Крыса

      Война в Европе продолжалась. 8 сентября 1915 года немцы сбросили бомбы на Лондон. Значит, кайзера теперь уже не останавливали и родственные связи. Ну что ж, Каледон с отцом сходились во мнении о том, что немцы могут достичь больших целей с относительно небольшими затратами. Делу Хокли продолжение войны было выгодно, оставалось только надеяться, что Штаты останутся в стороне и не поведутся на призывы вмешаться, ставшие громче после катастрофы с «Лузитанией». Хотя немецкие бомбардировщики вряд ли долетели бы до Питтсбурга.       Каледон втайне малодушно радовался, что теперь отец точно не пошлет его в Великобританию ради заключения какой-нибудь новой сделки. Он все еще не готов был снова оказаться на океанском лайнере.       Между тем близилось время родов у Натали. К ним приехала ее мать, чтобы в случае чего помочь. Кэл не был против. Во-первых, миссис Бьюкейтер не докучала ему и не вмешивалась в их с Натали жизнь, а в ее здравом смысле он не раз убеждался. Во-вторых, Натали в ее присутствии явно чувствовала себя уверенней.       Доктор Брент, один из лучших в Питтсбурге врачей, был наготове. И вот пришел день, когда его помощь потребовалась.       Еще в обеденный перерыв Каледон получил из дома записку от миссис Бьюкейтер, гостившей у них. «Это началось. Я вызвала доктора Брента». По спине пробежали мурашки, но Кэл успокоил себя. Если обошлось со Стюартом, нет повода волноваться и теперь. Доктору Бренту, его опыту и знаниям можно было доверять. Он принимал у Натали и первые роды.       Рабочий день уже заканчивался, когда от миссис Бьюкейтер принесли вторую записку. «Приезжайте как можно скорее. Доктор Брент не уверен в исходе». Горло сжал короткий спазм ужаса.       Кэл только сейчас осознал, насколько ему будет не хватать присутствия Натали, если с ней случится что-нибудь. Он поторопился закончить дела и отправиться домой. В случае чего он должен был успеть увидеть ее еще раз, сказать ей что-то хорошее (обычно он не чувствовал в себе подобного желания).       Первое, что услышал Кэл, войдя в дом — душераздирающий крик, настоящий вой. Приглушенный, вопль все-таки заставлял содрогнуться.       — Что там? — коротко спросил Каледон у Милли, горничной, которая впустила его и оставалась рядом, ожидая указаний.       — Едва-едва пошло, — прошептала она. — Шесть часов мучилась, бедняжка. Ужин прикажете?       Каледон задумался.       — Вас к ней доктор не пустит, — заметила Милли, воспользовавшись паузой.       — Об этом я спрошу у доктора, а не у тебя, — осадил ее Каледон. — Легкий ужин подай в столовую. Где миссис Бьюкейтер?       — Она у хозяйки, сэр.       — А Стюарт?       — Миссис Бьюкейтер отправила его к вашим родителям вместе с Илси, сэр.       Кэл двинулся вверх по лестнице.       Перед закрытой дверью он остановился и прислушался: у Натали в комнате была тихая возня. Вдруг снова раздался крик — такой, что Кэл вздрогнул с ног до головы. «Спокойно, — сказал он себе. — Это не «Титаник», ты не утонешь. С Натали доктор и мать». И тут за дверью послышался другой звук, похожий на мяуканье кошки. «Откуда там кошка? Нет, это не кошка, это… Ребенок? Так все уже закончилось?» Да, за дверью плакал его новорожденный сын, а может быть, дочь. Кэл успел привыкнуть к горластому Стюарту и только удивился, что на сей раз голос у ребенка такой тихий. Но входить, пока его не позвали, он не решился — а миг спустя доктор Брент за дверью озабоченно сказал:       — Ну же, миссис Хокли, сделайте еще усилие. Это скоро закончится.       — Доктор, что… — послышался изменившийся, дрожащий голос миссис Бьюкейтер.       — У вашей дочери, похоже, двойня.       Кэлу пришлось ослабить галстук и расстегнуть воротничок. Сделав глубокий вдох, он заставил себя спуститься в столовую. Роды закончатся еще нескоро, а ему нужно поужинать и отдохнуть.       После ужина он пошел к себе в кабинет, где немного выпил и вскоре задремал на диване. Наверное, прошло не меньше часа, прежде чем к нему постучали. И признаться, когда вошел доктор Брент, он снова изрядно испугался.       Доктор едва держался на ногах от усталости, лицо у него блестело от пота, седые волосы прилипли к вискам.       — Поздравляю, мистер Хокли. У вас сын и дочь. С ними все в порядке, хотя, конечно, они меньше и слабее, чем обычно бывают младенцы. В вашем доме может пожить мисс О’Нил, медсестра из моей клиники. Она уже выходила немало таких детей. Если вы согласны, я ей немедленно напишу.       — Согласен, — быстро сказал Кэл. — А что с моей женой?       — Миссис Хокли, конечно, очень устала, но в остальном все хорошо. И скажу вам — это чудо, что все обошлось настолько благополучно.       Доктор навел на него мутный от усталости взгляд.       — В следующий раз такого чуда может не случиться. Поэтому следующего раза быть не должно. Вы понимаете меня? Больше у миссис Хокли не должно быть детей.       Каледон подавил возмущение командным тоном: выполнить указание доктора Брента было, в конце концов, совсем не трудно. Натали не была ему желанна, и скорее всего, освобождение от супружеского долга восприняла бы с радостью.       — Я вас понял. Могу ли я увидеть жену сейчас?       — Это не лучшая идея. Ваша жена очень обессилела и сейчас спит. Вы сможете увидеть ее завтра.       На следующее утро у него в доме уже была мисс О’Нил — рябая толстуха с тускло-рыжими волосами и маленькими сонными глазками. Войдя вместе с ней и Милли в комнату к Натали, Каледон впервые увидел своих младших детей.       Они были куда меньше и слабее Стюарта. Оба крепко спали; тот, что лежал справа, только чуть заворочался от звука шагов.       — Они похожи на вас, сэр, — уверенно выдала О’Нил, едва бросив взгляд на детей и Натали, все еще лежавшую в постели.       Неопределенно кивнув, Каледон подошел к жене.       Она все еще была так слаба, что не могла отнять головы от подушки. Лицо было бело, как полотно, губы бескровны; маленькая ручка бессильно лежала в ладони миссис Бьюкейтер, тоже совершенно измученной. Каледон подумал, что если бы любил жену чуть больше, пожалуй, возненавидел бы своих детей за причиненные ей страдания.       Он пообещал себе, что будет с ней обращаться как можно ласковей.       — Здравствуй, дорогая, — он взял руку жены, лежавшую по покрывале, и поцеловал пальчики. — Я рад, что все закончилось благополучно. Спасибо тебе, ты потрудилась на славу. Тебе что-нибудь нужно?       Натали слабо-слабо, но нежно ему улыбнулась.       — Скажи маме, чтобы она спустилась позавтракать. И отдохнула. Меня она не слушает, — жена говорила чуть слышным шепотом, но и это стоило ей немалых сил: замолчав, она устало опустила веки.       Миссис Бьюкейтер посмотрела на дочь с ласковым упреком. Кэл не представлял себе, что его теща может быть и такой: обычно она, невозмутимо-доброжелательная, оставалась чуть отстраненной, чуть ироничной. Уже очень немолодая, она никак не выглядела старухой: подтянутая фигура, бодрые движения, еще густые белокурые волосы и свежий блеск голубых глаз скрадывали ее возраст. Она, видимо, прямо в комнате дочери как-то привела себя в порядок: причесалась, освежила лицо, надела чистый капот. Но на ее неправильных чертах лежала печать такой усталости и пережитого ужаса, что Кэлу невольно вспомнились женщины, поднявшиеся на "Карпатию". Вспомнилась Руфь. Только, в отличие от них, взгляд миссис Эллы Бьюкейтер все-таки был счастливым.       — Вы видите, я привел Милли и мисс О’Нил. Они вполне могут вас подменить, чтобы вы могли позавтракать и поспать, — как можно мягче обратился Кэл к теще. Та секунду поколебалась, но все-таки поднялась с места, взяв со служанки и медсестры клятвенное обещание не спускать глаз с Натали и детей. Натали чуть сжала пальцы Каледона.       Миссис Бьюкейтер прожила у них в доме месяц, О’Нил — и того дольше. Стюарт с няней оставался у родителей Кэла: Натали выздоравливала очень медленно. Кроме этого, для Каледона мало что изменилось: детьми он по-прежнему почти не интересовался. Лишь ближе к ноябрю, зайдя однажды на них взглянуть, был приятно удивлен тем, что наконец заметил то самое сходство с собой, о котором первой заявила О’Нил, а потом твердили и жена, и мама, и теща, и Милли. Оба младенца были темноглазыми, у них пробивались темные волосы. Окрепнув, оба стали любопытными и весьма своевольными, особенно мальчишка. Его назвали Келвином, а девочку — Дороти.