Да пылает в вашей душе неугасимое пламя

По худощавому телу бегут мурашки. Фенриса, явившегося с ночного холода, церковь окатывает душным теплом и дымом чадящего ладана. Смолисто-травяная горечь прорывается в легкие с глубоким вдохом. Фенриса мутит. От запаха благовоний, от мрака в стенах храма, от высоты сводов, затерявшихся в далёкой темноте - от всего этого кружится голова. Церковь не дарует избавления, только давит взглядом медноокой Андрасте во главе алтаря. Фенрис не понимает в полной мере, как Себастьян находит тут мир и покой. Здесь слишком темно. Одинокие, почти прогоревшие, свечи не разгоняют туманной мглы, засевшей по углам и за колоннами. Эльф ступает осторожно, не тревожа расшатавшихся плиток на полу. Нарушить царящую ныне тишину кажется Фенрису непозволительным грехом. Фенрис пришёл сюда именно за этим - за порядком. Тишина за неполную сотню шагов от дверей до алтаря пробирается в голову и сердце, поселяется там зыбкой дымкой, не оставляя из всех возможных эмоций ничего, кроме затаённого благоговения. Фенрис не преклоняет колен перед гигантской статуей. Он садится прямиком на пол, поджав под себя ноги подобно такому же припозднившемуся прихожанину, забившемуся в тень чуть поодаль. Фенрис сидит неподвижно, пока, наконец, не гаснет последняя свеча. Вяжущий вакуум в голове и груди заполняется холодным сквозняком и терпкой дымной сладостью. Фенрис не нуждается в молитвах. Он не знает, о чем просить Создателя и его Невесту. Может, и Хоук не знает? Оттого и сидит здесь молча, поникнув головой. Хоук не знает и веры в Создателя. Его религия - огонь и ветер. Имя священного Творца для мага что пустой звук. Хоук, дикий еретик, взрастивший свой дар в лесах и болотах Коркари, на памяти Фенриса никогда не переступал порог киркволльской церкви ради молитв. Хоук не слушает проповедей, не читает стихов Песни Света и упоминает Создателя лишь затем, чтобы выругаться. Что не признающий молчаливого бога отступник забыл здесь? Фенрис тщетно задаётся этим вопросом, не находя ответа. Хоук зажигает фитиль ещё нетронутой пламенем свечи коротким выдохом, касанием кончиков пальцев. То свеча за упокой, белая. Такая чистая, яркая среди алых потёков крашеных воска и жира... Фенрис не знает, кто такая Бетани. Хоук не говорил о ней. До сих пор. Эльф наконец понимает, откуда в Хоуке, который, казалось бы, прав всегда и во всем, столько постоянной вины и скорби. И ни капли болезненной пустоты, которая так часто зияет во взглядах тех, кто кого-то потерял. Этой пустоты сейчас слишком много в Киркволле. Она просачивается и в дом Фенриса, покрывая пылью покинутое, никому не нужное, имение. Там никого нет. Совсем никого. Фенрис не считается - для такого дома он слишком мал. Слишком... вещь. Как одна из многих там, сломанных, ненужных и не имеющих места. В глазах Хоука же нет пустоты. Там золотистый свет, тоскливая нежность. Хоук не говорит, что Бетани нет. Его сестра всегда с ним - ходит рядом свечными огоньками, отблесками на металле, маленькими солнышками. Бетани сродни огню. Она у Хоука в сердце, за теплыми руками, любимая, знакомая всю жизнь. Свечи занимаются пламенем сами, одна за другой. Фенрис не рвётся с места подальше от магии, только тянет ближе к алтарю озябшие пальцы. При всей своей ненависти к магам, эльф не в силах обратить её на Хоука. За Карвера Хоук не ставит свечей. Он покорно сидит у ног Андрасте, ждёт письма от Серых Стражей уж который день. Фенрис не заглядывает Хоуку в глаза. Эльф и так знает, что там. Там опять вина, непомерная ответственность и отчаянное принятие. А ещё там капля той самой пустоты - как отражение материнской скорби, больного безумия в глазах родного брата. Пустота эта выгорает, нещадно уничтоженная огнём. Фенрис демонстративно ставит перед магом алую свечку за здравие, бесцеремонно усаживается рядом и без слов протягивает конверт. На сломанной сургучной печати - оттиск грифона. На грубой бумаге – резкий и ломаный почерк Карвера, крупные, западающие на правый бок, буквы. Фенрис рад принести такие вести. Он даже терпит горячие объятия и слепящий свет всех вспыхнувших разом свечей на алтаре, не грозя вырвать за подобные вольности сердце. Пусть горит. Пусть греет в своих руках свечи, письма, чужие ладони и обжигает дыханием висок. Пусть снимает с тонкого эльфийского запястья обрывок красной тряпки, легко распустив с таким тщанием затянутый зубами узел, и взамен обматывает его кроваво-алым узорчатым шёлком, завязывая крепко-накрепко, по-своему. Пусть, пропахший погребальным костром, лилиями и трупной гнилью, трепетно оглаживает герб теперь почти опустевшего дома Амелл на поясе Фенриса и прижимается лбом, затихая под мягко опустившейся на затылок ладонью. Пусть обратит в пепел хоть весь Киркволл.