Дура

Я целую ее, и ее губы на вкус как кисловатое плохое вино, которое неприятно пьянит даже в таких дозах. В этом поцелуе нет ни следа шипящего физического удовольствия, ни грамма импульсивной страсти, о взаимном притяжении даже речи не ведется. Просто часть привычного нам позерства, приправленного «вау-эффектом». Ожидаемо, сзади раздается протяжное «ооо» (кого-то все еще можно впечатлить после поцелуя Бритни и Мадонны). Парни все одинаковые, тем более школьники. Смотрю на Мари, а ее фиолетовая помада не размазалась, хотя даже и жаль немного. — А теперь меня. Этот мальчик смазливый почти приторно, губы кукольно-пухлые, как раз на уровне моих собственных. Могу даже вообразить их ощущение и вкус — то же вино, тот же черничный Винстон и то же позерство. Ну да. Я уже целых два дня в городе, а еще не засосала кого-то рандомного, как так. Так похер уже, если честно. Я пьяна, этот малолетка целуется странно-хорошо, а значит одним Владиком в моей коллекции больше. Рука в кудрявых волосах, вторая скользит по ямочке на щеке (какой же он сладенький, просто диабетовый мальчик). И мне нравится. — Да все, хорош уже. Он отрывается, но ощущение чужих губ продолжает пульсировать открытой раной. Не стыдно — ни перед подругами (да ради бога), ни перед школьниками этими (в первый и последний раз вижу). Ни перед собой, тем более. Эля вон тоже сосется с кем-то и что? Все мы бахнутые. А у него даже глаза какие-то подходящие ко всей этой сахарной истории — голубые, с серой дымкой, по идее, похожие на мои, но на деле вообще ни капли. И в лице его тоже нет ни одной острой или прорисованной линии — все сглажено мягкими полукругами щек, неясными очертаниями рта и очаровательно-вздернутым носом. Неуютно под его взглядом. Как у Тейлор Свифт прям: o my god look at that face… Невысокого роста (такие никогда не привлекали), черная джинсовка на удивительно широких плечах (моя маленькая слабость), гитара рядом на асфальте (тоже наверняка чья-то слабость). …you look like my next mistake. В какой-то момент жутко хочется домой, в привычную тесноту общажных стен, да и компания не та, чтобы всю ночь куражиться, шатаясь по улицам, в Днепре нагишом купаться и бутылки о фонарные столбы бить. Чувствует это, что ли, поэтому гитару в руки берет? Я сажусь на асфальт и кладу голову на колени Мари. Она мягко водит рукой по моим коротким волосам, и я чувствую себя неоправданно счастливой в этот приятный августовский вечер. Он играет не для меня, но очевидно красуется. — Если… это чувство… просто выброс эндорфина… Что может быть еще более юношеского, чем пить отвратное вино на Екатеринославском бульваре и орать под гитару «Эндорфин», Коржа? — Почему так больно сильно… Ма-а-акс… И крикнуть хочется, что вообще не больно — ни сильно, ни чуть-чуть, потому что страдания нам не известны и не будут. Мир вокруг странно кружится от вина и ощущения беспечной молодости, как будто мне все еще серьезность ни к лицу. Облизываю губы — на них словно печать, а не результат банального «слабо». Было ли в этом моменте и правда что-то особенное или я опять надумала того, чего и не было совсем — разбираться в этом не хотелось. Оставалось только подпевать знакомым песням, замирая в этой прекрасной обманчивой вечности.