Добрый малый

1 апреля 1899 года: Подплывая к Синеморску. Девять часов утра.

Если бы вам, милостивые государи, посчастливилось хотя бы раз в жизни пересечься с Андреем Бонифатьевичем Беденко, вы бы неотвратимо услышали такие истории, какие не поведает ни один морской волк в нашем уезде. Одна увлекательнее другой! Вы застанете его на мостике, он наверняка гордо встанет за штурвал фрегата «Добрый малый», закурит трубку и поправит треуголку. На ветру величаво разовьются белоснежные паруса, заколышутся имперские флаги. Соленый ветер будет трепать роскошные светлые волосы, а волны за бортом не задумчиво шептать, как они обычно любят в наших краях, а бравурно исполнять «Марш победителей». И вот отважный капитан, приказав поставить еще парусов, насыпав табачку, примется вальяжно повествовать, как в лучшие деньки служил при эскадре прославленного адмирала Староскрепова. Как они с командой ходили через Зелеокеанский канал, полный рифов и коварных сирен. Как стреляли китов в Чернорифской гавани, как однажды сели на мель и питались только ромом и рыбой. Еще он сиплым басом добавит, как не любит вспоминать об одной схватке с иноземными захватчиками. Но все равно не утаит и эту историю от вас. Потому что отчизна должна знать своих героев! В тяжелых боях эскадра несла невосполнимые потери, то там, то тут грохотали пушки, а небо затянул черный-пречерный дым. Казалось, корабли насмерть бьются где-то в геенне огненной, и нет выхода из этого Ада. Андрей Бонифатьевич тогда назло гари вдохнул табачный дым, тяжелый запах пороха, смотря, как гибнет неповоротливый линейный корабль. Завидев тонущего адмирала, Его Превосходительство Староскрепова, он лично бросился в море и с недюжинным усилием вытащил того раненного, захлебывающегося на палубу. И ни палубный врач, ни матросы, ни одна корабельная крыса не бросилась помочь. Все он! Отважный капитан Беденко. Он спасет еще десяток жизней, он одолеет целую пароходную флотилию и победно выведет из боя «Доброго малого». Черные от гари паруса будут устало трепаться на ветру, как и роскошная шевелюра капитана. Где-то позади разразится целая плеяда взрывов, пожарищ. На фоне тонущих вражеских кораблей «Добрый малый» уйдет в закат, в славный город Синеморск. И все будет хорошо, и все у всех будет отрадно, и сам Государь Император вручит Беденко орден и присвоит почетное звание самого главного капитана. И все бы ничего, не будь это ну совершенно тупорылой чушью из газеты «Честное слово». На деле же у отставного капитана Беденко не было ни заслуг перед отечеством, ни хоть одной мало-мальски правдивой истории. Откровенно говоря, у него и волос-то не наблюдалось. Все его добро: зерно, запас воды, рыба, пятеро матросов-оболтусов да ворчливый одноглазый боцман. И шхуна его могла изображать фрегат разве что в побоищах потешных полков. На брюках-галифе, изображая пулевое отверстие, виднелась дырка от нечаянно упавшего окурка. Синий камзол неуютно себя чувствовал, надетый поверх тельняшки. Весь этот образ точно не оценил бы настоящий капитан и уж тем более адмирал Староскрепов, но в Синеморске, очевидно Андрея Бонифатьевича любили. Хотя как… За глупенького, кажется, не считали и даже верили в часть небылиц. — Боцман Лом, он же штурман, он же Одноглазый, докладывайте, сколько еще нашему доблестному фрегату остается идти до бухты сухопутных крыс? Капитан повел мозолистой рукой в сторону клубящегося облака. Это дым пароходов, за которым не разглядеть домов, поникших от жары деревьев, разве что вершины гор где-то вдали. Такую картину увидишь лишь в одном портовом городе империи, потому вопрос оказался донельзя идиотским и был задан, видимо, лишь за тем, чтобы разбавить звучавший сутки напролет шум волн. — Докладывает старший боцман Лом, осталось нам… Тьфу! — тот показательно харкнул на палубу, топнул ногой и таким же крикливым тоном добавил: — Да сколько можно, морской черт тебя дери, Беденко? В двадцатый раз спрашиваешь! Хватит уже этого цирка с конями! Никто на судне не знал, почему единственный и неповторимый боцман таки старший, но его едва уцелевший после стольких пьяных драк глаз налился кровью, густая челка закрыла черную повязку, сделав его похожим на раненного тигра. — Отставить разговорчики, якорь мне в глотку… Не успел капитан договорить, как его ручной «тигр» с характерным рыком перебил: — В Мореграде я, кажется, нанимался на рыболовецкое судно, а не в плавучий театр. Знаешь что, Беденко? Сойдем на берег, ноги моей на палубе этого корыта не будет! Рыбы ни хрена не наловили, проболтались чер-те где, наслушались твоей брехни… Эй, ребята, кто со мной? Из трюмов вылез, кажется, даже самый захмелевший матрос, даже самая последняя корабельная крыса, желающая удрать с судна, пускай и не тонущего. Соленый воздух громко и даже в какой-то мере торжественно наполнился многоголосым «Я»! И капитан достал из кармана мятую треуголку. Покрыв блестящую лысину, он отвел такие же чуть зеленоватые, как вода за бортом, глаза и вообразил, словно его фрегат с белыми парусами после одержанной в тяжелом бою победы входит в гавань. Ему рукоплещут матросы, салютуют с берега другие капитаны и толпы красавиц уже готовы кинуться в распростертые объятия. Правда, стоило ему окончательно слиться с иллюзией, как реальность врезала ну точно разгневанный трактирщик. Над ухом завибрировал грузный шум паровой машины, стальное колесо уходящего парохода едва не соприкоснулось с кормой «Доброго малого». — Эй, там, на шхуне! Осторожнее, мать вашу! — рявкнул сверху вниз капитан стального гиганта. Настоящий капитан. — Да чтоб тебя, Беденко! — вновь топнул боцман и также харкнул. — Лом, голубчик, да после вас всей команде придется отмывать палубу! — воскликнул капитан, ласково улыбаясь. — Не придется! — раздался из толпы голос матроса. — Мой сам! Мы идем по кабакам и бабам! — подхватил другой. — А потом на нормальный корабль! — добавил третий. И правда, знаете, ушли… Стоило борту «Доброго малого» едва коснуться пристани, стоило Андрею Бонифатьевичу взять швартовы, как вся команда, а с ней наверняка и стайка корабельных крыс, разом потерялись в толпе купцов, уличных зевак и других моряков.

