Еловый дух

Зима выдалась снежная, спокойная. Мы постоянно были сплющены между подушкой взбитых ледяных сливок, аккуратно разложенных по сугробам, и покрывалом из пепельно-рыже-розового неба. Работы было невероятное множество — в основном это были недолговечные творения ёлок на разный вкус и цвет, с заложенным сроком действия, поэтому Кай в этом сезоне был просто нарасхват. А фраза «Пожалуйста, не забудьте, что ёлка исчезнет, не вешайте на неё ваши украшения» отскакивала у нас от зубов. Однажды я сказал её на рынке, пока выбирал пирожки. Норли внимательно посмотрела на меня и отвела ещё погулять по улицам города. Никто не говорит, что с дочерью-подростком невероятно интересно гулять по улицам и хохотать над смешными подарками, выставленными на витринах. И как здорово идти уже в сгущающихся сумерках, пока ваши тени наливаются сочно-синим, особенным синим цветом теней в зимних сумерках, и потягивать горячий шоколад из красных стаканчиков — и вдруг, по щелчку, вокруг вас включается освещение — золотые полосы разрезают морозный воздух на высоте второго этажа, вдоль всей улицы, потолок из ярких огней и неба, деревья становятся сказочными — золотыми, белыми, фиолетовыми, а дома вспыхивают нежным сиянием, от них остаются только подсвеченные контуры и яркие окна. — Когда я была маленькой, — сказала Норли, отпивая какао, — мама рассказывала мне легенду о еловом духе. Ты её слышал? — Никогда, — ответил я. — Ель стала символом перехода года довольно поздно, — сказала Норли, кутаясь в шарф. Она иначе относилась к вещам, и если я, как сумасшедшая сорока, тащил в дом половички, чашки, наклейки на выключатели, то Норли считала, что вещей не должно быть много. В её комнате всегда был идеальный порядок, всё в спокойных серых, белых, чёрных тонах с лёгкими переходами в прохладно-небесный. Одежды у неё тоже было мало, вся — любимая, и она её бережно убирала в шкафы, стирала вручную, зашивала. И сейчас на ней был любимый красный шарф крупной вязки, который связала ей мама Решётки, белое пальто, перелатанные джинсы-клёши с вышитыми цветами и очень крепкие ботинки, которые мы случайно купили с ней в прошлом году на блошином рынке. Каждый раз, когда я видел эту чистую комнату и идеальный порядок в гардеробе, я клятвенно обещал себе наладить свою жизнь, а потом нарывал себе в груде одежды на полу любимый свитер и, зевая, шёл пить кофе. — До этого, оказывается, год переходили с можжевельником. Но в какой-то момент пришёл очень могущественный волшебник и сказал, что духи, охраняющие можжевельник, очень сильные, и они могут разозлиться и отомстить тем, кто бездумно украшает свой дом к переходу года. Тогда переход года происходил ровно с 31 декабря по 1 января, но когда отменили можжевельник, праздник тоже угас. И люди очень сильно загрустили, потому что было темно, холодно, голодно — и у них не было поводов часто встречаться или радоваться чему-то. Пока пятнадцатого декабря через пару лет на центральной площади не загорелась разноцветными огнями ель. Все кинулись к волшебнику, чтобы он объяснил, что происходит. Оказалось, это дух маленькой ели решил заменить своего сильного собрата, потому что он считал, что людям нужна эта радость тёмной и холодной зимой. С тех пор переход года празднуют 15 декабря, а символом стала именно ель, точнее — добрый дух слабой ели. В благодарность люди никогда не срывают ель, а выращивают её в своих садах, наряжают живые ели, придумали гирлянды, похожие на еловые ветви. А можжевельник больше не сажают. Говорили, что раньше здесь всё было засажено можжевельником, — Норли отпила шоколад, обнаружила, что он остыл, поморщилась и машинально выбросила стаканчик в мусорку. Её автоматические попытки выбрасывать еду, которую она не планирует доедать — единственное, в чём мы с ней не смогли договориться. — Мне нравится эта легенда, — сказал