***
Намеренно притормозив поодаль, Брендон сдвинул вверх горнолыжные очки. Искрящийся снег уже не резал глаза — дело шло к вечеру. Брендон засмотрелся на двух парней. Первый, инструктор, его не интересовал. Взгляд прикипел ко второму — тому, что болтал без умолка и, придерживая одной рукой сноуборд, другой заслонялся от ветра. Он то и дело смеялся и выглядел так, как выглядят люди беззаботные и абсолютно счастливые. — У тебя холодок по позвоночнику не пробегает? — донесся голос сбоку. — Различать их не сложнее, чем твоих людей, — Брендон улыбнулся, не сводя с Кевина глаз. Еще неуверенно, но тот уже чувствовал доску: Брендон наблюдал за ним весь день. — Они разные, Дуглас. — Последнее, во что бы я верил, это в искренность заложника, — предупредил Андерсон, составивший ему сегодня компанию на спусках. Брендон кивнул: в искренность он и не верил. Он верил в подлинность. Похоже, то, что он принял за копию, на самом деле являло собой оригинал. _______ (1) День святого Сильвестра, в католических странах отмечается 31 декабряГлава 15
21 августа 2021 г. в 02:01
Цюрих они покинули ранним утром. На двух машинах — водитель первой вез их с Гилбертом, вторая выполняла сопровождающую роль. На вопрос Кевина «куда» Гилберт лишь улыбнулся и попросил не портить сюрприз. Кевин пожал плечами. Конечно же, ему было любопытно, куда тому вздумалось сорваться в Сильвестр (1), но не настолько, чтобы лезть с расспросами. Пристроив голову на спинку сиденья, Кевин задремал: он не выспался — вчерашний секс разрядил его до нуля. Утро было вялым и ленивым, а потому любая вылазка из кровати, а уж тем более дальняя поездка, виделась Кевину максимально вынужденной. Гораздо с большей охотой он бы дал себя трахнуть, хоть дважды, и затем снова бы завалился спать, чем куда-то мчаться в такую рань. Благо, хоть чемоданами занималась прислуга.
Деревня Понте Каприаска в предгорье Альп лежала к северу от города Лугано, и уже меньше чем через три часа Кевина разбудили — влажным шепотом на ухо. Его грудь и плечи оказались накрыты пиджаком, и тонкий древесный аромат преследовал его еще весь бранч — в маленькой кофейне с удивительно вкусной выпечкой и ароматным кофе.
— Тот, кто хочет добраться до Понте Каприаска, должен вначале подумать: а зачем? — чашка Гилберта была уже пустой. — Об этом месте так говорят сами его жители, — пояснил тот, промокнув губы салфеткой.
— Охотно к ним присоединюсь. Зачем мы здесь? — Кевин все-таки спросил. Ничего примечательного за время прогулки по полуденным улочкам он не обнаружил. Тихий и спокойный городок, с узкими мощеными тротуарами и двухэтажными домиками с черепичными крышами, застрял где-то в далеком прошлом. Даже в Мэдисоне дела шли живее.
— Я тоже вынес из вчерашнего урок, — сообщил Гилберт перед тем, как встать из-за стола. — В Нью-Йорке, насколько мне известно, ты не был активным прихожанином. Мое представление о тебе вышло неполным.
Кевин нахмурился: ему совершенно не нравились обсуждения его прежней жизни. Он был перед этим человеком как на ладони, весь, целиком, в то время как сам он о нем ничего толком и не знал. Даже не подозревал, что пробыл у него под прицелом черт его знает сколько времени. Как ни о чем не подозревают сейчас мать, дед и отец — живут себе своей преспокойной жизнью, хотя вот уже несколько месяцев та течет под пристальным наблюдением человека, о существовании которого они и не догадываются. Осознавать это было физически неприятно.
— Мы что, пойдем в церковь? Для этого стоило перебраться сюда с чемоданами? — сухо поинтересовался Кевин. Так он и поверил: неужели невидимка и впрямь держит его за такого дурака? — В Цюрихе не нашлось для меня подходящей?
