Крыса

      Теперь — до или после того, как идти рисовать — Джек пару часов стоял возле Кэрри, пока она пела на улице. Надо признать, петь у нее получалось лучше, чем рисовать. Голос у Кэрри был довольно сильный, хоть и странного тембра, звучавший немного жалобно и наивно. Она легко подстраивалась под настроение песни, пританцовывала, хлопала в ладоши, между куплетами наигрывала на губной гармошке. Мимика у нее была преувеличенная и не совсем естественная, но выглядело интересно. Однажды Кэрри запела: «Come Josephine, in my flying machine», и вышло у нее так нежно и печально, что у Джека в носу защипало.       — Меня учил петь и читать стихи один актер, папин друг, — объяснила однажды Кэрри. — Он навещал нас с мамой, пока совсем не спился. Знаешь, папа был журналистом и общался с актерами, художниками. Маму просил, чтобы она дала мне образование. Но она бы и так дала, мне кажется. Она меня очень любила и всегда верила, что из меня что-то выйдет, хотя все в этом и сильно сомневались. Я хорошо училась, но меня все считали избалованной, капризной и никчемной. Наверное, мама вправду слишком любила меня. Просто она очень уж любила папу. И было, за что. Знаешь, он ведь родился на Юге, как говорила мама, в благородной семье, но любые различия читал чушью и не стеснялся об этом говорить. В конце концов ему стали угрожать, ему пришлось уехать. И он все скитался по Штатам. В Нью-Джерси встретил маму, она влюбилась, хотя была много моложе. Они отправились в Нью-Йорк, но папа прожил уже недолго. Мне было три года, когда он умер от чахотки.       — Из тебя обязательно что-то выйдет, — ответил ей Джек. — Твои родители был сильными, ты такая же. Только не опускай руки.       Они так и оставались любовниками. Открывшееся влечение к Кэрри оказалось сильным и заставляло снова и снова к ней тянуться. Джек и не думал, что он так изголодался по близости с женщиной. Ему всегда нравилось это занятие, сразу оценил, как только попробовал. И всё-таки после смерти Розы казалось, что и его желание умерло вместе с ней. Но нет. Нехорошо, но уже не остановиться.       Конечно, навсегда связывать с собой Кэрри Джек не хотел: не так все было между ними, чтобы жениться. Он еще предполагал, что Кэрри, встав на ноги, полюбит другого, но каждый раз думал об этом с большей досадой.       Вообще им в те месяцы было хорошо. Иногда, правда, на Кэрри нападала какая-то хандра, и она не могла даже толком ответить на какой-нибудь простой вопрос. Однажды она горько разрыдалась после их близости, и Джек так и не смог выяснить, что случилось, не сделал ли он ей больно. А как-то, вернувшись домой, застал ее перед мутным зеркалом на стене, пальцами растягивающей губы в улыбке.       Наверное, она все еще горевала по матери, только пыталась это скрыть.       Они побывали в Санта-Монике, где Кэрри, сбросив туфли, стянув чулки и подобрав юбку, бегала по пляжу взапуски с какой-то собачонкой и играла, прыгая через прибой. Она звала и Джека, но он вдруг понял, что не может шагнуть к волнам, что его одолевает тягучий страх, а в шуме слышатся крики погибающих. В Нью-Йорке и в Венисе он не приближался к морю, и хоть знал, что здесь оно не убийственно-холодное, а теплое и ласковое, его охватила такая же паника, как когда-то в каюте полицейских, когда он увидел, что из-под двери просачивается вода. И еще ему вспомнилось, как он рассказывал про Санта-Монику Розе. Обещал, что они будут здесь кататься на лошадях… Захотелось взяться за голову.       — Эй, ты чего? — Кэрри подскочила к нему. — У тебя голова болит?       — Напекло, наверное, — Джек притворился веселым. — Так, а ты когда-нибудь каталась на лошади?       Сколько же было ужаса в лице Кэрри, когда ее усаживали в седло, как она дрожала, когда лошадь сделала первые шаги — но все же она не отказалась садиться и не просила ее снять.       …Вскоре «Титаник» снова напомнил о себе. Когда Джек решил взглянуть на ту закусочную в цитрусовой роще в Голливуде, превращенную в студию, то на дорожке встретился с Джейми.       Тот еще окреп за прошедшие годы, выглядел аккуратным и довольным. Он, оказывается, уже месяц, как перебрался с Озой в Лос-Анджелес из Нью-Йорка и теперь был на студии разнорабочим, а Оза трудилась сиделкой.       — До того мы жили в Нью-Йорке, но Оза знала, как я хочу когда-нибудь сам снимать кино. И вот мы здесь. Конечно, сразу меня не заметят, но я буду наблюдать за режиссерами и учиться.       Джек пожелал ему удачи, но на предложение как-нибудь зайти в гости ответил уклончиво. Он сам не думал, как тяжело ему будет видеть людей, которые спаслись вместе с ним.