1 апреля 1899 года: В порту Синеморска. Девять часов утра и двадцать две минуты.

На прилегающей к причалу дощатой набережной, как и всегда по воскресеньям, играл ни то еврейский, ни то цыганский оркестрик. Провожая торговые суда в дальнее плаванье, музыканты трубили что-то беззаботное. Когда же отплывали пузатые военные фрегаты, коллектив мог сварганить подобие марша, где мелодию из раза в раз портил пускающийся в импровизацию кларнетист. Собственно, встречая их обратно, смугловатые как на подбор музыканты, не выдавали ничего нового. Но точно для Андрея Бонифатьевича в этот день сделали исключение. Солист в алой рубашке под аккомпанемент аккордеона протяжно завел: «Китеж-град волшебный млеет под палящим солнцем, Чтоб не заблудиться здесь, вам явно нужен лоцман, Голову вскружат любому грезы Синеморска! Уйма приключений и оказий идиотских, Блеск домов игорных да интриги типов скользких, Сударь всяк забвенья ищет в грезах Синеморска!» Где-то под ногами у музыкантов болтался кучерявый мальчонка, сжимая в худеньких ручках кепку, клянчил мелочь у прохожих. — Дяденька капитан, дяденька! Подай монетку! Андрей Бонифатьевич наклонился, бескорыстно поделившись копеечкой, и приветливо помахав. — Мойша, а ну живо сюда! — буркнул кто-то из оркестрантов. «Во цыгане! Во народ!» — подумал Андрей Бонифатьевич, чуть приплясывая под вообще-то совсем не танцевальный мотивчик. Он сошел на берег без толики печали, с четким убеждением, что команда сейчас нагуляется, а потом в пьяных слезах приползет и попросит работу. Собственно, обычно так и происходило… День выдавался ясный и многообещающий. Сейчас вот капитана должны были окружить те самые девицы, о которых он грезил на мостике, и непременно расспросить обо всех приключениях. Он уже предвкушал, как в тени липы будет смолить горькую папиросу и рассказывать, рассказывать… Правда прелестницы все не появлялись. Вместо них Андрея Бонифатьевича, точно пароход его судно, чуть не сбил плечистый мужик-грузчик, потом в толпе едва не задел расторопный гимназист. Обстановку на набережной можно было смело сравнивать со штормом в открытом море, а капитана со сбившейся с курса шхуной. Нет, конечно, он прибыл с целью: похвастать достижениями, ну и еще между делом рыбы продать… Но последнее вот вообще не важно. Он еще некоторое время бродил, то ли кого-то из матросов хотел отыскать, то ли с капитаном каким дружбу завести, но, увы и ах: в конечном счете Андрей Бонифатьевич попросту распластался на скамейке напротив магазинчика безделушек и задумчиво уставился в небо. Перед глазами закружили белые кричащие чайки, напоминая о подвигах в Синеморском бассейне, где отважный капитан однажды сражался три дня и три ночи с самой огромной на свете рыбиной. Как он вонзил в нее гарпун и… Бух! Совсем рядом приземлился нежданный гость. «Может, поклонник?» — взбрелось Андрею Бонифатьевичу. Гость этот был разодет в болотно-зеленую пару, шляпу котелок, тесно сдавливающую узкую голову. Глаза его казались подозрительно серыми, блестящими, лицо отдавало багрянцем от южного зноя. Он закинул ногу на ногу, распахнул газету «Честное слово» на случайной странице и резко шлепнув по плечу, обескуражил капитана. — Чтоб я провалился, сам Беденко! Тысяча чертей! Это же о вас тут пишут! — раздался восторженный восклик. У Андрея Бониватьевича сию минуту в зобу дыхание сперло. Сердце, кажется, с шумным грохотом выпрыгнуло из груди, потом вернулось и заколотилось точно какая-то деталь в паровом котле. А вот разум предательски шепнул: «Да ты перегрелся, Бонифатыч!» — П-простите… — задрожал голос, — но вы открыли газету на заметке о прибывшем в город бродячем артисте. — Хо-хо-хо, — картинно рассмеялся незнакомец, — да ведь вас тоже в кой-то мере можно назвать артистом, милейший! Ведь вся наша жизнь — сплошное шапито, как ни крути… С каких берегов на сей раз? Надо же… Сбылось! Вот так, когда не ждешь. Когда на причале, по правде-то говоря, у многих уши вяли от удивительных историй Андрея Бонифатьевича. Он быстро собрался, чтобы сосредоточиться, в спешке отыскал в кармане пачку размокших папирос. Прикурив и проводив взглядом прошедшую как Зеленорифские острова даму с собачкой, капитан начал: — Я с дальних берегов Кудирнэ, там люди носят странные одежды и на высоких пальмах растут невиданные фрукты. Как только мы с командой сошли на причал, нас окружили чернобровые красавицы, а богатые шейхи так и норовили осыпать златом. Мы боролись с морскими чудовищами и воевали с пиратами. Вернее… Я боролся. А ребята помогали вот. А потом нашу флотилию застали враги, а потом… — Хо-хо-хо, о морские черти, как же мне интересно!.. — совершенно не вовремя вклинился собеседник. — А покажите же ваш корабль, о, храбрейший. Должно быть, чтобы биться с чудовищами и получать награды, нужна не одна палуба и не один трюм для злата, ну-с, если вы разумеете, о чем я. — А, вы о судне, моем славном фрегате, — махнул Андрей Бонифатьевич, застенчиво улыбнувшись. — Сейчас, сию минуту… Он повернулся к морю, глаза забегали в разные стороны. В гавани ведь стояло столько кораблей: больших и маленьких, красивых и не очень. Нужно же было выбрать самый лучший, иначе как? Показать чуткому слушателю