— Мы не будем здесь останавливаться. В Понте Каприаска мы умрем со скуки. Но кое-что мне все же хочется тебе показать.
Приходская церковь четырнадцатого века возвышалась в конце торговой улицы. Найти ее было несложно — в самом центре, но, чтобы попасть внутрь, стоило записаться заранее. Впрочем, Гилберт это предусмотрел. Как и то, что посетителями они были единственными.
Все то мрачное настроение, на какое похищенный и невыспавшийся человек имеет полное право, осталось за порогом — здесь было слишком красиво, чтобы портить момент. Кевин неторопливо рассмотрел предалтарную стену, колонны и стены боковых нефов. Изображение на стене левого он видел множество раз, но прежде — лишь в книжках. Перепутать «Тайную вечерю» с чем-то иным было невозможно.
— Это она? — Кевин затаил дыхание, завороженно глядя перед собой. — Настоящая?
— Оригинал находится в Милане, север Италии, — ответил Гилберт. — После смерти Леонардо его ученики написали несколько его копий. Благодаря чему мы видим фрагменты, которые давно исчезли с оригинала. Например, ноги Христа и двух сидящих с ним апостолов.
Насмотревшись вдоволь, в том числе и на эти самые ноги, Кевин обошел церковь — оставшуюся ее часть. «Тайная вечеря» не была здесь единственной фреской эпохи Возрождения, принесшей маленькому городишку известность на всю Швейцарию. На стене первого из четырех боковых приделов — Дева Мария с младенцем. Рядом — Святой Себастьян. Откровенный образ нагого юноши походил на те, какие показывал ему Гилберт. Увиденное тогда в книге Кевина изрядно удивило, однако лицезреть подобную вольность в стенах самой церкви было еще страннее.
— Возможно, ты не знаешь, стрела, как один из главных фаллических символов того времени, указывала на плотское желание, — раздалось совсем рядом и совсем не тихо. Если бы они не были в здании одни, их бы услышали.
— Думаешь, кто-то хотел его ногу? — фыркнул Кевин, тем не менее посчитав все. Четыре. — И обязательно говорить об этом здесь?
— Разве это не то место, где сознаются в тайных умыслах?
— Так я не пастор, чтобы слушать все это.
— Я вовсе бы не возражал исповедаться такому пастору. А потом связать, такого же голого и беззащитного. Может, даже прямо перед тем алтарем, — бесстыдный взгляд устремился Кевину за спину, но затем снова вернулся на его губы. — Уверен, Иисус тоже полюбит твои чувственные стоны.
— Ты… ты не посмеешь… — Кевин попятился, упершись ногами в скамью.
Гилберт коротко рассмеялся.
— Не смешно, — припечатал Кевин, торопливо отворачивая свое так быстро покрасневшее лицо.
— Я подожду тебя у выхода. Если дорога обойдется без происшествий, в Церматте будем через четыре часа.
Гилберт направился к дверям. Проводив его осуждающим взглядом, Кевин снял со скамьи подушечку и опустился на колени. Вытянул из-под свитера свой новый крестик и приложил его к губам. Ему всегда нравилось это действие — ощущением на них тепла. Словно это был и не металл вовсе, а живая плоть Иисуса. Кевин прикрыл глаза, беззвучно нашептывая молитву — первую пришедшую на ум, но шевеление губами было механическим. Кевин совсем, совсем не думал о всевышнем. Немыслимое богохульство — вот что занимало мозги. Порочный мираж — столь яркий и выпуклый, казалось, вот-вот вылетит из его мозгов и прилипнет на стены новой фреской. Кевин зажал пальцами крестик: да очистит господь помыслы его.
Окончив молитву, Кевин обернулся. Гилберт смотрел прямо на него — будто тоже молился. Кажется, даже не моргал. Под ребрами Кевина стянулся узел. Нет, не страха. Вопреки всякой логике, он уже почти и не боялся этого человека. Должен был, но нет, этого в Кевине не было. Он плохо понимал почему. Этот мужчина его похитил, держал взаперти и продолжает удерживать помимо его воли. Вынуждает вступать в плотскую связь и день за днем клеймит его грехом. Неужели этого всего недостаточно? Страх и ненависть — разве не это испытывают пленники? Наверное. Но Кевин не мог ответить за других — сам он не испытывал. Вернув крестик под свитер, он поднялся на ноги.
