Дайвер

      Стас сел на диван в офисе, взъерошив и без того лохматые, чёрные, почти до плеч волосы и запрокинул голову так, чтобы было видно питерское небо. Затем он принял исходное положение и поставил локти на колени, а на них – голову. Мало того, что его уставший взгляд вызывал у прохожих вопрос: «Что случилось?», дак ещё и цвет лица был подобен цвету стиральной машинки, что стояла у Стаса дома. Он попытался растереть лицо руками и сделать его более румяным, однако лицо просто покрылось пятнами, и он стал похож то ли на больного, то ли на аллергика. Скрябин вдруг вспомнил, что Шилов попросил распечатать материалы дела, поэтому он нехотя, будто вытягивая себя вверх, всё-таки встал и подошёл к принтеру. Машина начала печатать, а Стас – залипать на то, как бумага уползает с одной стороны и выползает с другой. Питер снова, как и вчера, не радовал погодой, однако сегодня хотя бы не было дождя. Стас перевёл взгляд с печатающей машины для убийств, что зажевывала бумагу по 4 раза на дню, издавая при этом адский вопль, на окно, в котором было печальное здание напротив. Жёлтое, как и большинство зданий в этом районе. Будто ты попадаешь в Петербург Достоевского 19 века и единственная твоя цель – выжить. Он лишь вздохнул, снова перевядя взгляд на принтер. - Скрябин, со мной на выезд, - Шилов залетел как метеор и, не дожидаясь ответа, снова вылетел из кабинета. «Опять», лишь снова пронеслось в голове Стаса и он, закатив глаза так, что походу увидел свой мозг, двинул вслед за Шиловым. Он проходил мимо одинаковых лиц, которых было много в убойном. Новые сотрудники приходили почти каждый месяц, однако их всех ждала одна и та же участь: либо они были кем-то вроде Гущенко, которые делают что-то, только если им заплатить, либо становились преступниками и пытались убить Шилова, либо же убивали их самих. Он шёл по лестнице, всматриваясь в спину Шилова. По ним было и не сказать, что они состояли в отношениях 2 года. Это не было заметно окружающим, но об этом знали два человека – Арнаутов младший и Джексон. Шилов периодически отчитывал Стаса, как и всех сотрудников, устраивал ему романтику раз в несколько месяцев и очень редко говорил о своих чувствах. Однако все его бывшие утверждали, что Рома – самый романтичный из всех, кого они знали. Снова дело, снова расследование, Шилов снова будет на нервах и с ним невозможно будет разговаривать, — вот что для Скрябина обозначала фраза «Звонили из главка». Но он всё ещё верил. Верил в то, что всё наладится.       Он угадал, Шилов снова бесился. Снова и снова выплёскивал всё на Стаса по вечерам, а потом винил себя. «Командировка. Отправлю его куда-нибудь в Крым. Пусть отдохнёт от меня до окончания дела, не хочу, чтобы он страдал», эта мысль пришла почти сразу. - Стас, - он решил сказать ему сейчас, пока не передумал, - езжай-ка в Крым, на недельку. - Зачем? - Считай так, служебная командировка. Не хочу срываться на тебе, но не могу пока держать эмоции в узде. - Хорошо, слетаю. - Вылет завтра вечером. - Хорошо. - Эй, - Рома выждал, пока Скрябин скажет: «Мммм?», чтобы тот не пропустил ни одного слова, - я люблю тебя, хотя не говорю этого. Это вызвало замешательство, однако он ответил: «И я тебя». Они договорились встретиться в аэропорту. - Ну что ты, как думаешь, зацепит Крым? – Шилов закуривал сигарету, щурясь от огней аэропорта. - Ага. Может брошу всё: тебя, Питер, уеду в Крым и займусь чем-нибудь. Дайвингом, например, - Стас попытался сделать серьёзное и задумчивое лицо. - Дайвингом? - Дайвингом. Всегда хотел. - Ну всё, Стас, время, - он взглянул на часы, - тебе пора. Они пожали друг другу руки, понимая, что целоваться в аэропорту, в России, на глазах у всех, было бы чем-то выходящим за рамки понимания этой страны. Рома добрался до дома и сел на диван. Стас должен был позвонить, как прилетит. Шилов взял в руки гитару, давно валявшуюся в углу и мозолившую глаза, и перебрал струны. «Пусть я старше тебя на два океана, и пусть нам завидует все. Ведь с тобой я узнал, сколько горя в стакане, сколько счастья в одной слезе….»*Наступило 30 сентября, Стал должен был прилететь через час. Песню он так и не допел, потому что телефон начал разрываться от звонков, но они были не от Стаса. - Да? – Рома даже не взглянул на дисплей. - Самолёт Стаса упал, Ром, - голос Джексона, обычно весёлый и шутливый, говорящий: «Меня в Кандагаре до сих пор боятся» вдруг перестал быть таким жизнерадостным. Осознание придёт, но не сейчас. Рома отключился, так и не ответив Жене ни слова. Секунда. Обдумывание. Осознание. Гнев. В ближайший косяк полетела гитара, разбиваясь с громким треском. Шилов кинул гриф к остаткам гитары и уселся на обломки, предварительно нарочно ударившись головой о косяк. Он терял девушек. И не одну. Но Стас…Именно с ним у Ромы были самые долгие отношения. Он вспомнил всё, вплоть до момента в аэропорту. Ком подступал к горлу, воспоминания душили. Хотелось реветь, но он не мог. На часах было 1:22. Нельзя будить соседей. Нельзя. Он держался. Он был уверен, что сможет. Он не появлялся на работе. Рома не мог выйти из дома уже три дня, потому что Питер напоминал ему Стаса. Скрябин был хуманизацией в его глазах. Такой же изящный и красивый. С большой душой. И вот нужно столкнуться с ним же, но в обличии города. Шилов не мог. Но смог спустя неделю это сделать. Куча пропущенных звонков, в том числе от начальства, из главка и ещё много откуда. Но Роме было уже всё равно. Он решил столкнуться со страхом лицом к лицу. Ночной Питер, что окрашивался по ночам в цвет волос Стаса, его любимые места, забегаловки, куда они с Ромой ходили вместе. Всё до невозможности душило. Шилов шёл по мостовой. Ночь. Машин не так много. Кто-то едет с работы, кто-то - по клубам. Он остановился у моста, взглянув в тёмную воду Невы. Он снова вспомнил его. Его улыбку. Всё, что он говорил. - Ты хотел заняться дайвингом? - он всматривался в своё отражение, - подожди меня и мы сделаем это вместе. Он оглянулся, удостоверяясь, что его не смогут остановить, засунул руки в карманы, чтобы импульсивно не пытаться спасти свою жизнь и шагнул в воду. Рома открыл глаза под водой, будто всматриваясь в тёмное мутево. - Просто дождись меня, ладно? И мы поныряем вместе. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул, позволяя жидкости заполнить лёгкие.