Каждый год

      Леви отхлебнул горячего чаю, обжёг язык и со стуком поставил кружку на стол. Перед глазами мельтешили цветастые картинки широкоугольного экрана. Через узкую щель окна в комнату проникал сквозняк. Голова раскалывалась на куски от каждого вздоха, сладкая дрёма рассыпалась прахом, уступая стойкому похмелью.       Его утро не задалось ещё с вечера.       – Что серьёзно? Эрвин, я сказал тебе вчера, что ничего не хочу. И позавчера сказал. Сегодня утром сказал, когда ты явился на заправку, – он устало вздохнул. – Только для тебя, давай ещё раз, я не собираюсь ничего организовывать из-за тупого праздника.       Леви стоял в проходе и раздосадовано наблюдал за безмятежным, тихим вечером, тающим на глазах. Эрвин стоял напротив с нелепым красным шаром позади, прилипшим к потолку, и сиял своим оскалом ярче, чем свечи в торте.       – Я сам всё организовал, – заверил он, не теряя решимости.       – Мне завтра в ночную. Ни в чём, кроме сна, я не нуждаюсь.       – А Рождество?       – Чёрт… – потирая глаза, Леви принялся снимать с себя промокшие от снега куртку и ботинки. Грязи с улицы в дом он притащил ровно столько, сколько было достаточно для организации генеральной уборки, но Эрвин, вместо неё решил организовать его день рождения.       Всё детство восторг других детей от их дней рождений Леви казался странным. Его дядька на их первое же совместное торжество не поленился и ввёл своего наивного племянника в курс дела о неизбежном, ежегодном приближении к смерти. Тогда, пугая ноющими суставами и выпадающими зубами, он наклонился к нему через длинный деревянный стол, потрепал по голове и придвинул леденец в шелестящей прозрачной обёртке.       – На Рождество, – бросил он и, одним глотком осушив остававшееся в его распоряжении вино, окончил застолье.       За исключением первого, остальные дни рождения Леви они не праздновали. Но с неконтролируемой теплотой на сердце Леви вспоминал, как дядька каждый год дарил ему подарки «на Рождество». Так, постепенно, двадцать пятое декабря, как и для большинства людей вокруг, стало ассоциироваться для Леви с днём рождения Христа, а не с его собственным. Каждый год в этот день он становился ещё незаметнее, чем обычно. Город звенел от цокота каблуков мчащихся к семейному ужину людей, яркие огни гирлянд сливались с автомобильными фарами, аромат мандаринов прорывался даже чрез едкий запах бензина, а он с бесцветным выражением лица и в красной форменной шапке выслушивал восторженный щебет покупателей, настолько отвлечённых праздничной кутерьмой, что не способных внятно сформулировать заказ.       В конце дня, затянувшись самокруткой и обмотавшись шарфом, Леви безмолвно следил за развернувшимся у входа на заправку снегопадом и отмечал про себя, что стал ближе к смерти ещё на один год.       За исключением подобных моментов, никак иначе он этот день не выделял.       – Я не праздную Рождество, – осадил он чересчур радостного, на его взгляд, Эрвина и прошёл в комнату.       Она была украшена вездесущими гирляндами. С завидным упорством одна из них едва держалась на карнизе, примотанная к нему скотчем, вторая торжественно расположилась на спинке дивана. Одинокий красный шар завис над столом, что ломился от еды и алкоголя.       Эрвин, насупившись, прошёл следом за ним всё так же с тортом в руках.       – Ты даже не задуешь свечи?       – Ты спустил все наши деньги на ужин?       – Большая часть ушла на торт, – Эрвин требовательно кивнул на догорающие праздничные свечки.       Понимая, что так просто отвязаться ему уже не удастся, Леви задул свечи и изнеможённо опустился на диван. Что за суматошный день, он даже не успел поесть на обеде. От одного взгляда на стол, где разместились традиционная запечённая индейка, картошка в панировочных сухарях, сомнительного вида салаты, хрустящие гренки, виноградный сок и звенящие бутылки скотча и вина, рот наполнился слюнями. К своему стыду он услышал урчание собственного живота.       – Хорошо, – подобравшись и проглотив слюну, произнёс он. – Я уже ничего не могу изменить. Ты не оставляешь мне никакого иного выбора, кроме как бросить все дела и сидеть тут с тобой напиваться и объедаться.       Он старался звучать ворчливо, чтобы Эрвин вдруг не решил, что был прав со своей затей, но судя по тому, как последний засветился, будто рождественская ёлка, вышло у него неважно.       – Прости за неудобства, – извинился довольный Эрвин и, опустившись напротив, принялся откупоривать вино.       – Дерьмо… – лениво массажируя пальцами виски, Леви жмурился от солнца, лучами проникавшего в комнату, и безынтересно всматривался в случайно найденный боевик.       Горло изнывало от жажды, хоть он и старательно вливал в себя крепкий чёрный чай всё утро. Веки опухли, глаза ныли от напряжения, капилляры, казалось, были готовы лопнуть от любого случайного взмаха головы. Двигаться не хотелось даже под угрозой смерти.       Утомлённый богатым на экшен фильмом Леви опустил взгляд и наткнулся на забытую миску с мандаринами. Яркие, оранжевые, аккуратные они стояли на другом конце стола. Обрадовавшись, что за ними не нужно никуда идти, Леви подкатил мандаринку к себе и принялся чистить. Может быть, её сладкий вкус помог бы утолить жажду.       Его рассредоточенное внимание привлёк резкий стук, донёсшийся из спальни. Повернув голову, он увидел Эрвина.       Тот стоял, облокотившись плечом о проём арки, растрёпанный, в своих забавных спальных штанах, и решительно хватался руками за стену. Целеустремлённый взгляд был направлен в сторону ванной. Леви его внешний вид не удивил: сам он в точно таком же состоянии пару часов назад лихорадочно искал шуршащие блистеры и стакан воды, одной рукой держась за горящее от сушняка горло, второй хватаясь за любые выступающие объекты. Однако оно не помешало ему позлорадствовать:       – Выглядишь так, будто всю ночь искал утраченное время, но нашёл похмелье.       Эрвин с усилием свёл внушительные брови и сурово глянул ему в глаза, выражая этим своё негодование, но быстро потерял к нему интерес и в пару резвых рывков оказался в ванной комнате. Дверь захлопнулась, вода включилась, но даже сквозь них Леви отчётливо слышал красноречивый отзыв о его самочувствии.       Хмыкнув, он продолжил чистить мандарин.       Если даже он чувствует себя немногим лучше безжалостно выброшенной из воды рыбы, припорошенной песком, каково приходится Эрвину?       Когда тот вышел из ванной, Леви закинул в рот первую дольку. Язык прожгло нестерпимой кислотой, скулы свело, а пить захотелось сильнее прежнего. Разочарованно он отложил мандарин в сторону.       – С добрым утром? – разбавляя щемящую оскомину чаем, произнёс он.       Эрвин с трудом сфокусировал на нём взгляд и с небольшой заминкой помотал головой, а после с тяжёлым вздохом завалился на диван позади Леви, не нарочно махнув по его спине рукой.       – Что не спишь? – прохрипел он и бросил взгляд на зависшую над столом кружку. – Это что чай? Можно мне… – он приподнялся на локтях и настойчиво потянулся в его направлении. – Глоток…       – Нельзя, – отрезал Леви, отставив кружку подальше. – Раз добежал до сортира, доберёшься и до чайника.       Обессилено Эрвин опустился обратно.       – Выспался? – повторил он свой вопрос.       – Нет.       – А что тогда…?       – Голова болит.       – Выпил таблетку?       – Выпил. Не помогает.       – Хорошо.       – Нихуя не хорошо!       Леви бросил на него взгляд, полный решимости высказать накопившееся недовольство, но, не встретив никакой ответной реакции, передумал. Несмотря на всю свою злость на ситуацию в целом и на Эрвина в частности, ему было его жалко. Как и себя, совершенно не готового к бессвязным, апатичным утренним спорам. Он потух так же быстро, как и загорелся.       В тишине, прерываемой душераздирающими воплями с экрана, они просидели около десяти минут. Эрвин почти успел вновь задремать.       – Я выиграл, – внезапно озвучил Леви витавшую в его подсознании тщеславную мысль.       – Что?       Леви закатил глаза и с закипающим раздражением обернулся к Эрвину.       – Твоё тупое соревнование вчера. Забыл?       