крохотную шхуну, которая так стыдливо пряталась в тени чужих парусов и была едва заметна с набережной… У такого большого капитана, как Беденко, должен и корабль быть соответствующий. Взгляд пробежался по ряду судов, и вот, наконец, оно. На главном… Нет, самом главном причале красовался броненосный фрегат. «Мроя», кажется. Увидишь — обомлеешь. Андрей Бонифатьевич на минуту даже забыл и о снующих туда-сюда прохожих, и о плаванье, тем более о поклоннике. Слишком прекрасно переливались блики солнца на мощном стальном корпусе, слишком величественно возвышались флаги на мачтах и грозно смотрели во вражескую сторону дула пушек. — Я ходил вон на том судне, — вдохнув противный отсыревший табак, указал Андрей Бонифатьевич. — Да, это мое. Представляете, салага, как нас пугались зеленорифские пираты? О-о-о, только пятки сверкали. Я вот помню, мы однажды пленили Краповую бороду, так он у нас, пока плыл до полицмейстера, весь ром выпил, да… — Это вы о том купцовском бриге, верно? — чуть приподняв бровь, поинтересовался собеседник. Он вроде продолжал улыбаться, но сейчас эта его и без того нелицеприятная мина больше напомнила лисью морду. А Андрей Бонифатьевич только и подумал: «Каком к черту бриге?» Ах да, тысяча морских чертей! Прекрасную «Мрою» и правда чуть заслоняли мачты невзрачного суденышка. Не такого невзрачного, как «Добрый малый», но тоже не ахти. — Д-да, на нем… — само вырвалось у Андрея Бонифатьевича, а потом он закашлялся, вдохнув слишком много дыма. «Ну вот!» — подумал Андрей Бонифатьевич, теперь незнакомец примет его за не пойми кого, а вовсе не за отважного капитана, самого лучшего в Синеморском бассейне. — Чудесный корабль! — на удивление восхитился собеседник, поправляя лацкан, продолжая вопрошать мягким, точно кошачьим голосом, — Должно быть, трюмы ломятся от злата, водки, махорки? И как же его величать? — «Добрый малый», — преисполненный гордости Андрей Бонифатьевич поднялся со скамейки и принял горделивую позу. Ногу он поставил на ящик апельсинов, словно на бочку с ромом, руки упер в боки. Будь он еще на фоне моря и все — прекрасная фотокарточка. А так, капитан и тут сумел облажаться, буквально перегородив проход к магазинчику безделушек. — Хо-хо, «Добрый малый», какое подходящее название… — полусогнутые пальцы собеседника застучали по коленям, точно заиграли на пианино. — А вы знаете, капитан, а что если и вас я буду величать добрым малым? Под стать бывалому судну? — Да пожалуйста. — Ну, что-ж-с, я считаю, добрый малый, нам определенно стоит дружить. Такие истории, такие приключения, такие богатства в конце концов! А вы ведь обо мне слышали? Андрей Бонифатьевич замечтался, и нечаянно швырнул окурок прямо на ботинок собеседнику. Тот поморщился, шикнул как кот, но потом морщины на узком лице моментально разгладились, и оно снова стало не то лисьим, не то собачьим. Не дождавшись ответа, он тоже встал, точно спрятался под козырьком магазинчика, и из тени принялся тараторить: — Меня величать Игорь Федорович Мелочников, известный человек, совладелец газеты «Честное слово», капиталист, ловелас, благодетель. Видите ли, я давно слышал ваши истории от горожан и вот теперь лично от вас. Обещаю, я распоряжусь написать целый номер о каждом походе «Доброго малого»! И знаете, а не распить ли нам за это мировую? Ну, вот хоть сегодня? — Вот так встреча, — Андрей Бонифатьевич засиял пуще прежнего. — Да вы, милейший, погляжу, просто уездный Ротшильд какой-то! Игорь Федрорович вновь стал похож на скукоженный лимон, сквозь зубы процедил: — Это еще чего уездный?! И тут людную набережную озарил задористый, ну прямо детский смех. На мгновение замерли пешеходы, даже музыка. Казалось, все буквально уставились на странную парочку и принялись что-то друг другу шептать. Даже пароходы ненадолго перестали гудеть, а матросы повылазили из люков и трюмов. Или так показалось капитану Беденко. Но он хохотал от души. — Да какой же еще, раз не уездный? Вы ведь уроженец Синеморска, якорь мне в глотку! И только не начинайте про бабку из-за океана, я-то этих гостей заморских знаю, вот однажды контр-адмирал Фэйкер с линейного крейсера «Десивер» потерял все брумселя и брамселя в Бакланском проливе, и когда мы подошли на «Добром малом»… — Довольно! Милейший друг… — дрожа, как натянутая струна, смягчился тон Игоря Федоровича. — Вам ведь не кажется, что мы уходим от разговора? — Что вы, милый друг? Я просто шучу над вами, — Андрей Бонифатьевич потрепал его за мочку уха, — по-дружески. — Ну да, мы же теперь друзья… Да, — покивал даже как-то обреченно новоиспеченный друг, и, потирая вспотевшие виски, пытаясь придать голосу былую певучесть, выдал, подобно заученному стишку, — Вы ни придете выпить сегодня вечером в «Царскую стопочку»? Это на окраине города. Возьмем водочку… — Водочку? — смутился Андрей Бонифатьвич. — Что вы, сударь, я предпочитаю ломантийский ром, ха-ха! — Будет, м-м-м, будет… Помимо висков, у новоиспеченного друга потеть начал еще и лоб, и он долго не мог отпустить грязноватую тряпочку, и долго еще слушал всякие истории, а потом не выдержал и попросил… Нет, затребовал табаку.

1 апреля 1899 года: «Царская стопочка». Девять часов вчера и двадцать две минуты.

