот видишь, раз даже ты безошибочно понял о ком речь, значит, я прав, — невидимка широко улыбнулся. — Они сомнительные, разве нет?       Он прикипел к Кевину каким-то долгим нечитаемым взглядом. Лишь только спустя несколько секунд до Кевина и самого дошло: впервые за время похищения он смеялся. По-настоящему. От того, что на самом деле было весело. Улыбка застыла у него на губах, но всего на миг, и снова растеклась по лицу. Нет, он не чувствовал за собой вины. Наоборот, Кевину было легко. И совсем немного пьяно.