— О чем ты молился? — спросил Гилберт, выждав, пока он приблизится.
— Просил господа даровать твоей грешной душе покой, — солгал Кевин: просил он исключительно о своей.
— Я так и думал, что идея не оставит тебя равнодушным, — Гилберт улыбнулся.
Дорога из Понте Каприаска до Церматта заняла около четырех часов. На этот раз Кевин не уснул, наблюдая из окна машины за белоснежными альпийскими вершинами. Вот теперь все как на открытках.
Взятое в аренду двухэтажное шале утопало в снегу и оттого казалось миниатюрным и игрушечным. Перешагнув порог, Кевин убедился в обратном: места было достаточно. Из оставленного на журнальном столике буклета Кевин узнал, что находится на высоте почти двух тысяч метров, в окружении вершин высотой в тысячи четыре. Где-то совсем рядом есть горнолыжный склон и зимняя пешеходная тропа. Рекламный текст впечатлял и разжигал неподдельное жгучее любопытство: Маттерхорн, самая фотографируемая вершина Европы, какая она? С таким же чувством Кевин осмотрел дом. Деревянная лестница без перил вела в единственную здесь спальню с выходом на террасу. Вероятно, снег только-только перестал сыпать — полы, мебель на ней и перила были покрыты его пушистым слоем.
— Мы одни в лесу? — спросил Кевин, глядя в панорамное окно. Вид открывался невероятный.
— Не считая охраны. И обслуживающего персонала, разумеется.
— Круто, — Кевин снова принялся осматривать интерьер. Нарочито простой, но уютный и теплый. На деревянных досках, из которых состоял пол, лежали овечьи шкуры, придавая дому атмосферу охотничьего.
Гилберт разделся и отправился в душ, а Кевин, с радостью обнаружив, что их вещи уже разложены по полкам, спустился на первый этаж. В голове укладывалось едва ли: первый день две тысячи шестнадцатого он проведет в горах Швейцарии. Альпы, черт возьми, — прямо как в его детских мечтах. Признаваться себе было неловко и немного стыдливо — еще вчера он рассуждал о том, что с радостью избавился бы от выигрыша в этой случайной, безумной лотерее, но прямо сейчас Кевин не мог себе солгать: да, черт возьми, он был счастлив. Кто из его семьи мог похвастаться тем же? Кто из родных вообще покидал пределы Штатов? Мексика и Канада не в счет — почти Америка, никто из них не путешествовал по-настоящему — через океан. Кевин поспешил себя одернуть: не стоило противопоставлять себя семье, он ведь и сам бы никуда не уехал из Нью-Йорка, не сложись так обстоятельства. Но, опьяненного эйфорией, его несло все дальше и дальше, оставляя скромность далеко позади. Факт — глухой и упрямый — состоял в том, что теперь он видел больше них, он, мать твою, видит собственными глазами Европу! Европу! Да, он очутился здесь случайно, не заработал на все это сам, а просто упал в чужую нору и очнулся в Зазеркалье. Ну и что! Сейчас он был тем, кто проживал эту сказочную, волшебную жизнь, в то время как семья — да любой из его знакомых! — увидит ее сегодня лишь на поздравительной открытке. То, что все это происходило не по его воле, даже как-то перестало на Кевина давить. Горный воздух не стеснял грудь — здесь дышалось легко и свободно. Воспользовавшись моментом, пока Гилберт еще не вышел из душа, Кевин выбежал наружу — морозный воздух щипал губы. Он наконец видел ее, стоял в ней, трогал руками — белую пушистую вату, а не тающую слякоть, — хоть в приближающихся сумерках она и казалась серой или, скорее, синей. Кевин рухнул прямо на землю, на спину, изображая морскую звезду. Он позволил себе это ребячество, его ведь никто не видел — ближайшие домики, вместившие в себя охрану, располагались довольно далеко. Холод ожег голые кисти и ладони. Когда он пролез под свитер, Кевин громко и счастливо рассмеялся. Тот самый снег, в поисках которого он когда-то заблудился в незнакомых кварталах Миннесоты, — он даже попробовал на вкус.
