2 минуты - Markul
Вы, наверное, мне бы не поверили и решили, что я сдалась. Что моей адекватности хватило ровно на один раз. Что я могла бы стараться лучше и поиметь самоуважение, а не свой мозг в очередной раз. Я бы тогда обнаружила, что во мне уже не осталось сил доказывать, что это все совпадения сталкивают нас в самых нетфликсовских декорациях, что мы обросли слишком большим количеством общих знакомых или что в этом городе так много типичных мест. В этот раз, стоя под его дверью и практически «гумбертовским судом»*, я бы сказала: я не могу перечить своей начальнице. Многие репетиторы ездят на дом к своим ученикам. Это нормально. Ненормально, что я уже битый час стою под дверью и боюсь звонить. Не хватало только, чтоб как в плохом анекдоте, Владик начал кричать, чтоб я не мялась и проходила, — эта мысль мотивирует нажать, наконец, кнопку звонка. За открытой дверью молниеносно умирает надежда, что в этот раз все пройдет сносно (а ты на что надеялась, дурочка?). — О, привет, заходи, — Владик не пытается меня обнять при встрече, но я поклясться могу, что в этой квартире не настолько тепло, чтоб не надеть хотя бы футболку. Коридор в его квартире достаточно длинный, чтобы я в полной мере оценила рельефные мышцы его спины, но сбивает с ног, конечно, не это, а его отвратительная трехмерность. В кои-то веки Владик не эфемерная дымка моего сна и не инстаграммный кружочек, а форма, запах и — не дай боже — вкус. Мне нечего делать, кроме как идти за ним в кухню, представляя, может ли ситуация стать еще нелепее, понимая глубоко внутри, что да; стол в кухне Владика заставлен роллами и двумя бутылками вина. Вино и роллы. Почти как Нетфликс и чилл. И какой-то парень за этим столом — парень как парень, ничего обычного, взгляду не за что зацепиться, и мы точно не тусили с ним вместе. Но ребятки сами напросились. — У вас романтик, мальчики? — никто на эту слабенькую вставку не реагирует вообще, и они оба продолжают на меня пялиться. Пока я думаю, оставаться ли мне на гейской теме или плавно переходить к шуткам про тройничок, друг Владика (?) выдает: — Не, ну она ничо так, — не успеваю выдохнуть возмущение, как он добавляет: — Лучше той альтушки с кэта. — Альтушки? — вот и умирает моя последняя надежда на гранжстайл, школьники уже не считают меня досточно альт. — С волосами розовыми. Важное уточнение: альтушки не ходят с натуральным цветом волос, вот так-то, Владочка, хоть сто раз ты себе ухо пробей (Владик буквально успел найти себе кого-то, пока воображаемое такси везло меня на воображаемую с ним встречу). — Вали давай уже, — это, разумеется, не мне, а мальчику без лица, который подмигивает мне на прощанье. Без них обоих в комнате становится чуть легче, и можно еще попробовать притвориться, что все хорошо, но роллы и вино шепчут: «не сегодня, Влада, не для тебя». Шансов было мало изначально, и я не стала копаться, действительно ли я не смогла отмазаться от выездного урока или просто не захотела. Но все казалось таким… адекватным. Моей начальнице позвонила мама Владика и объяснила, что они на отдыхе, а у самого прости-господи-Владика травма ноги, и он правда не может приехать. Так она мне и объяснила. Говорит, ради единственного ЗНОшника можно пойти на встречу. А я сидела и головой кивала, пока ситуация и дальше обрастала нормальностью, учитель-ученик, что в этом такого. Владик возвращается (полуголый, все еще) — вот что. — Давай есть, — и за стол садится. — Ты дебил? Я на урок приехала, вообще-то. Владик смеется, потому что не верит мне или думает, что я сама себе не верю, в глазах прямо-таки читается, чтоб я перестала выдергиваться, выпила вина, а затем шла за ним в его синюю комнату, где не холодно только тогда, когда он меня обнимает. Но я так не могу. Перебор даже для нашей ситуации. Я приехала сюда на работу за вполне заплаченные деньги родителей Владика (которых я, если честно, хотела бы никогда не встречать вообще). — Так, Владик, не беси меня, — я буквально вырываю палочки с его рук, пока Владик шипит, что он, вообще-то, голодный. — А меня не ебет. Мы с тобой сейчас топаем в твою спальню… — проглатываю