я, задумчиво допивая свой остывший шоколад. — Хотя, конечно, можжевельник не заслужил такого обращения, но мысль о ели, готовой принести себя в жертву чужой радости… И люди, которые приняли радость, но не приняли жертву. Всё это звучит новогодне. Очень в духе перехода года. Настроение у людей и правда было предпраздничное, хотя пока было всего лишь тринадцатое декабря. Как будто кто-то подкрутил настройки улыбок до искренних и широких. Лица людей сияли, родители выгуливали восхищённых детей, тыкающих в ёлки, гирлянды и красивые украшения, парочки романтично обнимались, наслаждаясь недавно дошедшим к нам десертом — двойными капкейками в форме половинок сердца. Отовсюду пахло корицей и гвоздикой — мне кажется, эти ароматы можно официально объявлять запахами перехода года. Хотя многие называют его просто — Перегод. Осень не была к нам особенно добра, да и год не задался. Веред работал, словно на износ, и очень многие проекты у него сорвались или не получились, и он сам постепенно черствел, твердел, усыхал, и его хватало вечером только на то, чтобы притянуть меня к себе и тяжело вздохнуть. Я почему-то постоянно попадал в какие-то эмоциональные катастрофы, и если Веред отражал удары работы, то я сражался на ментальном поле, выстаивая против болезней, бед, неудач моих знакомых, помогая им — или принося соболезнования и молча стоя рядом на похоронах. У сестёр тоже было много нового, и меня часто швыряло к ним на помощь, причём часто помощь тяжёлую эмоционально. Йозефу тоже досталось; несколько раз я проходил по коридору и видел, как он лежит на полу без движения, как окаменевшая тёмная морская звезда, и просто смотрит молча в потолок. Кай периодически приходил и забирал его пить горячий чай. Иногда они вдвоём сидели на лужайке, смотрели на звёзды и о чём-то говорили вполголоса, а потом Жойнэ ненадолго оживал перед тем, как снова рухнуть в свою тёмно-стальную пропасть. Но к переходу года мы все немного ожили. Я украшал дом гирляндами, двигаясь медленно и вымученно, но делал это с радостью, и дом постепенно развеселился, а мы развеселились вместе с ним. Веред так же устало, как всегда, выполз, бледный и осунувшийся, и приготовил глинтвейн — по дому поплыли запахи гвоздики и корицы, и мы были спасены. И ещё Кай притащил откуда-то очень пушистый ковёр и торжественно постелил его под лестницей со второго этажа. Ковёр был не очень широкий, но довольно длинный, так что докатился аж до двери в кабинет, и мы незаметно начали собираться на нём вечером, валяться с кружками чая, проливать на него вино и капать соусом. У меня, честно, было ощущение, что я только начал встречаться с Вередом — у меня ёкало сердце от каждого его редкого ласкового слова и взгляда, потому что в последнее время у него буквально не было на них сил. Я не обижался. Веред очень серьёзно относился к работе, и мне хотелось его поддержать, тем более, что проекты у него и правда были очень серьёзные, на слиянии высшей магики и лекарства. И всё же получить его ненадолго опять в своё распоряжение было… Волнующе. Сам факт того, что кто-то хочет поцеловать вас в тёмном коридоре перед комнатой — и этот кто-то — ваш, кхгм, внезапно супруг… Это волнует. И очень радует. И ещё много невероятных эмоций на мои оголённые нервы. У Вереда очень тёплые обветренные губы. В город в очередной раз мигрировали наши коллеги — и это тоже сняло с нас постоянный прессинг по заказам. Поэтому появлялась возможность гулять, проводить время друг с другом, а то и просто стоять у окна и смотреть на заснеженный пейзаж, успокаиваясь от безумной гонки этого года. Мы собирались готовить, но вместо этого в последний момент заказали пиццы. Норли с Решёткой отправились праздновать к матери Решётки, а мы просто выключили весь свет, кроме мигающих гирлянд, открыли вино, открыли коробки с пиццами и валялись вчетвером на