***
22 декабря 2020 г. в 09:03
Уотсону хватило одного взгляда для полного провала, и теперь ему оставалось только надеяться, что Холмс не станет на него смотреть, ибо одного внимательно взгляда Холмса хватит Уотсону для полного позора.
Дело было в самой горячей комнате их с Холмсом любимой турецкой бани в Лондоне. Уотсон нежился на кушетке, вытянув больную ногу, когда к нему, в клубах пара, присоединился Холмс. Уотсон почувствовал его приближение — о, его пронзительный взгляд и неуёмная энергия всегда выводили Уотсона из оцепенения и дремоты! — и открыл глаза.
В этот момент детектив как раз потянулся, восхитительно обнаженный, божественно грациозный, и Уотсон задержал дыхание. Да, он определенно боялся дышать, потому что внезапно тело Холмса предстало пред ним шедевром мироздания.
Впрочем, шедевр вскоре оказался скрыт от него, как и подобало в приличном обществе. Уотсон поначалу понятия не имел, почему на Холмсе в какой-то момент не оказалось простыни, однако вскоре к ним подошёл служитель бани и подал Холмсу свежую простыню с лёгким поклоном.
— Нынешняя молодёжь, друг мой, бывает несносной, — заметил Холмс, поймав на себе напряжённый взгляд Уотсона. — Не думаю, что кому-то из нас с вами пришло бы в голову нырять в бассейн так, чтобы с ног до головы облить водой проходящего мимо джентльмена.
Уотсон, всё ещё не решаясь дышать, промычал утвердительно. Холмс удовлетворённо вздохнул и откинулся на кушетку, затих, будто в медитации, а Уотсон продолжал смотреть на его смягчившиеся черты лица, в ужасе от своего поведения.
Вернее, от поведения своего тела.
Потому что, конечно, оно сошло с ума (при условии, что у него есть ум).
Уотсон перевёл гневный взгляд на свой вздыбившийся (к счастью, под простынёй) член и мысленно приказал ему успокоиться. Эффекта это не дало совершенно никакого, и он устало закрыл глаза. В конце концов, это можно объяснить обычной физиологией. В бане жарко, сосуды расширяются, да и трение простыни...
Конечно, Уотсон готовил эти заумные объяснения для Холмса или банщиков, а не для себя. В себе он разобрался уже очень давно и отлично понимал, что его странный, неудобный, угловатый, холодный сосед занимает всё свободное место в его большом и добром сердце. Отдать за него жизнь казалось Уотсону таким естественным, будто у них было одно дыхание на двоих.
И, безусловно, Уотсон считал своего детектива красивым.
Как жаль, что в этой жизни они не смогут быть вместе! Иногда под утро ему сонно думалось, что, будь он сам женщиной, ему было бы проще оказывать Холмсу знаки внимания или соблазнить его. Однако, до конца проснувшись, Уотсон обрывал эти мысли: они ни к чему не вели, кроме того, Холмс ведь не любит женщин, так?
Несмотря на преданную любовь к детективу, Уотсон его никогда не хотел, так что поведение его тела сейчас казалось тем более необычным. Холмс на соседней кушетке чуть пошевелился, и Уотсон представил себя этой чертовой простыней на его теле, тут же покрывшись мурашками от прилива возбуждения. Надо срочно вспомнить войну, окопы, кровь, да что угодно...
Индия. Жрицы любви. Лондонские проститутки. Удовлетворяя свои плотские потребности с женщинами лёгкого поведения, Уотсон ни разу не представлял Холмса, но всегда думал о нём, будто какая-то часть его мозга была заточена на то, чтобы постоянно держать в ней образ детектива. Этот образ словно упрекал его, увещевал, и Уотсон сам себе обещал, что уж этот-то раз с проституткой точно последний. И ни один раз не был последним, ибо доктор был живым человеком, и мужчиной в расцвете сил, не рукой же ему помогать себе...
Сейчас отчаянно хотелось сделать именно это. Его возбуждение было заметным даже несмотря на то, что он устроил у себя на животе гнездо из складок простыни, и если за других посетителей бани он мог не волноваться, то Холмс со своей проницательностью и острым зрением заметит позор Уотсона сразу.