его нарочито-заигрывающее лицо — … и занимаемся там английским. Два часа, как и договаривались. И оденься ты, ради бога. На этот раз, Владику самому приходится тащиться за мной в комнату, где я деловито раскладываю свои распечатки и учебники (он все равно не одевается). — И раз ты решил снизойти до меня и явиться на урок, подскажи, ты вообще хоть один тест открывал? У тебя осталось чуть больше полугода до ЗНО, о чем ты думаешь вообще? — сроки и правда крошечные, но это почему-то напоминает мне о том, что еще немного, и он станет взрослым по-настоящему, нормативно-взрослым, то есть. Я не встречаюсь со школьником. Я встречаюсь со студентом. Если он хоть куда-то поступит, ага, конечно (и мы даже не встречаемся). — Че ты душишь-то так сразу, — Владик пялится в свою тетрадь, и его взгляд кажется мне до боли знакомым, я выдела таких сотни, и осознание (хоть какого-то) над ним превосходства позволяет выдохнуть полностью. Если честно, я немного хитрю. Я могла бы стараться лучше, но выбрала путь наименьшего сопротивления, посадив Владика решать при мне тесты на время с объяснением ошибок в последствии. Это долго, немного муторно, скучно, но ему точно не к месту жаловаться. Пока Владик работает, у меня есть две опции: пялиться в телефон или на его склоненную голую спину, и я это все счастье чередую. — Ты хочешь сказать, тебе реально не холодно? — я, в кои-то веки решившая одеться нормально (а именно в джинсы и свитер с горлом), не могу отогреть руки уже полчаса. — Хочешь сказать, тебе реально холодно? — он выглядит таким змеино-насмешливым и уже готовит какой-то въедливый вброс о собственном торсе и моей на него реакции, но я его опережаю, укладывая ладонь аккурат между его лопаток. Ощущая шершавость кожи и как напрягаются мышцы под пальцами. — Пиздец руки холодные, дай сюда, — он перехватывает мою ладонь и сжимает в своей, укладывая на мое собственной колено, согревая; второй рукой невозмутимо продолжает ставить крестики правильных ответов. Это прикосновение возглавляет топ по адекватности и невинности того, что у нас было, но все равно ощущается слишком интимно, слишком остро. — Тебе это не кажется каким-то нездоровым? — в это время Владик очерчивает круги большим пальцем по моим костяшкам, и моя фраза явно не заставляет его остановиться. — Вот это ты вовремя спохватилась, — усмехается в желтом свету от лампы, и я даже вижу, как дрожат тени ресниц под его карими. — Я бы может спохватилась раньше, но ты меня игнорил. — Я не игнорил тебя, — лжет, — я бухал. В тишине между нами я не пытаюсь одернуть свою руку из его, потому что не занимаюсь подобной клишированной ерундой, иначе бы сидела сейчас с каким-нибудь сказочно богатым Аполлоном и притворялась его девушкой, или что там еще модно сейчас в наших родных любовных штампах. Явно не западать на малолетку, который не умеет словами через рот. — Слушай, ну а что тебя так сильно напрягает, я не пойму, — за все это время Владик ни разу не поднимает головы, общаясь с бланком ЗНО. — Давай ты поработаешь нормально, а мы с тобой после поболтаем. — Ловлю на слове. Вы можете опять напомнить, что нельзя быть такой непроходимой дурой, но я правда не рассчитывала здесь оставаться. Этот вариант никак не мог оформиться в моей голове, казался слишком простым для его новых не-вижусь-с-тобой-по-две-недели закидонов. И никогда не знаешь, что тебя будет ждать на столе: романтический ужин с роллами или изящно разложенная розоволосая шаболда. Последнее, кстати, напоминает очередной байт Владика на мое и так чахлое чувство ревности, тем более к таким мальчикам как он. Другое дело — та степень легкости, с которой Владик на меня забивает; может, вайбы его извечного похуизма на все в помощь, но не делаются такие сложные шарады ради девочек, на которых плевать. Так что ему точно не плевать. Ладонь Владика скользит с моей руки и колена на внутреннюю сторону бедра, и если это превью той части, где он одной рукой пишет тест, а второй доводит меня до оргазма, то я не записывалась на дешевое порно. — Ну ты работай, — более чем картинно убираю его руку. — А я полежу. Еще более