***

      Увы, Кэрри недолго пробыла уличной певицей. К ноябрю у нее вдруг пропал голос, она не могла даже говорить, и с Джеком они объяснялись через жесты или записки. Через два дня она заговорила снова, но еще очень долго хрипела. Снова браться за карандаш при этом категорически отказывалась. Выход нашла Поэзи: предложила Кэрри пока помогать ей в гостинице «со всем сразу».       — У меня рук-то — мои да вот Тина, служанка. А дел прорва.       Джек сочувствовал Кэрри, помня о ее нежелании работать кем-то вроде горничной, но не представлял, как можно кому-то не сработаться с Поэзи. Менее требовательного человека сложно было представить. И точно, с первых же дней обе выглядели довольными.       Наверное, общение с Поэзи хорошо влияло на Кэрри, и понял это Джек, потому что она стала подмечать вокруг забавные мелочи. Такую способность, он помнил, кроме как у Поэзи, только у своей матери. И это умение было самым ценным из того, чем у мама его научила. Обрывки разговоров, важные коты и суматошные птицы, нелепые вывески — это все скрашивает настроение, даже когда больше нечему радоваться. Все равно жизнь кипит, а значит, ждут перемены.       Наступила зима… То есть, конечно, сложно так назвать это время в Лос-Анджелесе, но на улице в это время не поработаешь долго. Уличные рисунки пришлось бросить. К счастью, Том все же платил за карикатуры, а еще в одной газете понадобились рисунки города, и Джек уцепился за эту возможность.       Как когда-то в Париже, он останавливался на углу или присаживался на скамейку, на бордюр, наблюдал — и зарисовывал. Вот негритянские ребятишки играют в догонялки. Вот о чем-то тихо говорят влюбленные. Привычно переругивается пожилая пара. Парень на бегу вскочил в трамвай. Всюду бьется пульс жизни, это бодрит, захватывает.       Джек бывал и на митингах, и на рынках, и в барах. Пару раз пришлось подраться, на митинге однажды по ошибке сцапали. Отпустили на следующее утро, и когда Джек вышел из отделения, ему навстречу кинулись Поэзи и Кэрри. Оказалось, они провели целое расследование, когда накануне вечером он не вернулся вовремя: заявились домой к редактору, а после пришли в полицию и добились, чтобы им сказали, куда увезли арестованных на митинге.       Когда все трое вернулись в гостиницу и Поэзи отправилась готовить для себя и постояльцев большой омлет, Кэрри задала Джеку самый неожиданный вопрос:       — У вас что-то было?       Он как раз снял пиджак и чуть не выронил. До него не сразу дошло, что, во-первых, Кэрри ревнует, во-вторых, она ревнует к Поэзи.       — Нет, — рассмеялся он. — Нет, что ты, конечно, ничего. Когда мы познакомились, мне было семнадцать, а Поэзи пятнадцать…       Да, это, пожалуй, звучало неубедительно.       — Но выглядела она от силы на тринадцать. И потом, мы слишком хорошо всегда понимали друг друга. Прямо как близнецы, наверное.       — А это мешает?       Как сказать-то, чтобы честно... В Поэзи нельзя было хоть чуть-чуть не влюбиться, как нельзя не влюбиться в первый запах весны после морозов. Но совершенно точно Джек никогда не представлял себя в постели с ней. Нельзя же лечь в постель с весной.       Кэрри, наверное, чувствовала, что у них с Джеком не все правильно, но не понимала, к кому ей стоит ревновать на самом деле — откуда ей знать?       