В гостиной горел камин, и, вернувшись в дом, Кевин расположился прямо перед ним, на полу — отогреться и обсохнуть. Когда Гилберт появился в гостиной, в длинном халате, с влажными после душа волосами, Кевин, разлегшись на стянутом с кресла пледе, уже впал в дрему. Лишь только когда шаги раздались уже совсем близко, открыл глаза.
— Не жалеешь, что я увез тебя из Цюриха? — Гилберт опустился рядом.
— Дом уютный. Камин горячий. Проголодаться еще не успел. Есть о чем жалеть? — Кевин улыбнулся лениво и разморенно.
Рука медленно скользнула по его бедру.
— У тебя влажная одежда.
— Валялся в снегу, — признался Кевин, зевнув.
— Мне кажется, завтра ты наваляешься в нем вдоволь. Или ты уверенно катаешься на лыжах?
— На лыжах? — широкая улыбка растянула Кевину губы: черт, серьезно?
Гилберт просто кивнул. А затем взял голову Кевина в свои ладони, рассматривая его лицо долго и столь внимательно, не произнося ни слова, будто было в нем что-то особенное.
— Что? — хмыкнул Кевин: он не понимал.
Гилберт завладел его ртом. Уже почти высохшие штаны слезли до щиколоток, сразу с бельем, обнажая его начавший крепнуть член. Кевин освободил стопы из штанин. Свитер остался на месте — вероятно, из всего его тела интерес вызывала лишь нижняя его часть. Не было даже прелюдии, так, всего лишь несколько небрежных движений по стволу, но больше — запутавшихся пальцев на лобке. Затем невидимка исчез и вернулся уже со смазкой. Глупо было не догадаться снять с себя свитер, но Кевин подумал об этом слишком поздно — когда тот уже уложил его задницей себе на бедра. Подхватив его под ягодицы, Гилберт направил его дырку к своему стояку. Кевин распахнул глаза — не то в испуге, не то в замершем ожидании: что же последует дальше? Каково это: когда тебя имеют просто так, как вещь, даже не тратя время на подготовку?
Проникновение было долгим и нескончаемо длинным — Гилберт не стремился нанизать его в спешке. Наоборот. Зад Кевина опускался под собственным весом, а тот терпеливо ждал, пока нерастянутый вход, миллиметр за миллиметром, уступит его здоровенной распирающей дубине. Кевин вспотел, под свитером стало жарко.
Безвольно вскрикнув, Кевин раскинул ноги: Гилберт наклонил голову, ухитрившись захватить губами его головку. Он не мог взять сильно глубоко — не настолько у Кевина был большой, но даже так Кевина выгибало. Все-таки хорошо, что свитер остался на нем. Будь он голым, точно свез бы себе лопатки о шершавый льняной плед.
Секс был коротким — в несколько толчков. Как будто в него хотели просто спустить и сделать это как можно скорее. Впрочем, слишком тесно и узко в нем было, чтобы выдержать это долго. Кончил Кевин в четко работающую руку — скользкая от слюны головка излилась прямо в ладонь. Мутная капля остановилась на широком запястье и замерла: в свете камина она казалась желтоватой. Кевин повернул лицо к огню, все еще с членом внутри. Тот не спешил опадать, и Кевин все еще чувствовал его стихающие сокращения. Ощущение было странным. Не позволяя ему сняться — даже хоть немного сдвинуться, Гилберт будто задался целью в него врасти. Кевин выпрямил колени и раскинул руки широко в стороны — точно в такой же позе он валялся в снегу. Так было прохладнее — хоть и не снег, но хотя бы воздух легче проникал под свитер.