картинно падаю на его кровать, где запах Владика обволакивает со всех сторон, оставляя странное ощущение спокойствия, которое, видимо, и заставляет возвращаться сюда снова и снова. — Ты не офигела? — я перекатываюсь на живот, чтобы опять упереться взглядом в его плечи и повернутую голову. — Ты учитель, вообще-то. — Нажалуешься на меня? — предлагаю. — Накажу. Ох нифига себе (от создателей: в душ и без меня?). — Я училка тут, не путай. Когда кружочки историй иссекают, я думаю, намеренно ли Владик тянет время, потому что если да, то не получится. — Владик, пора переходить к пятому таску. Еще 15 минут, и буду проверять. — И потом есть? — Потом работать. Было бы анекдотично, если бы я завернулась в его одеяло и уснула, но я держусь из последних, несмотря на аномальное тепло его кровати, комнаты, синего цвета. Это всего насквозь его, но при этом недостаточно, абсолютно не-интенсивно и блекло в сравнении с тем, как ощущаются его реальные прикосновения. — Все, давай сюда, — вместо того, чтобы передать, сесть рядом или в конце концов одеться Владик присаживается на пол у кровати и кладет голову рядом с тетрадкой. Как будто ждет, что я поглажу. Я, если честно, это и делаю, только он дергается, стоит пальцам едва коснуться его волос. — Какой ты нежный. Владик так и замирает, пока я проверяю его тесты (по ответам, конечно же); он ведет себя так нетипично: молча смотрит и не отводит взгляд, что я даже с трудом выдерживаю и сбиваюсь с мысли время от времени. Это все слишком нелепо и глупо, Владик пофигу на то, что я говорю и на английский в целом, и я честно не понимаю, кто из нас в этом виноват. — Владик, солнышко, ты можешь пообещать мне делать хотя бы по тесту в неделю. Ну пожалуйста. Это важно. Склоняет голову по-птичьи набок: — А что мне за это будет? — Что ты за это хочешь? — мне правда интересно, где конец его за-триста-шуткам. — Да ничего. Я все так возьму. Наши разговоры — всегда и однозначно теннисные удары об остроумие и сарказм (двух гадюк связали узлом). — Что-то ты все никак не. — А обязательно с тобой? Это поле почти такое же изъезженное, как шутки про naughty teacher, почасовую оплату и Дору-дуру, но они заставляют задуматься о том, переживет ли Владик все мои свидания только за последний месяц. — С кем хочешь, если это мотивирует тебя решать тесты по английскому. Нет, точно не переживет. — Я тебе тут домашнее напишу и только попробуй не сделать, — от просьб к угрозам, ага. Наверное в чей-то извращенной реальности я должна была использовать нашу связь, чтобы заставлять Владика учиться, но я даже нормально говорить его не могу заставить. — Теперь мы можем поесть, наконец-то? Вопрос риторический, но все же оставляет пространство для отказа и возможности сбежать от него, как он бегал от меня. Но я-то не школьница какая-то, я не убегаю. — Ну пойдем. На кухне я забираюсь на стульчик с ногами, приваливаясь спиной к холодильнику, пока Владик борется с бутылкой вина. — Помочь? — я не успеваю окончить фразу, потому что у меня звонит телефон (всегда плохой знак, поколение зэт общается исключительном текстом и картинками). — Блин, моя начальница. Владик хихикает и вытаскивает пробку весьма вовремя. — Да, Светлана Васильевна… Могу… Да хорошо все прошло, отзанимались как обычно… Нет, ну из-за перерыва конечно результат не вау, но хуже точно не стало… — Владик делает нарочито-обиженное лицо и театрально топит горе в своем стакане, -… да, вел себе хорошо. Шепчет: — Это пока. — Да-да, всего доброго. До свиданья, — проверяю дважды, точно ли диалог завершен и только потом замечаю, что руки у меня подрагивают. Отчего селится ощущение, что она все знает, обо всем догадалась, завтра меня выгонят с позором. — Ты же в курсе, что ты поехавшая? — позволяю себе оставить это без комментария, пока меня уносит в поле мыслей о том, как же болезненно Владик реагирует нашу ситуацию и его очевидную в ней уязвимость; единственное место для него в моей жизни — место грязного секретика, и дело даже не обязательно в том, что он мой ученик. Я беру в руки одноразовые палочки и тычу одной из них в рол Филадельфия: — Ты же