Эрвин задумался, напряжённо глядя ему в глаза и выражая искреннее непонимание, но спустя несколько мгновений его лицо исказила ликующая гримаса вспоминания. Губы растянулись в улыбке, взгляд потеплел.       – Ах да, – мягко произнёс он. – Ты молодец. С тобой лучше не пить, я усвоил. Давно уже зарёкся, на самом деле, – серьёзно добавил он. – Но всё время появляется повод.       Леви недоверчиво фыркнул и перевёл взгляд обратно в телевизор. Повод Эрвин прекрасно находил самостоятельно. У него то семь пятниц на неделе, то Рождество, скатывающееся в Новый Год, то каждый год праздновать день рождения. Если целью его попоек было выяснить, кто из них кого перепьёт, теперь, вдоволь насытившись проигрышем, он должен успокоиться и взяться за ум.       Отстранённо Леви вспомнил, что вчера так и не вытер лужу в коридоре. Теперь она высохла, а затвердевшая грязь прилипла к порогу. Придётся отскабливать.       Бьющий по ушам рёв зубастого титана разлетелся по комнате. Мчащийся на всей скорости внедорожник легко перехватила огромная рука и без промедлений скинула прочь со скалы, поднимая вокруг пыль и заслоняя ею объектив оператора.       – Но я хотя бы был близок? – заинтересовался Эрвин.       – Как видишь. Я чувствую себя настолько херово, что даже не могу собраться и сходить в душ. Всё тело ломит. И мне со всем этим стоять всю смену и дышать на этих сонных ослов перегаром.       – Тебе на работу сегодня?       – Я говорил тебе весь вечер! – он вновь вспыхнул. – Но ты пропускаешь всё мимо ушей. Также я говорил, что соревнование твоё бессмысленно, а результат до одури оч… эй, Эрвин!       Обхватив руками за живот, Эрвин своевольно притянул его к себе, заставив упасть спиной ему на грудь. Всё тело отдалось болью и загудело в знак протеста любым резким перемещениям.       – Что это значит? – требовательно вопросил Леви, запрокидывая голову и заглядывая в прозрачно-голубые повеселевшие глаза.       – У тебя выходной. Ты остаёшься здесь со мной на этом диване.       – А жить мы будем на твои фрилансерские миллионы?       – На них, – утвердительно кивнул Эрвин и широко зевнул.       – Тогда ничего, кроме дивана, от квартиры не останется.       – Соберём новую к следующему двадцать пятому декабря…       Леви встрепенулся:       – Ты хочешь отмечать его ещё раз?       Он был искренне удивлён. Он считал, Эрвин пытался ему что-то доказать, ведомый своими наивными детскими представлениями, но, столкнувшись лицом к лицу с его твердолобостью, передумал и смирился.       – Дни рождения отмечают каждый год, да.       – Что за трата денег… – пробурчал Леви, поудобнее устраиваясь в навязанных объятиях. Однако в глубине души он не мог не признать, что из двух незабытых дней рождений этот был лучшим. Почему бы и не устраивать такой раз в год...? Разве он не заслужил обычного человеческого отдыха, как все эти доходяги вокруг? В этот день ты на год становишься ближе к смерти, да, но также это тот самый день, когда ты можешь позволить себе абсолютно забыть о ней. В этот день много лет назад ты впервые столкнулся с трудностями жизни и, раз ты всё ещё есть, то смог справиться с ними. Событие, заслуживающее внимания.       Эрвин вяло потянулся за мандаринкой, пальцами подкатывая её к себе.       – Она кислая, – предупредил Леви.       Исключительно из вредности Эрвин отломил дольку и самолично убедился в правдивости его слов. Он плотно стиснул зубы, уткнулся носом в спинку дивана и сморщился ровно как перезревшее авокадо.       Удовлетворённо усмехнувшись от небольшого, но вполне достаточного возмездия за его похмелье, Леви с превозмогшим брезгливость состраданием подтянул кружку с чаем к краю.       – Запей.       От смеси удивления и благодарности Эрвин попытался съехидничать, но вяжущая кислота на языке ему не позволила, и всё, что удалось – лишь воодушевлённо прохмыкать, наверняка, остроумные комментарии в разных тональностях и театрально высоко изогнуть огромные брови. Выглядело это абсурдно, и Леви отрывисто рассмеялся.       Какая же всё-таки безумная идея – праздновать каждый год день своего взросления. Безумная, но стоящая.