Гилберт не шевелился, все это время рассматривая его тело. С той же внимательностью — как прежде лицо, словно и то и другое было какой-то диковинкой. Кевин же смотрел на огонь. Опустевшую после оргазма голову постепенно наполняли всякие-разные мысли, лениво сменяя одна другую. Кевин зацепился за последнюю. Почему этот человек не с семьей? Наверняка ведь Рождество он провел с ними. Какой та была — его семья? Большой? С двумя-тремя детьми? Или не было пока никаких? Тогда с кем? Родители? Или, может, жена? Почему нет? Едва ли желание драть в зад мальчиков мешает жениться и наплодить себе наследников.
— Ты в браке? — спросил он, не поворачивая головы.
— Если бы у меня был муж, я бы привез сюда его. Не тебя.
Кевин нахмурил брови. Муж у мужчины… Как далеко эти люди готовы зайти? Неужели им мало того, чтобы просто трахать друг друга и жить под одной крышей? Зачем претендовать на то, что противно законам природы, да и вообще здравому смыслу? Хорошо хоть инцест не узаконили. Хотя с другой стороны, — Кевин допустил робкую мысль, — Штаты ведь не провалились в пучину ада, когда закон, разрешающий подобные браки, стал повсеместным, — пусть даже Кевину он и казался прежде трусливой уступкой правительства в пользу извращенцев. Ладно, ну их всех к черту — портить себе настроение было сегодня сродни преступлению.
— Значит, Рождество прошло с родителями? — Кевин вернулся к расспросу.
— Нет.
— Братья, сестры?
— Нет.
— Значит, с друзьями?
— Снова нет.
— Любовником?
Гилберт коротко рассмеялся. Ладонь Кевина вжалась в горячие губы. От неожиданности Кевин едва ее не отдернул: никто прежде не целовал его кисти. По ним били — да, но они никогда не получали поцелуев.
— Просто любопытно, — продолжил он, прислушиваясь к ощущениям. — Если бы ты был свободен, то наверняка приехал бы в Саут-Йоркшир. Ну, так мне кажется. А раз ты приехал на следующий день, на второй, — поправился он, — но не позвонил на само Рождество, хотя звонил до него, значит, не хотел привлекать внимание.
Ладонь прошлась по его животу. Следом Кевин обрел свободу: его бедра наконец отпустили. Кевин тотчас перевернулся на бок и, стянув свитер, уставился на огонь. Ему нравилось наблюдать за его золотыми языками. Стоило бы сходить в душ, от него несло потом, но Кевин решил еще немного полежать. Тело будто набили ватой — двигаться не хотелось.
— Могу я тебя попросить? — осторожно спросил он, помедлив.
— О чем?
— Разреши мне позвонить домой, — произнес Кевин тихо-тихо, почти шепотом. — Ты встретил Рождество с кем-то близким, с кем-то для тебя важным, а я даже не смог отправить своим открытку. Мама ведь ждала.
— Она получила твое поздравительное сообщение, — сказал Гилберт. Ровным и спокойным голосом — как нечто само собой разумеющееся.
У Кевина же заледенела кровь. Плед под ним смялся — так резко он крутанулся.
— И что она ответила? — прищурившись, Кевин поднялся на локте.
Невидимка промолчал.
— Что ты ей написал? — голос Кевина дрогнул.
— В скором времени ты ей позвонишь, Кевин. Я обещаю. Но не сегодня. А сейчас иди в душ. Или я снова возьму тебя прямо здесь.
Но Кевин и с места не сдвинулся.
— Мне не нужен звонок в скором времени, — упрямо проговорил он. — Мне нужен сегодня.
— Ладно, Кевин, — выдохнул Гилберт, — как хочешь.
Как хочешь — это было о другом. Не о звонке. Запястья оказались в тисках крепких пальцев. Пояс от халата торопливо их обматывал.
— Черт… что ты делаешь? — Кевин попытался отползти.
— Собираюсь тебя трахать.
— Мы же только это делали! — Кевин взвился. Черт. Даже получаса не прошло! Его тело не сможет, наверняка это будет чертовски больно. Проклятье, ну почему, почему он не заткнулся и не свалил в душ? Придурок!
— Думаешь, меня удовлетворяет пятиминутный перепихон? — полоска ткани зафиксировала руки. — Я и так трахаю тебя от случая к случаю, чтобы твой почти девственный зад не дай бог не страдал.