в курсе, что я не люблю суши? Об этом знают все мои друзья и (недо)бывшие парни, но куда Владику и его желанию узнать меня как человека. — Точно поехавшая, — наливает мне вина (слава богу, красного), которое не сулит мне ничего хорошего ни сегодня, ни вообще. — Хотя бы попробуй. [боже, спасибо, что без шуток про «слушай, зачем тебе суши*»] Владик выглядит… нормально. Пугающе нормально. До дискомфортного нормально с этим вином и ролами, которые он по-человечески ест, советует мне, какие попробовать, а дальше что — покормит с ложечки? Зажжет свечи? Трахнет прямо на столе, сметая посуду? Он же не предупредил меня, какой из эпизодов нашего с ним фанфика мы отыгрываем сегодня. Поэтому я сижу и ковыряю рол, гадая, что он подготовил мне сегодня: дерганье от моих прикосновений, рассказ о том, как скадрил розоволосую альтушку, попойку с его одноклассниками? Владик у меня такой непредсказуемый. Давайте поможем ему. — Ты склеил альтушку? — я чувствую, как ему физически приятно от моего вопроса и что он явно подбирал реплику. — Ревнуешь? Ух, я рассчитывала на большее, и мой смешок немного подбивает его корону. — А надо? — я одновременно хочу и боюсь поймать его взгляд, потому что даже у нашего с ним напряжения есть свои пределы, и так дышится уже с трудом (каждый гребанный раз, когда я оказываюсь с ним в одной комнате). — Обычная девочка. Работает там. Ебется плохо, мне не понравилось. — Бедняжка. Ты в следующий раз обращайся к проверенным. — К тебе типа? — А больше вариантов у тебя нет? Я и альтушка с кэта? Очень грустно. Владик соизволит поднять взгляд, и это (его пушистые ресницы, мягкие щеки, пухлые губы) все, от чего я бегу, что я вижу во снах, что тоже не приведет меня ни к чему хорошему — ни сегодня, ни вообще. — Ну могло быть и хуже, — это правда. Всегда есть куда. Есть еще половина этой бутылки и целая даже не распечатана; мы смотрим какие-то сумасшедшие зумерские клипы The Hatters и кис-кис, в процессе споря, кто из двух участниц выглядит горячее (угадайте блять). Ненавижу это чувство, когда даже миллиграмм алкоголя заставляет тянуться к нему еще сильнее, хотя предел был пройден, кажется, еще полчаса или две недели назад, но вот я снова здесь, в ожидании его прикосновений. Зато Владик — все такой же, как и раньше, не тронутый ни разлукой, ни нашей подкожной близостью, ни моим присутствием. И я, глядя, как он топит ролл в соевом соусе, матерится, продолжает комментировать музыку, даже не собираюсь играть в нелепые расшаркивания, кто не выдержит первым (кто — и так ясно, вопрос скорее как). Иногда почему, но редко — холодной ночью понедельника, с его историями на повторе и обновленной недели назад перепиской в телеграме. — Зачем ты меня позвал сюда? У тебя явно не болит нога, — я игриво обвожу горлышко бокала пальцем, но мой голос звучит так устало, что убивает саму идею флирта. — В смысле не болит? — в доказательство своих слов Владик забрасывает свою ногу ко мне на колени, демонстрируя кожу в синяках и рваных подсушенных ранах. Разрываюсь между «за альтушками бегал» и «бедный, ходить не можешь»? — Так забегался за альтушками, что теперь не можешь ходить? — Теперь я их на дом вызываю. Мы разговариваем, и это, как и всегда, бессмысленно. В целом, нельзя сказать, что нам легко и весело друг с другом, наоборот, с каждой минутой напряжение закручивает узлы из внутренностей все туже, до болезненного и полунеловкого. Но у Владика как будто всегда есть какой-то безумный план, никогда не несущий ни хорошего, ни адекватного. Каким бы этот план ни был, он рушится, как только кухонные лампы тухнут, и мы оказываемся в полной темноте. — Блять, — я дезориентируюсь просто моментально — это чужое пространство, наполненное незнакомыми предметами и неузнаваемыми запахами (кроме одного). — Сиди тут. Голос Владика испаряется вместе с его шагами, оставляющими меня в этой чужеродной темноте одну.***