— Уотсон, — сказал Холмс со своей кушетки, и Уотсон едва не застонал — как же он любил этот низкий голос с лёгкой хрипотцой от жары! — Вы не обидитесь, если я пойду в моечную? Я гораздо хуже вас переношу жару.
— Конечно, Холмс, как вам будет угодно. Я присоединюсь к вам позже, — проскрипел Уотсон и прочистил горло. Со вздохом облегчения он решил немного повременить, чтобы не выдавать себя лишний раз.
Стоило Холмсу скрыться в клубах пара, Уотсон собрался, отвесил себе мысленную оплеуху, а потом и настоящую, чтобы немного охладить свой пыл. Стало легче и спокойнее, хотя он сомневался, что это заслуга его и его усилий. Скорее всего, его тело успокоилось благодаря тому, что рядом не было Холмса.
В этот момент Уотсон зачем-то представил, что Холмса сейчас намыливает какой-то незнакомый служитель бани, и хорошо развитое воображение быстро подкинуло ему картинку обнаженного детектива в мыльной пене.
Член снова дёрнулся.
Это скоро станет болезненным, в конце концов!
Холмс, впрочем, никогда не утруждал себя нормами общественной морали. Упасть в пылу рассказа на незастеленную кровать Уотсона и растянуться на ней, как сытый кот, или ходить по гостиной в ночной рубашке и босиком, или переодеваться, не закрыв дверь своей спальни, или плескаться в ванне, оставив дверь нараспашку — иногда Уотсон подозревал, что детектив его специально провоцирует. Сейчас как раз тот момент, когда на провокации поддаваться нельзя, а Уотсон поддался, да ещё как!
Выждав достаточно времени, чтобы не столкнуться в моечной с намыленным Холмсом, Уотсон также отправился за порцией удовольствия от ароматного мыла и ловких рук банщика. К превеликому счастью Уотсона, ощущение чужих рук на его теле вовсе не способствовало дальнейшему возбуждению. Его член успокоился, тело, наконец-то, начало отдыхать. Он надеялся, что ему повезёт и он не опозорится перед лучшим другом.
Холмс, завёрнутый в простыню, ждал его на кушетке в их комнате отдыха. Взгляд, которым он встретил доктора, был полон лукавства, как у светской обольстительницы.
— Как вы, Уотсон? — промурлыкал Холмс.
— О, чудесно! Словно заново родился, — кристально честно ответил нервничающий Уотсон и лёг на соседнюю кушетку. Его тело было пока спокойно, что дарило ему счастье и надежду на хороший исход.
Уотсон лежал с закрытыми глазами, не рискуя смотреть на своего невероятного друга, однако Холмс как-то настойчиво шуршал простынями, заставляя его насторожиться. Наконец, он услышал, что Холмс прошлёпал босыми ступнями в сторону окна. Доктор не смог совладать с любопытством и открыл глаза.
— Здесь сегодня слишком жарко, мой дорогой, вы не находите? — с этими словами Холмс демонстративно приоткрыл окно. Впрочем, демонстрировал он не только желание открыть окно, а своё великолепное стройное тело, конечно же, обнаженное.
Уотсон мгновенно зажмурился, однако на обратной стороне его век словно отпечатался этот образ — высокий, поджарый Холмс, его тонкая талия, сильные мускулы, розовая после бани кожа, покрытая капельками пота... Уотсону пришлось снова скомкать простыню где-то на уровне середины своего тела, потому что там всё в мгновение ока стало уж слишком выпирать.
— Холмс, бога ради! Это, в конце концов, неприлично! — взмолился Уотсон, жмурясь изо всех сил.
— Но ведь никто не видит! — легкомысленно ответил Холмс, и его кушетка скрипнула.
—Я вижу, — отозвался Уотсон, чувствуя, как его член пульсирует — в отсутствие зрительной стимуляции тактильная чувствительность и слух (о, какой у Холмса чувственный голос!) обострились.