— От случая к случаю? — Кевин поперхнулся воздухом: чересчур резко его перевернуло на живот. — Мы это делаем каждый день!
— Ты знал, на что шел, когда просил забрать тебя с собой, — Гилберт холодно усмехнулся. — Разве нет?
Еще секунда — и Кевин оказался на коленях. Его растраханный вход, не успевший еще сузиться, принял член легко и быстро. Невидимка даже не воспользовался смазкой — просто сплюнул на его дырку и вошел. Когда только у него успел встать? Протяжный стон слетел у Кевина с губ, его будто током шарахнуло: член ударил прямо по уже растревоженной простате.
Его таранили всей длиной — Кевин все-таки научился кое-как различать, насколько глубоко невидимка в него входил. Опираться на связанные руки было неустойчиво, и он сполз грудью на пол — так меньше болели колени. Тело, само изменив угол, податливо отозвалось на новый толчок: уже и собственный член вставал короткими рывками.
Будто специально выждав, пока его плоть набухнет, Гилберт остановился, замерев. Кевин заерзал бедрами, но крепкие руки поймали их, крепко удерживая и лишь слегка раскачивая вперед-назад. Яйца легли в ладонь — контролируя каждый дюйм этой амплитуды, не позволяя, препятствуя Кевину хоть немного двинуться дальше.
На шлепки Кевин уже и не обращал внимания — лишь поскуливал, когда удар приходился на мошонку, сминая занемевшими пальцами плед и стискивая зубы так, что начинали ныть челюсти. И все равно его трясло, как в лихорадке — ничего не помогало.
«Двигайся… да двигайся ты уже! И только не кончай… не сейчас», — билось у Кевина в затуманенном мозгу. Его тело сошло с ума — нет, оно свело с ума его самого. Его уже не волновало, что ответила мать, весь его мир сузился до одного — члена в заднице. Напряжение становилось нестерпимым: Кевина дергало в нарастающей агонии.
Ненадолго внутри стало свободно и пусто — Кевина вдруг увлекло назад. Невидимка укладывал его на себя — спиной на грудь, подхватив под колени — так, что задница приподнялась и висела теперь в воздухе. Ее заполнила плоть. Это было похоже на то, что происходило вчера. Но все равно не так. Сейчас никакой опоры у Кевина не было — его ступни торчали вверх и дрожали — от напряжения и бог его знает чего еще. Гилберт держал его почти на весу, Кевин соприкасался с ним лишь лопатками и затылком — с плечом. Удовольствие, ожидание, возможно, что и боль от самого него уже никак не зависели: Кевин был полностью во власти другого человека. Каждая его секунда текла сейчас в чужих руках. Как у куклы. Или нет? Кевин схватился связанными ладонями за свой ствол. Головка, мокрая, давно потекшая, тыкалась в непослушные пальцы — пока Гилберт, поднимая его бедра высоко вверх, направлял затем их себе на член.
Гилберт принялся в него вколачиваться — так коротко и часто, что у Кевина сперло дыхание. Кевин скулил, вскрикивал, глотал ртом воздух. Головка выскользнула из ладоней — да и черт с ней: он все равно ее почти не чувствовал. Его удовольствие пульсировало глубже, сильнее, и забивало любое другое.
— Еще… еще… вот так! — повторял Кевин, будто молитву, слизывая с губ стекающий к ним пот.
Он так и кончил — одной лишь задницей, обильно разбрызгивая сперму себе на живот. Что-то попало на пол. Когда невидимка снял его с себя, из растраханного ануса вытекло сразу и много. И даже лежа уже на полу, Кевин чувствовал, как последние капли щекотно собираются у него на входе, чтобы стечь дальше, вязкой дорожкой по коже — едва ли стоит дальше пользоваться этим пледом.
Его перевернули на спину, бережно и осторожно. Влажные губы оставляли на его теле поцелуи. Кевин бы и не задумался, почему настолько вразброс — ключица, локоть, солнечное сплетение, — пока те не коснулись его ноги. Чуть ниже тазовой косточки.