Его лицо в свете свечей совсем не романтичное, а какое-то гоголевское, гадательное. Каждый раз, когда Владик чиркает зипо, его голые плечи как будто сами излучают это желтое тепло. Я бы хотела помнить его только таким — близким и теплым, кожа на расстоянии дыхания, но у меня нет даже хиленькой мыльницы с олх, чтобы запечатлеть его таким навечно. — Романтика хуле. — Да пиздец, — меня пробирает очередная волна дрожи, потому что вместе со светом нас покинуло отопление и так бесконечно холодной владичкиной комнаты. Владик, кстати, даже не думает одеваться, только допивает свое вино — эта бутылка почти все. — Будешь еще? — Д-д-давай. До Владика, наконец-то, доходит, и в меня летит его одеяло (а лучше бы он сам). Но он просто оставляет бутылку вина на столе и передает мне бокалы. Мне почти отстраненно интересно, переспим ли мы с ним сегодня наконец-то, или наивная четырнадцатилетняя авторка нашего фанфика будет продолжать тянуть с НЦой и дальше. Who knows, как говорится. Но секс — это неважно. Как завершенный акт, в смысле. То, что между нами, — всегда секс, лучше чем секс, самый неразбавленный концентрат близости и вдыхаемое между губ пламя. Поэтому и правда все равно, как далеко нас сегодня заведут его загоны (да что там, н а ш и), главное — это держаться друг от друга на расстоянии выдоха. Как сейчас, когда он трется носом о мой нос, так нежно, что как будто бы и не он совсем — но эти мурашки по спине я бы ни с кем не перепутала. Не целует — ну конечно нет — а только дразнится, посылая ток иголочками по моим губам. — Вино только не пролей, — и сам отпивает. — Ну постель не моя же, — ловлю себя на мысли, что просто не могу с ним по-человечески согласиться, даже в таких мелочах — это не просто звоночек, а прямо-таки колокол, который по нам никак не отзвонится. Хотя, очевидно, что такое (особенно такое как н а ш е) просто не может длиться долго и безболезненно, и реальность рано или поздно шлепнется на наши головы. Но явно не сейчас. Сейчас я почти допила вино в бокале и больше не хочется — ничего больше не хочется, если честно. Может немного спать. Может немного в его руках. — Сыграешь мне что-нибудь? — я укладываю голову на подушку, как будто так и надо, как будто наши отношения — на самом деле нормальные и даже трогательные. Не жду, что он согласится, но Владик и правда снимает гитару со стены, пока я проглатываю остроты про рыжих девушек и Сметануband. Какой же он все-таки красивый. Нет, вы не понимаете, потому что думаете, что он обычный смазливенький мальчик, которого вы бы пролистнули в Тиндере и забыли, но всех людей, которые мне нравятся, я и правда вижу бесконечно красивыми. Тени дрожат на его полуголых плечах, пока Владик берет первые ноты чего-то неизвестного. — Если это все, что сближает нас, я тебя найду по сетчатке глаз… Как же невозможно ему идут такие попсово-сопливые мотивы. — Я по худым рукам, по изгибу губ… И мне хорошо. Почти убоюкивающе хорошо. Голос Владика идеально ложится на немного ломаные ритмы какого-то странного кавера и даже немного обещает счастье. — …как не убегай, все равно найду… Может это и какое-то витиеватое владиковское признание, но я его даже не стремлюсь понять, просто молча слушаю, как его голос касается моей кожи (в с е, что он делает, всегда касается моей кожи). Владик не доводит эту технобалладу до конца, но это и не надо — лучше уже не будет, ни в тексте, ни, кажется, в жизни. Сплюнь, Влада. Совсем дура что ли. Конечно, будет, — будет еще столько диабетовых мальчиков с гитарками, столько бутылок вина и ночных вылазок по брусчатке любимого города, столько пачек сигарет с разноцветной капсулой и дней твоей самой прекрасной юности. Владик позволяет себе неслыханное — сгребает меня в охапку без церемоний и расшаркиваний, глупых игр. В том, как он целует мое лицо, нет ничего откровенно сексуального, но его близость всегда как будто опаляет артерии, отдается покалыванием. — Давай спать, — говорит он мне, не выпуская из рук, не отрываясь от кожи. — Хорошо. Мальчик, в кои-то веки, сдается, — я чувствую это в каждом прикосновении, в море неслыханной нежности, крыльями бабочками укрывающей нас в тот вечер. Мальчик не денется от меня никуда.***
Я не успеваю даже доехать до общаги, когда мне приходит сообщение. «Ты права. То, что между нами, нездорово. Я хочу это закончить».