— Да бросьте, Уотсон, ведь вам нравится, — голос Холмса стал сладко-тягучим, бархатистым, и Уотсон открыл глаза, в попытке посмотреть на него возмущённо.
И — нет, конечно же, ничего не вышло, потому что детектив сверлил его взглядом со своей кушетки и улыбался, как демон из преисподней. А ещё на нем для сих пор не было одежды (грудные мышцы, темные ареолы, плоский живот, и ниже...), и вся его поза выражала намерение к финальному броску на жертву. Уотсон вновь крепко зажмурился, готовый к нападению, и плотно сжал губы, чтобы не издавать звуков, когда будет повержен.
Уотсон почувствовал это — движение к нему. Не бросок тигра, а мягкое скольжение удава — таким было нападение Холмса. Теплое дыхание на щеке возле губ, и две руки по сторонам от его головы на подушке.
— Ну же, Уотсон, сделайте это, — прошептал Холмс томно и уверенно. — Вы так долго себя изводили.
Член Уотсона снова дернулся, и он схватился за него прямо под простыней, как за последнюю соломинку. Его прошила такая вспышка удовольствия, что он тихонько застонал, и ответом ему стал несколько резкий выдох Холмса.
— Вот так, мой дорогой, — едва слышно произнёс Холмс. Он пах сигаретами, чистой кожей — и собой, и Уотсон не отказался бы прижать его к себе, но не осмеливался.
Вместо этого доктор крепко сжал себя и задвигал кулаком по готовому взорваться члену. Ему ещё никогда не было так хорошо — ни с одной женщиной, ни с одной фантазией. Удовольствие накрывало его волной, так сильно, что голова кружилась (а глаза он открыть не решался), и Уотсон уже не мог остановиться. Его бёдра дрожали, живот болезненно напрягся, и он мысленно умолял Холмса сделать хоть что-нибудь, помочь ему испытать наслаждение.
И Холмс сделал — судорожно выдохнул, а затем мимолётно коснулся щеки Уотсона губами, будто очень хотел, но так и не смог сдержаться. Доктор вымученно застонал, и его тело словно испарилось, проваливаясь в болезненное, жгучее удовольствие. Член выплёскивался на живот горячо и обильно, бёдра дёргались вверх в попытке продлить эту сладкую муку.
Тело доктора ещё пребывало в неге, в обессиленной дрожи, а разум уже начал пробуждаться — искорка стыда и капля отчаяния вдруг превратились в пожар и лавину, мгновенно вернувшие его с небес на землю.
— Холмс, умоляю, простите меня, — выдавил из себя Уотсон, всё ещё не решаясь открыть глаза.
— О, у меня есть одно условие, — отозвался Холмс тем лёгким тоном, которым обычно обсуждают погоду в Лондоне.
Уотсон открыл глаза и с подозрением уставился на него. Холмс улыбался в сантиметрах от его лица на удивление тепло, хотя — Уотсон мог бы поклясться — в серых глазах плясали черти.
— Когда мы окажемся на Бейкер-стрит, — вкрадчиво ответил Холмс на его вопросительный взгляд, — мы первым делом запрём дверь и отправимся в спальню.
С этими словами детектив порывисто вскочил, лёг на свою кушетку и накрылся простыней.
Уотсон отчего-то почувствовал себя облаком в поднебесье — лёгким, воздушным и на волосок от рая. Весь его стыд, страх и даже неприятные физические ощущения от остывающего на животе семени растворились в оглушительном счастье и восторге. Неужели, Холмс тоже?.. Они оба сумасшедшие, они оба преступники, но как же это восхитительно!
Правда, он растерял все слова, и смог лишь воскликнуть:
— О!..
Холмс покосился на него и пробурчал, старательно делая вид, что недоволен:
— Не только вы себя изводите, доктор, а я уж устал пытаться вас соблазнить окольными путями.
Уотсон закатил глаза.
— Да вы просто невыносимы, Холмс! — и ничто не смогло удержать его от того, чтобы соскользнуть с кушетки, сгрести Холмса в охапку и поцеловать.
21.12.2020