Надо заметить, знойным южным днем у Андрея Бонифатьевича дел было невпроворот. И рыбу продать, и похвастать, и с другими моряками посовещаться о том да о сем… А, повремените, это ведь всем и так давно известно! Следующая же новость еще не долетела до чуткой редакции «Честного слова», но тем вечером очевидцы наблюдали напряженный поединок двух профессиональных пустословов. Началось все ближе к девяти, у дверей трактира «Царская стопочка»: Тут, как и вчера, как и пару лет или даже десятилетий назад, отдыхали матросы, работяги с близлежащей фабрики, профурсетки и гимназисты. Непродолжительное время пустовал единственный столик, а потом за ним возникли две фигуры: прославленный капитан Беденко и его новый друг — Мелочников. Андрей Бонифатьевич осмотрелся по сторонам, ненадолго задержав взгляд на противно фальшивящем пианисте, потом на скудных деталях интерьера, вроде шкафов с полупустыми бутылками, а после лишь неудовлетворенно фыркнул: — Да уж, тут вам не зеленорифские купальни! Особое удивление у завсегдатаев «Стопочки» сперва вызвала попытка подозвать официанта, а после еще и просьба подать настоящего ломантийского рома. Причем настолько уверенная, что все в миг стихло: и старое пианино, и перекрикивания матросов. А потом помещение, точно вода трюм после пробоины, залил негодующий хохот. — Эй, уважаемый, — окликнул тогда капитана трактирщик — мужик явно хороший, от которого так и веяло добром и пивом. — Тут вам не салон и не ресторан, хочешь выпить — ну могу самогона бахнуть, дело не хитро! Монеты на стол. Как нельзя кстати непутевого друга выручил Игорь Федорович Мелочников, сменивший к вечеру котелок на цилиндр не по размеру, а пару на пыльный коричневатый фрак. Он протянул трактирщику мешочек, и, думая, что капитан не слышит — затребовал наливать, пока ноги не подкосятся. После торжественно произнес во всеуслышание: — Гулять так гулять! Сегодня у нас важный гость — мой новый коллега, прославленный капитан «Доброго малого», — Андрей Бонифатьевич Беденко! И понеслась! Прошло всего двадцать две минуты, а на столе у покрытого копотью окна уже возник второй графин в виде шхуны. Трактирщик заговорщически подмигнул, веселье забурлило пуще прежнего, и только подозрительный шепот все витал где-то меж грязных кружек да тарелок, аккомпанировал монотонной музыке. — Послушайте, Игореша, милейший мой друг, крыса сухопутная, — опрокинув очередную стопку, чуть захмелевшим голоском проговорил капитан, — мы как-то гнали ром из акульих потрохов — и ей богу! — это ваше синеморское пойло ему в подметки не годится! Вы когда статью калякать начнете — так и отметьте. Отметьте, что поить доблестных капитанов таким — насилие над человечностью! — и после громко икнул, стукнув кулаком по столу. — О-о, поверьте, добрый малый, это далеко не худший трактир в городе. И вообще пейте, ну пейте же на здоровье! Все ведь оплачено, — заверил он с этой своей не то песьей, не то лисьей улыбочкой. — Оплачено-то оплачено, а вот помню в зеленорифской гавани… Андрей Бонифатьевич едва начал рассказывать еще одну историю — будущее украшение первых страниц «Честного слова», но новый друг вовремя пресек очередной акт издевательства над здравым смыслом. Достав из широких штанин колоду карт, он перетасовал ее несколько раз, глаза капитана по-детски наивно заблестели, и тот тут же заметил: — А вы, Игореша, должно быть, еще и заправский игрок, хо-хо! — Мда, мда, есть самую малость, — чуть замешкался Игорь Федорович, но собравшись и хлопнув еще рюмашку, добавил: — Видите ли, богатство, выпивка и карты — моя страсть, добрый малый! И знаете, а не сыграть ли нам партейку, ну-с, на интерес, например. Или на желание: вот давайте, если я проиграю — то встану на стойку и пять… Нет, десять раз прокукарекаю петухом! А если вы, ну допустим… Ну, поделитесь во всеуслышание какой-нибудь там историей… Люди же их так любят, так верят, так… — Ой, Мелочников, ну что вы так мелко-то? — рассмеялся Андрей Бонифатьевич. — Да черт морской с вами, давайте сразу на деньги! — Вот это по-нашему! — громко воскликнул он. В трактире еще не все знали, о чем идет речь, но по наитью принялись звенеть кто чем: пивными кружками, рюмками, чашками. Только стекла на стареньких шкафчиках успевали вздрагивать. Все пестрили на фоне платья портовых девиц. — Так, а во что играем-с, в преферанс? — Я предпочитаю в дурачки! Вокруг стола скоро стали собираться люди, образовывать полукруг и иногда давать какие-то совершенно никчемные советы, пролетавшие мимо ушей игроков. Мелочников оценивающе разглядывал все новые и новые карты, попадающие к нему из колоды, да приговаривал: — Как же мне не везет, как же не везет… Боюсь, не видать мне казенной монеты. — Так ведь монет у меня и нет! — ухмыльнулся капитан, бросая на стол козырного туза, когда это было совсем неуместно. Рука Игоря Федоровича дрогнула, от этих слов подпрыгнула его левая бровь, и он как из пушки выпалил: — Это, то есть, как нет, добрый малый… Дорогой друг? Сами же предложили на деньги, ведь так? Андрей Бонифатьевич, парировал очередную атаку, покрыл слабую карту, и лицо его приняло расслабленный вид. Он заверил: — Так. Потому что деньги мне отдадите вы, мой славный новый друг. Ну, а ежели я сейчас проиграю — да берите хоть мои фамильные часы, хоть всю мою махорку! — О-о, это как-то мелко, не находите? — Игорь Федорович прикрыл рот рукой, задумчиво облокотившись о край стола, — вот что если… Он выдвинул весьма заманчивое предложение, которое впрочем, как и все остальное, потерялось в напряженном воздухе. Просто недалеко в гавани уходящий пароход издал пронзительный гудок, и с полки шкафчика рухнула какая-то бутылка, и на улице совсем рядом затрубил оркестр, и кто-то громко завопил и захлопал в ладоши. — Вы что-то сказали или это был ветер? — спросил Андрей Бонифатьевич. — А то ведь совсем не отличить, хо-хо-хо. — Давайте лучше еще выпьем и доиграем, добрый малый!

1 апреля 1899 года: «Царская стопочка». Десять часов вечера и двадцать две минуты.