Рождество они встретили в гостинице, вместе с хозяйкой и Филипсами — теми самыми шумными соседями, которые, в общем, ребятами были славными. Поэзи убрала гостиницу алыми цветами и листьями пальмы, зажгла свечи, и все вместе они распевали гимны. Праздник прошел отлично, почти по-семейному. На Новый Год Джек решил свозить Кэрри в Пасадину, на Парад Роз.       …Им повезло с погодой: день парада выдался очень ясный. Они взобрались на высокие ступени какого-то здания, Джек придерживал Кэрри, чтобы она случайно не смешалась с толпой. А Кэрри то и дело вцеплялась в его руку и тихо, восторженно восклицала, наблюдая за процессией экипажей, утопающих в цветах, за нарядными всадниками, покачивала головой в такт гремевшей духовой музыке.       — Достанешь для меня розу, Джек? — весело спросила она, вгляделась в то, что приближалось за всадниками и охнула. — Это же…       — Слон, — подтвердил Джек, сам не сводя глаз с гигантского животного. Слон двигался неторопливо, каждый шаг его был полон несказанной мощи. И все же, такой страшный, он был трогательным в своей нелепости, к нему невольно хотелось подойти. Это Джек тут же предложил Кэрри, на что она, конечно, с ужасом помотала головой.       — Боишься, что наступит?       — Ну да. И вообще, я слышала, они злопамятные. Вот так, выглядит мило, а на самом деле…       — Ну так не делай ему плохого, — Джек пожал плечами. — Это не так сложно, я думаю.       — Это говорит человек, который подбрасывал одноклассникам карикатуры… — пробормотала Кэрри будто бы про себя.       — Я просто тренировался. Знал, что на это будет спрос.       Потом, усевшись на скамью под апельсиновыми деревьями, они перекусили сэндвичами. Цветы уже опали, завязывались плоды.       — Жаль, еще не сорвешь апельсин прямо с ветки, — Джек прищурился на полуденное солнце, гадая, как ему удается быть одновременно белым и золотым. Этот была одна из загадок, волновавших его с детства. — Где-то на севере лежит снег, а здесь такой рай…       — А я соскучилась по снегу, — вздохнула Кэрри. — Ну в самом деле, без него будто и Рождество уже не то. Виданое ли это дело, чтобы в Рождество дом украшали живыми цветами!       — Если тебе так необходим снег, мы можем как-нибудь съездить с тобой в Висконсин.       — Нет, — ответила Кэрри. — Я не хочу разъезжать по всей стране. Я хочу вернуться в Нью-Йорк и жить там.       Джек невольно повел плечами. В Нью-Йорке у него оставались лучшие друзья — но туда же причалила «Карпатия», там шумел океан, поглотивший Розу и Фабри.       — Но ведь тебя там обижали?       — Все равно я ни один город так не полюблю. Там мы жили с мамой.       — Ты не будешь ее там вспоминать больше?       — Я и так все время ее вспоминаю, больше просто некуда. Только там я чувствовала себя дома.       Джек задумался. В общем-то, он был готов сняться с места хоть сейчас; он покинул бы Лос-Анджелес так же легко, как уже сделал это когда-то. Странный город, отпускающий без сожаления и всегда готовый принять…       — Хорошо, Кэрри, мы вернемся в Нью-Йорк. Но обещай мне кое-что. Попробуй все же там стать актрисой, хорошо? Если этот город так тебе дорог, тебе там должно повезти.       Кэрри словно бы осеклась, странно покосилась, но после медленно кивнула.