персиковом ковре — то ли экстравагантные богачи, то ли выигравшие в лотерею студенты. Веред, который обычно не позволяет себе на публике проявления чувств, собственнически притянул меня к себе, и невнятно ворчал, когда я тянулся за новым куском пиццы — соскучился. Йозеф лежал на животе и в основном медленно пил вино, а Кайрус с удовольствием попробовал все пиццы и остановился на пицце с кукурузой, медленно её поглощая и с наслаждением глядя в окно. — Вот интересно, во что мы переходим, — сказал я, млея от тёплой тяжёлой руки на моих плечах. — Каким будет следующий год. Вам бы во что хотелось перейти? — В газообразное состояние, — мечтательно ответил Жойнэ отсутствующим голосом. Я, не глядя, пнул его, куда дотянулся. — А тебя, Крокуда, я бы перевёл через дорогу, — укоризненно сказал Жойнэ. — И там бы и оставил. Я снова его пнул и ухмыльнулся. — Я бы перешёл куда-нибудь, где у меня виноград, — вздохнул Кай. — Всё в этом году хорошо, да только он сплоховал. Виноград, привезённый с Южного взгорья, крепко побило градом в июле, пока мы были на конференции, и он так и не оправился. — А ты? — Я там, где я хочу находиться, — философски сказал Веред и отхлебнул вина, крепче прижав меня к себе. — Так что мне ничего не требуется, — и я было размяк, но тут он добавил с совершенно непередаваемым выражением. — Кроме того, я никуда и ни за что не хочу больше ходить. Я задолбался! Я вздохнул и прикрыл глаза, прислоняясь к его плечу, а он привычно поцеловал меня в макушку. Слышно было, как забили колокола на колокольне — двенадцать, переход совершён, новый год вступил в свои права и через шестнадцать дней завладеет миром окончательно. — А ты что хочешь, Кель? — спросил Веред. — Только, пожалуйста… — он запнулся. — Пожалуйста, — сказали мы все хором, — не забудьте, что ёлка исчезнет, не вешайте на неё ваши украшения! — и заржали. Что я хотел, я не знал. Думаю, я вообще не из людей, приспособленных желать что-то эфемерное и отдалённое — повышения на работе, успехов в делах, счастья в личной жизни… Ну или хотя бы, чтобы всё наладилось. Это какой-то жёсткий фейс-контроль на входе в твою собственную жизнь: эти времена плохие, поэтому их вычёркиваем, а эти неплохо получились, значит, их вписываем. Тогда от жизни останется не длинный путь, а что-то вроде альбома с фотографиями значимых событий, как-то некрасиво по отношению к ней. А мне, я думаю, в последние годы хотелось всю жизнь целиком. Какой она есть — и хорошую, и ту, что все называют плохой. Потому что Веред был рядом, мои друзья были рядом, моя дочь была рядом со мной — и мне не хотелось вычёркивать ни секунды этих сложных времён, и я не планировал так же легко выдирать из моей жизни страницы того, что ещё не случилось, если оно не ответит моим ожиданием, моему «Я хочу, чтобы всё было хорошо». — Мне бы хотелось в новом году стать еловым духом, — сказал я, подумав. — Ой! Пнувший меня Жойнэ довольно лыбился, стараясь скрыть улыбку бокалом. — Ну, — сказал он. — То есть, мне в газообразное состояние никак нельзя, а тебе, значит, в елового духа… — Это легенда! — возмутился я. — Добрая! — Я знаю легенды о газообразном состоянии, — усмехнулся Жойнэ, который мог придумать легенду о чём угодно и как угодно, за доли секунды. Что-то звякнуло: бокал упал из рук заснувшего Кая и поцеловал стенку. Йозеф тут же развернулся, убрал бокал и закрыл колени Кая своим чёрным кардиганом, а потом свернулся рядом, как кот. Я и сам почувствовал, что засыпаю, а дыхание Вереда стало ровным. Последнее, что, как мне показалось, я увидел — что едва виднеющаяся молодая ель, стоящая за кустами в саду, горит яркими огнями болотного цвета. «Странно, — сонно подумал я. — Мы же ничего туда не вешали». И мы правда не вешали. Но я уверен и по сей день, что видел это. Яркие пляшущие огоньки среди медленно падающих хлопьев новогоднего снега.