— Похоже, капитана хватил удар… — шепнул кто-то из толпы зевак. И ведь был абсолютно прав. Еще бы! Где вы еще найдете в нашем уезде человека, который без толики сомнения согласится сыграть в дурачка с типчиком, которого видит первый раз в жизни? И ладно бы сыграть на интерес — посмеяться, покукарекать, но нет же! К десяти с небольшим вечера прославленный капитан Беденко сидел в одних портках, мямлил пьяно, что отыграется, и рыбьими глазами смотрел на опустевший графин. — Ну что же, добрый малый, похоже, вы сильно поспешили, сказав, что оставите меня без гроша в кармане. Видок у Игоря Федоровича к тому моменту был куда приличнее, только запашок и бегающий туда-сюда взгляд выдавали опьянение. Ну, а в целом ему хоть куда, хоть еще одну шхуну-графин неси, и тогда на столе будет целая стеклянная флотилия. — Вовсе нет, я отыграюсь, мать твоя — каракатица, я отыграюсь! — снова подал слабеющий голос Андрей Бонифатьевич и бухнул по столу локтем. — Помню, как в Дальнозорском заливе и не таких обыгрывали, черт ты сухопутный, килька консервированная! — Вы уже все проиграли, — заявил Мелочников, встав из-за стола. Чуть приоткрыв рот, капитан поднял взгляд, увидел, как в то и дело расплывающихся руках маячат одна или две бумаги. А может, и все три… Голова кружилась так, будто «Добрый малый» только что пережил девятый вал. Игорь Федорович же, выдохнув, собрал колоду и ловким движением спрятал. Потом развел руками и впервые не показательно, а очень даже искренне так расхохотался, громко обратившись к толпе: — Ха-ха! Господа! Господа мои хорошие! Видели, как этот простофиля чиркнул мне на бумаге? Поздравьте, я стал владельцем прекрасного купеческого брига — «Добрый малый»! — Но я отыграюсь! Ты обещал, паразит! — Поздно! — Ах вы!.. — то ли это самогон дал в голову, то ли еще что, но потом Андрей Бонифатьевич сказал бы точно, что никогда в жизни не был так зол. Пошатнувшись, он встал на ноги, отвесил этому шулеру, этому гаду Мелочникову, хлестскую пощечину, был готов врезать по наглой физиономии. Тогда он совсем не хотел признавать, что, в общем-то, справедливо проиграл шхуну по пьяни. — Посмотрите на этого простофилю, этого лопуха, господа! — продолжал бравировать Мелочников. — Поверить не могу, мне даже не пришлось подтасовывать карты! — Ах ты… Из толпы, средь пестрых платьев и морских тельняшек, возник грузный силуэт трактирщика. Огромный бородатый мужик в фартуке схватил Андрея Бонифатьевича и приподнял за шкирку, как котенка. Пробасил, едва не оплевав лицо: — Уважаемый, у нас тут приличное заведение. Попрошу не ругаться и немедля отправиться к бесу! И Андрей Бонифатьевич обещал обратиться во всемирное товарищество по защите капитанов, обещал, что его команда наведается в трактир и выпьет все пиво, что сам Нептун нашлет кару за такое обращение с ним, вот только кончилось для него все это ничем не лучше, чем для любого рядового пьянчуги. Трактирщик вышвырнул его, точно балласт за борт. Наблюдая, как пьяненький капитан Беденко пытается встать и отряхнуться, он почесал густую черную бороду, затем досадно подытожил: — Не учатся ничему некоторые и учиться не хотят. — А то! — хлопнув по плечу, поддержал довольный, улыбчивый Мелочников. — Ступай, ступай до первой лужи! — крикнул он уже в след капитану, а после принялся то ли вещать трактирщику, то ли вести монолог: — Когда-то мне казалось, что обмануть какого-нибудь лопуха в карты и заполучить телегу — сложно. Но корабль… Еще и так просто… Да, все-таки мир полон идиотов! И это хорошо! А уж таких форменных… Да, все же порой стоит потерпеть, чтобы потом больше никогда не иметь дела с идиотией и жить припеваючи. Что тут еще сказать, милостивые государи? На сей ноте история вполне могла бы закончиться. Вот Андрея Бонифатьевича, например, найдут наутро отмокающим в бочке с огурцами, Игорь Федорович, умывшись, прихватив с собой капитанские часы и также выигранную пачку папирос — поспешит осматривать желанный трофей. И эту историю можно было бы назвать поучительной, но такой банальной, если бы не события, которые произошли немногим позже.

1 апреля 1899 года: В порту Синеморска. Одиннадцать часов вечера.

Ровно одиннадцать — удивительное время, на самом деле. Еще не ночь, но уже вроде как и не вечер. Удивительно оно еще тем, что если минуты так двадцать две назад на набережной наблюдались прохожие, слышались их голоса — то теперь только шум прибоя и далекий рокот гитары какого-то бродячего музыканта. Ушли последние пароходы, разбрелись по домам провожающие, закрылись вычурные, но такие бесполезные магазинчики безделушек. И все бы пребывало в гармонии до самого утра, до первого парохода, если бы не быстрые, чеканящие по дощатому настилу шажки. Точно какая-то крыса или мышка спешила выбраться из трюмов. Это, милостивые государи, был не кто иной, как наш добрый знакомый — Игорь Федорович Мелочников. Почти протрезвев, он все зачем-то поправлял лацкан фрака, откровенно совсем ему не идущего. На радостях он даже остановился у причала и швырнул в море теснящий его умную голову цилиндр. Потом Игорь Федорович разжился страничкой газеты «Честное слово», поделил ее и принялся крутить честно выигранную капитанскую махорку. Да только, если задуматься, в чем азарт побеждать слабых? Даже нет, не так — глупых, наивных, как детей? Вон, как вскоре выяснилось, у этого капитана Беденко все не так даже с махоркой — отсыревшая, черт подкуришь! Истратив добрую часть спичек, Игорь Федорович распрощался и с самокруткой, заверяя, что еще немного — и курить он будет исключительно хороший дорогой табак. В чертогах воображения сам собой вырисовался образ: вот он сидит в престижном столичном салоне, на нем прекрасно пошитый костюм, а рядом бокал выдержанного вина, которое, кстати, отлично сочетается с сигарой! Синеморский самогон с его дурным виноградным привкусом остался где-то в другой жизни. Она пролетела как ночной кошмар и после бессонницы сменилась сладким утренним сном. «Даже пить этот Беденко не умеет! Хлещет как рыба! Вот олух!» — меж тем подумал Игорь Федорович, ухмыляясь, разглядывая мачты уснувших в гавани кораблей. В спокойном мраке сверкнули сигнальные огоньки на броненосном фрегате «Мроя» — видимо, дежурные проверяли