***

      Следующие два месяца они откладывали на дорогу. Заодно пытались раздобыть какие-нибудь вещи потеплее, потому что в Нью-Йорке, когда предполагалось вернуться, было бы еще прохладно.       Джек запасся номерами с рисунками и рекомендациями от Тома и от Эшли, редактора второй газеты. Самому было смешно от такой предусмотрительности, но теперь он ехал не один. Поэзи написала брату, и он ответил, что в театре, где служит, часто меняется массовка. Скорее всего, Кэрри возьмут. Сам Джек написал Фрэнки, что хочет вернуться, и она ответила, что вместе с Ником будет с радостью ждать его в гости.       Джек хотел попрощаться с Джоном Калвертом, но в Венисе его не нашел. К счастью, незадолго до отъезда Джека и Кэрри Джон сам зашел в гостиницу проведать Поэзи.       — В Венис я, наверное, больше не вернусь, — поделился он. — Таланта особенного нет, таких, как я, сотни. Буду осваивать фотографию, это сейчас ценится больше. Не хочешь тоже попробовать?       Джек помотал головой.       — Я хочу рисовать.       — Дело твое. Ты женат, правда… Но дело твое, — Джон слегка улыбнулся. — Каждый на свое целится. Тебе вот важно рисовать, а я понял, что у меня это не самая большая мечта. Я бы хотел вернуться в Сидар-Репидс — говорил, что я оттуда? Отстрою заново дом и заживу. Но конечно, я вернусь не один, — прибавил он. — Сначала я найду женщину по себе.       Джек невольно взглянул на фигурку Поэзи, мелькавшую у чулана.       — А ты еще не нашел?       — Нет. Поэзи — хороший друг, но в брак нам вступать не стоит. В этом надо разбираться, парень, надо долго думать, прежде чем решить.       …Поэзи, прощаясь, расплакалась, но заверила, что нисколько не огорчается.       — Я же знаю, что однажды ты вернешься сюда, бродяга. Ну, то есть вы вернетесь. На неделю или на год. Тимоти там обними за меня покрепче.       И вот снова потянулись долгие дни дороги. Кэрри, кажется, взволновало, что она снова увидит родной город; она часто загадочно улыбалась, с явным нетерпением смотрела в окно, жадно прислушивалась. когда называли станции. Когда они наконец прибыли, то она едва согласилась занести в гостиницу вещи и сразу потащила Джека гулять.       Джек вертел головой, пытаясь понять, изменился ли город за три года. Он замечал новые витрины, новые здания, но дух Нью-Йорка остался прежним. Чувствовалось, что здесь придется вертеться.       Кэрри, подставляя лицо весеннему солнцу, щурилась и мурлыкала под нос. Иногда вдруг оживлялась, дергала Джека за локоть и тыкала пальцем во что-нибудь, напоминавшее ей детство.       — Смотри, смотри! В этом сквере я отобрала у бродяги свой альбом!       — Зачем ему был твой альбом?       — Не знаю. Я однажды пришла в сквер порисовать, ну, у меня не получалось, я со злости бросила альбом и пошла прочь. Потом опомнилась и решила вернуться, и что ты думаешь? Какой-то бродяга мой альбом уже оприходовал! Да еще издеваться стал: мол, с вас цент за рассеянность.       Джек уставился на нее. Так вот почему ее лицо сразу показалось ему слегка знакомым…       — А сколько тебе тогда было лет?       — Пятнадцать, кажется. Да, это было что-то около того дня, когда утонул «Титаник» — ну, ты помнишь? Об этом писали во всех газетах. Мама тогда очень просила меня никогда не ездить через океан. Один наш сосед, эмигрант-ирландец, сошел тогда с ума. Буквально. К нему из Ирландии плыли жена и маленькие дети, он еще заходил к нам с мамой и хвастался, сколько всего накупил к их приезду. Он не поверил спискам, не поверил, когда не встретил их среди тех, кого привезли на «Карпатии». Он был уверен, что они спаслись, еще долго ждал, что они вернутся или напишут ему, что произошло какое-то недоразумение… Стал выходить во двор, встречать их, просиживал целые дни — знаешь, заросший, грязный, я даже не знаю, что он ел. В конце концов его забрали в лечебницу.       Джеку вспомнилась высокая молодая ирландка с двумя маленькими детьми. Она все уговаривала их сохранять спокойствие, обещала, что они вот-вот сядут в шлюпки. Неужели…       Он прокашлялся и спросил:       — Ну и что же тот бродяга?       — Я швырнула ему монетку, пусть бы подавился ею, — с гордостью сообщила Кэрри. — И пока он наклонялся, вырвала альбом и убежала.       — Рискованно. Он мог разозлиться и погнаться за тобой, — пошутил Джек.       — Я это понимала. Так что бежала быстро.       Гуляли они недолго: Кэрри все-таки устала с дороги, ей быстро захотелось спать. Они вернулись в номер, она сразу легла. Джек предупредил ее, что еще прогуляется один, и когда отдохнул, отправился на Пятьдесят девятую улицу. Ему не терпелось увидеть друзей.