судно перед долгим походом. «Мроя» — кстати, это вроде бы «мечта» с какого-то губернского языка. И знаете, увидев это чудо инженерной мысли, вы бы определенно захотели помечтать о сокровенном, как и Андрей Бонифатьевич по прибытию, как и сейчас Игорь Федорович. И ведь он сам себе не мог признать, что волновало его не злато, не вино и даже не роскошные одежды — все это мишура, что спокойно так же за ночь проигрывается в карты. В великолепном мире Мелочникова на платиновом пьедестале воцарялась одна особа: утонченная, разодетая в голубое платье, туфельки-балетки. На ее густых темно-каштановых волосах играли блики солнца, сияли озорные огоньки в глазах, а румяные щечки и тонкие губы все тосковали по поцелуям. Особа эта обычно грациозно поднималась с трона, потом гладила Игоря Федоровича по волосам и шептала о том, что он — лучший, самый желанный. И только порой, когда Игорь Федорович был не в настроении, меж ними завязывался диалог: — Ну как можно меня такого принять, посмотри, ничего не добился, простой мошенник и аферист, тырю телеги у крестьян! — Ты не мошенник, ты — комбинатор, — ласково шептала в ответ особа, да приговаривала: — Ты справедливо лишаешь богатства бояр! — Да-а, — с умным видом тянул в такие моменты Игорь Федорович, придавая лицу максимально важный вид, выпячивая вперед медленно, но верно растущий живот. А потом его снова охватывала хандра и он, опустив длинный нос, представлял свое отражение в зеркале, после чего едва ли не скулил: — И за что же ты меня только полюбила, Виктория? У меня вон даже брюхо появляться начало… Жиром, эт самое, заплывать начал… Хотя казалось бы… — Ну, каким жиром, любимый? — всплеснула руками его прекрасная миледи, и тут же приобняв утешила. — Там у тебя мозги, что в голову не влезли! — Тоже верно, дорогая моя! Мой лучик солнца в этом темном, холодном царстве людской глупости, порока и несбывшихся надежд. В столицу надо, милая, в столицу! — восклицал он раз за разом, потом хватал возлюбленную за руку, и, вальсируя, мечтал. — Вот продадим «Доброго малого», разбогатеем и на бал пойдем, в усадьбу князей Безпритульных! Там будет салют, представляешь, Виктория, салют в нашу честь! Вино игристое, аплодисменты, музыка! И я, капиталист, совладелец газеты «Честное слово», я, капиталист в роскошном экипаже. И будут греметь вальсы Медвеухова и хруст заморской булки! В такие моменты господину Мелочникову сложнее всего было возвращаться к нашей угрюмой, в общем-то, действительности. И постоянно так, то его окрикивал кто-то недовольно, то еще что. В этот же раз его словно окатили из ведра. Просто море начинало бушевать, пениться и вот здоровая черная волна с грохотом разбилась о причал. Соленые брызги попали в глаза, и Игорь Федорович закашлялся, закостерил и это дурацкое море, и этот дурацкий город Синеморск. А потом он скрутил махорку во второй кусочек газеты и снова тщетно попытался закурить. Конечно же, у него ни черта не вышло, посему где-то через двадцать две минуты Игорь Федорович бродил по дощатой набережной, оценивающе разглядывал пришвартованные суда. — Ну, где же ты, «Добрый малый»? — все бубнил он себе под нос. Мимо проплывали корпуса скромных и не очень кораблей. Один — «Победа», другой — «Быстрый», третий, четвертый — «Дельфин» и «Русалка». Только купцовского брига, на который тогда днем гордо указал Беденко, все не наблюдалось. И что тут сказать, милостивые государи? Любой другой бы тревожно всплеснул: «Все пропало!» — но только не Игорь Федорович со своей недюжинной удачей. Когда совсем стемнело, он едва не споткнулся о какой-то предмет, громко выругался. И кто-то недовольно заворчал во мраке: — Шастают тут всякие! А ну пшел вон, шельма! Поспать не дают! Игорь Федорович чиркнул спичкой и, сообразив, что наткнулся на старожила гавани — Захара, с язвительной улыбочкой протараторил: — Какая же встреча! Захарушка, ни ты ли проигрался мне в карты на бутылку водки? В ответ недовольное, едва разборчивое мычание. — Послушай, кум, не видал ли ты тут судна… Приличных размеров такого: две мачты, полно груза на палубе. Купеческий бриг, величать его «Добрым малым». Я сегодня, видишь ли, стал его законным капитаном, — акцентировал внимание на последних словах Игорь Федорович и гордо достал бумагу с росписью. — А, этого, вокруг которого весь вечер жиды дудели, а-р-р… — Да, да, наверное, — заспешил Игорь Федорович и протянул холодную дрожащую руку. — Захарушка, милый вы мой, видать, корабль-то куда-то там перешвартовали? Ты скажи, друг сердечный — я тебе долг за это прощу! Да боже, что там — я тебе ящик водки подарю! Заросший, весь в лохмотьях мужичок не без помощи Игоря Федоровича встал на ноги, повел в сторону горизонта и буркнул: — Этот, он все… Ушел. — Как ушел?! — выпалил Игорь Федорович, после чего его глаза тревожно забегали. — Ну-у, от так! Ушел, — повторил мужичок. — Да и никакой он не «Добрый малый», вполне себе нормальный «Грозный великан». — Как? А где же… — Да тама где-то пришвартовался… — махнул мужичок, а после вежливо или не очень предложил идти ко всем чертям морским. И вот, кажется, все, наконец, встало на свои места. Как вы, господа, уже догадались, остаток ночи наш господин хороший — Игорь Федорович рвал и метал, слонялся по гавани туда-сюда, чиркал спички одну за другой и все повторял это въедливое «Добрый малый». «Где же ты, где?» — повторял он, не желая верить, что такого корабля нет. А еще бы! Ведь тот прекрасный мирок, та прекрасная особа все твердили ему, что корабль в порту определенно есть! Что его силуэт теряется где-то в темноте, что он стоит и ждет своего законного владельца — господина Мелочникова. Что он — бравый капитан — поднимет ярко-алые паруса и причалит у дома возлюбленной и… И… Между прочим, они даже не врали, в отличии от героев этой курьезной истории. Ведь потом как-то совсем незаметно наступило утро. И ласковое солнышко забликовало на металлических крышах и карнизах. И чайки стали перекрикиваться друг с другом в синем небе. И море успокоилось и затянуло привычную монотонную песнь. И потертая надпись «Добрый малый» проявилась на дряблом корпусе мирно покачивающейся у причала шхуны.

2 апреля 1899 года: «Царская стопочка». Семь часов утра и двадцать две минуты.

Незримое, прекрасное и настоящее вновь вступили в неравную схватку тем утром. Ведь Игорь Федорович не оставлял надежд обнаружить на борту «Доброго малого» те самые несметные богатства. Ну подумаешь, корабль… Кораблик оказался поменьше, ну подумаешь, потрепала его судьба маленько… Ну не может же быть так, не может быть потрачено впустую столько сил, надежд в конце-то концов! Потому-то ступил на палубу самопровозглашенный капитан Мелочников чинно, стукнув каблуком по борту. Ему представилось, как скоро на причале в длиннющую очередь выстроятся возбужденные покупатели, как строгий сутулый дядечка в жилете и пенсне объявит: господа, кто больше? И начнутся торги всенародного масштаба. И где-то там, из окна домика у моря его увидит возлюбленная, прекрасная Виктория, и все как он задумывал: и салют, и вино, и бал. Да только по итогу судьба-злодейка преподнесла Игорю Федоровичу еще один неприятный сюрприз. Он спустился в трюмы и едва не задохнулся от вони. Смертельно несло протухшей рыбой и плесенью. Картина, конечно, та еще — пустые ящики, зеленые бутылки и две худющие голодные крысы, доедающие потроха. С непривычки сильно закружилась голова, кровь стремительно покинула умную голову Игоря Федоровича и… В общем-то, потом из очередного розового сна его выдернул несменный боцман «Доброго малого». В нос ударил резкий запах нашатыря, глаза испуганно распахнулись, и недовольный голос прямо резнул по ушам: — Беденко, сын собаки, неужели ты оставил нас на этого фанфарона?! — Ч-что, — непонимающе дрогнул испуганный голосок. — Вы кто вообще? Над Игорем Федоровичем навис грузный одноглазый моряк, обдал его запахом зловонного перегара. — Ой, ой, ой, разрешите извиниться, ваше хрен его знает что! Добро пожаловать на борт сего прекрасного плавучего театра! Величайте меня смело — боцман Лом, он же окорок, он же одноглазый, якорь тебе в глотку. Наш прославленный и горячо любимый Андрей Бонифатьевич, будь ему пусто, отдал полномочия, — и после этого показательно харкнул. — Жаль, что не концы, м-м-мать его… Невероятно, нет, правда, невообразимо! Немыслимо! Игорь Федорович все никак не мог собраться с мыслями. Неподражаемого и остроумного комбинатора Мелочникова обманули. Нет — перехитрили. Вот только осознать это было выше его сил. А дальше уже все как в тумане. Помнил он только, как вскочил и словно ошпаренный помчался прочь от «Доброго малого». А потом снова сновал на набережной, пугая людей своим помятым видом и запахом, впитавшимся в одежду. А потом ругался и требовал дать ему адвоката, и тыкал, и тыкал случайным прохожим под нос своей драгоценной распиской. А потом кто-то больно неравнодушный позвал городовых, и чутье подсказало Игорю Федоровичу, что пора на дно. Увидели его только через какое-то время в одном всем хорошо известном месте — в трактире «Царская стопочка». Если вечерами тут гремели веселые польки, пелись матросские песни, а этажом выше придавались утехам, по утрам все дежурно: — Ох, ох, ох! Моя голов-а-а! — доносилось из-под пианино. — Ой, ой, ой! Мои деньги! — раздавалось в унисон откуда-то сверху. И только грузный плечистый трактирщик, размеренно, с наслаждением потягивал холодное пиво, наблюдая за всем этим. Мимо него, покачиваясь, проплыла недовольная девица, а тот лишь хлестко хлопнул ее по мягкому месту да добавил: «Заходи — не бойся, уходи — не плачь». Еще же через какое-то время его холодный взор пал на больно знакомую фигурку. Да, это был наш дорогой Игорь Федорович! С амбре корабельного трюма и видом, точно пил всю ночь, тот подошел к стойке, начав живо жестикулировать, пробубнил: — Где Беденко, боров? Где этот гнилой обманщик? Я его сейчас как… — Твой клиент, Игорек? — усмехнулся трактирщик, — Да тут он, не переживай, ну вот чего ты с утречка надулся, а? — Где он?! — не выдержал Игорь Федорович и бухнул кулаком по стойке так, что за спиной у трактирщика задрожали бутылки. — Тише, тише, стряслось чего? Да не беда, Игореш, ты давай, хлебни моего самогончика! Настроение сразу появится, добавки попросишь! Под носом тотчас же возникла граненая стопка, и мутноватая жидкость заполнила ее до краев. Но Игорь Федорович не поддался соблазну (хотя, по правде, очень хотелось) и нервным движением смахнул стопку на пол. — Ты за кого меня принимаешь, боров! — уже не выдержал он. Господин Мелочников выпрямил сутулую спину и снизу вверх посмотрел на не менее разозлившегося трактирщика. Тот же в раз сделался похожим на рассвирепевшего медведя: засучил рукава, оголяя здоровенные волосатые руки, прорычал сквозь зубы: — На заднем дворе твой Беденко, маринуется! А ты, шавка, или плати или получишь в жбан! Будешь знать, как мою посуду бить! Поджилки Игоря Федоровича предательски затряслись, глазки забегали и хлипкие пальчики сами потянулись в карман за выигранными в карты капитанскими часами. — Пэ-па-п… П-простите… — только и смогли как-то сложить звуки иссохшие губы. Так, оставив часы и, пожалуй, гордость, Игорь Федорович отправился на задний двор, через черный ход, чтобы никто не видел его позора. После стольких спиртуозных ароматов он вновь вдохнул морской, с привкусом фабричной копоти воздух. Еще бы немного тишины, еще бы перевести дыхание, но нет… Увиденное на задворках вновь ошарашило его. В дубовой бочке с огуречным рассолом бултыхался капитан Беденко собственной персоной. Вокруг него водила хороводы чумазая детвора и все спрашивала и спрашивала: — Андрей Бонифатьевич, а неужели правда такие большие акулы бывают? — Ой, Андрей Бонифатьевич, а как же это так вышло-то с пиратами? А капитан все рассказывал и рассказывал свои небылицы, отвечая на вопросы какой-то фирменной чушью, но радуясь, кажется, по-прежнему искренне веря во все это. И только на фоне, далеко позади, возвышалась, извергала черные клубы дыма городская фабрика. Собрав волю или ее жалкие остатки, Игорь Федорович сжал кулаки, сделал несколько решительных шагов и, с наскоку, пнул бочку. — О-о-о-ой! — громко заскулил он, не рассчитав силу удара. — Вот так встреча! — неподдельно обрадовался капитан, выловив огурчик и звучно хрустнув. — Вы бы осторожнее, Игореша, а то как-то раз у Краснобельского атолла наш фрегат протаранила гадина морская и… — Беденко! — крикнул он так, что распугал всех ребятишек и те, что пятки сверкали, кинулись в сторону фабрики. — Ты обманул меня, скотина! Нет у тебя никакого купцовского брига, нет у тебя богатств! У тебя ничего нет, сказочник хренов! Он снова принялся угрожать, рвать и метать, возмущаться, правда, на сей раз очень быстро выдохся. Игорь Федорович опустил руки от бессилья, едва не оступился и плюхнулся в корыто, где еще недавно завтракали свиньи. Андрей Бонифатьевич же внимательно его выслушал, затем вылез из бочки, оделся и подытожил: — Ну, хоть одежду мою к рукам не прибрали, Мелочников. Я уж думал чья-чья, а ваша жадность не знает границ.

2 апреля 1899 года: Уплывая из Синеморска. Десять часов утра.

В тонких жилистых руках тряслась ценная бумага: полная заумных слов, оборотов, даже с почти настоящей печатью. На нее высыпали отсыревшей махорки, а потом свернули и попытались подкурить. Как обычно — тщетно. — А все-таки ловко ты меня, а, Беденко? — с нотками сожаления зазвучал голос Игоря Федоровича. — Позвольте, милейший, в чем же я вас обманул? Я даже не думал вас обманывать! — невозмутимо возразил Андрей Бонифатьевич. Они стояли на набережной и оба жалели, что не могут закурить. Оба смотрели то на море, то на прохожих, а взглядами встречались ненадолго и как-то неохотно. — То есть, как это не думал? — не сразу осмыслив это, удивился Игорь Федорович. — А корабль, на который ты мне указал? А то, что о тебе писали в газетах? Андрей Бонифатьевич предложил пройтись к причалу, куда-то в звенящую даль, где уже начинали разыгрываться оркестры, толпиться люди, кого-то провожать. Конечно, говорить с Мелочниковым — то еще испытание. Он же чистой воды псих, если подумать. Но хоть бодаться не стал и теперь, не ясно зачем, принял предложение и все плелся за капитаном как хвост. Что тут еще остается делать? Говорить, да и только. — Когда увидел вас, — начал Андрей Бонифатьевич, — сразу подумал, что вы — скользкий тип. Вам бы, Игореша, я даже палубу драить на своем фрегате не доверил. Но знаете что? — вдруг стал заметно громче и улыбчивее капитан. — Я никогда бы в жизни не подумал, что «Добрый малый» стоит и половины такого чудесного вечера! Вы, Игореша, определенно знаете толк в веселье! О-о, как же я ошибался в вас на первых порах! Такие игры забавные, такая выпивка! Знаете что, ради этого вечера никакой шхуны не жалко. А то, что я указал на другой корабль… Ну простите, правда, вы же сами представились совладельцем «Честного слова» и обещали статью обо мне. Вы что, хотели, чтобы там сказали, что я на кашалота на этом ходил? Мелочников только учтиво покивал головой и сухо протянул: — Мда-а, я бы в таком случае, наверное, тоже соврал… — А от чего вы такой невеселый, Игореша? Корабль то ваш, пользуйтесь, команда тоже ваша. Я, знаете, сколько вод покорил на нем? Вы на размер-то не смотрите, он хороший, между прочим. Игорь Федорович насупился, сбавил шаг и наконец, заглянув в глаза обманщику, прыснул: — Если он такой хороший, почему выглядит он так, что, бросив камень, можно потопить? — Ну, знаете, Игореша, Краповую бороду пленить это вам не это! А потом оба почему-то рассмеялись так, как обычно смеются действительно хорошие приятели, ну или если хотят изобразить дружбу. И вот, сквозь надрывный хохот, Игорь Федорович проговорил: — А я когда увидел тебя, решил, что ты ну просто редкостный идиот! Болван, каких поискать еще надо! Простофиля! Олух! А ведь в газетах писали — большой капитан, заслуги у него перед отчизной, тьфу ты… Брови капитана, вроде как впервые за всю эту историю нахмурились, сам он возмутился и выпалил в ответ: — А что, разве маленький? Я, между прочим, сегодня на «Мрое» ухожу в Мореград. Меня взяли матросом, а «Доброго малого» я все равно хотел отдать в добрые руки. Жизнь, Игореша, она штука такая — всегда нужно двигаться вперед и не бояться начинать что-то заново. И тут до капитана дорасту. — Беденко, ну кому ты лапшу на уши вешаешь? Ну какая «Мроя», ну признай, что ты обыкновенный мошенник, такой же, как и я, признай, а? Капитан отрицательно помотал головой и молча устремил свой взор к кораблям, становившимся ближе с каждым шагом. — Признай, что ты насочинял этих баек, чтобы девкам нравиться? — все никак не унимался Мелочников, выбрасывая догадку за догадкой. — Или ты специально все подстроил! Прочухал меня и решил свое корыто впарить! Хвалю, хвалю. Только знаешь что? Мне и таким, как я, тоже жить на что-то надо, мне этот корабль как воздух был нужен, Беденко. У меня… — набирая шаг, он чуть не споткнулся о размотанный канат и все равно продолжил, — у меня планы грандиозные на жизнь, Беденко. Понимаешь, хочу в столицу с моей возлюбленной, с Викторией, с лучиком моим, с счастьем родимым, с… Андрей Бонифатьевич вдруг резко остановился. Перед ними с Игорем Федоровичем строем зашагала колонна матросов, потом еще где-то вдали раздался пароходный гудок. Капитан молчал, наверное, надеясь, что этот Игорь Федорович затеряется где-нибудь по дороге, или, может, сейчас удастся сделать удачный маневр через толпу. Но не вышло, что поделать. Потому капитан, наконец, спросил: — А ты, Игореша, ничего ли часом не сочинил? — Я-то? — хмыкнул он. — Как можно-то? Нет? Я хоть и жу… комбинатор, но, знаешь ли, воздушных замков не создаю в отличие от тебя, добрый малый. Я никаких пиратов не пленил и с флотилиями не воевал. Мне бы только простого человеческого счастья, мне бы только в столицу… Счастье ведь это не на вонючей шхуне плескаться, счастье — это свой кабинет, и слуги, и вино, и письменный стол с изумрудным елефантом на нем и должность в газете. Вы знаете, милостивые государи, пожалуй, первые тридцать лет в жизни мальчика все-таки самые тяжелые. И взрослые дети могли сказать друг другу еще очень многое, поговорить по душам как фантазер с фантазером, но вдруг где-то уже совсем рядом бухнул огромный барабан. Из монотонного шума вырвался протяжный стон кларнета, ему в такт запели трубы и тромбоны. Наконец, смуглые музыканты поймали ритм и торжественно заиграли «Марш победителей», где-то хлопнул салют, люди зааплодировали, и зеленая бутылка с брызгами разбилась о борт прекрасной «Мрои». — Божечки ты мой! Без меня же уйдут! — спохватился Андрей Бонифатьевич. На прощание он быстро пожал руку Игорю Федоровичу, а потом побежал к кораблю со всех ног. Быть может, в тот момент Мелочников рассчитывал, что все это очередная его выходка, что никто его не ждет. Ну, в крайнем случае, пускай хоть корабль уйдет без него и тогда все равно можно будет смело обвинить во лжи, но нет же! Андрея Бонифатьевича подхватили на трапе два матроса, ровно за мгновение до того, как корабль зарокотал и пустил густые облака пара из мощных стальных труб. Закрутились колеса, развились по ветру прекрасные алые паруса, а капитан все стоял на корме и махал на прощание порочному приморскому городку. Уходя в море, постепенно теряя берег из виду, он видел и свою завистливую команду, что точно хотела угнаться за «Мроей», и что-то кричала вслед, и Игоря Федоровича Мелочникова, зачем-то грустно махающего с берега. И простых зевак, что в отличие от вышеперечисленных совершенно искренне желали ему и кораблю одного — удачи.