***
Джек вернулся домой поздно и опасался, что Кэрри будет недовольна, но она встретила его спокойная, отдохнувшая после долгой дороги. Весь вечер он учил ее играть в покер, и хотя поначалу Кэрри краснела и охала, что это неприлично для нее, но схватывать стала быстро. Они сыграли на раздевание, и Джек успел лишиться ботинок. А наутро они вместе отправились в театр на Джон-стрит, где служил Тимоти Ларк. Театр оказался зданием из красного кирпича, похожим на квадратный торт; от мостовой к нему вела асфальтовая дорожка, обсаженная можжевеловыми кустами. — Выглядит мило, да? — Джек подмигнул Кэрри, но она только крепче вцепилась ему в руку. Гримерки, как Джек успел узнать у билетера, находились в торце. По служебным коридорам пришлось поплутать, они были на удивление узкие и темные, но наконец они нашли нужную дверь. Джек постучался и, получив разрешение, вошел и за руку ввел Кэрри. Им навстречу поднялся парнишка лет двадцати, в полурасстегнутой рубашке, с взлохмаченными черными волосами. Карие глаза блестели, как у Поэзи, веселым любопытством. Он галантно приложился к ручке Кэрри и весело спросил: — Так, Джек, ты привел мне Джульетту? Джек ткнул его в плечо. — Только не заливай, что тебя поставили на Ромео. У тебя молоко-то на губах обсохло? — А Ромео и должен быть юным красавчиком, а не стариком, которому приходится замазывать морщины! Правда, режиссер со мной не согласен, но я надеюсь, — тут он снова обернулся к Кэрри, голос его зазвучал глубже, мягче, — что однажды мы с вами выступим в главных ролях. Вы ведь хотите устроиться сюда, да? — Да, но к кому обратиться… — Идемте со мной. Джек, подожди здесь, ладно? Художники нам пока не требуются. Когда за ними закрылась дверь, Джеку осталось только покачать головой. Он вроде бы еще недавно учил маленького Тимоти рисовать и советовал, как привлечь внимание понравившейся девочки — а тот взял и вымахал, да и самомнение отрастил. Джека изрядно покоробило, когда он стал любезничать с Кэрри. Только бы не начать себя вести, как ревнивый идиот. Тимоти и Кэрри пришлось ждать полчаса, за это время Джек успел примерить несколько париков, скорчить в зеркало с десяток рож и стал подумывать, не намалевать ли что-нибудь у себя на лице. Наконец они вернулись Кэрри первая впорхнула в гримерку, обхватила Джека за плечи и крепко поцеловала. — Взяли! Приняли! Джек радостно улюлюкнул, подхватил и закружил ее. Кэрри мотала головой и болтала ногами. И некстати кольнула мысль, что точно так же поступлению в театр радовалась бы Роза.***
С поступления Кэрри в театр прошла неделя. За это время они с Джеком переехали из гостиницы в те самые меблированные комнаты, о которых упоминал Джонни. У тамошней хозяйки была постная физиономия и недобрый взгляд, зато комнату она сдала дешево, что было кстати. Джеку отказали в трех газетах, прежде чем взяли в одну карикатуристом, а в другую — как судебного художника. Он пообещал себе и потом Антонии, что рисовать процесс над Реймондом не будет. Антонию он навещал часто, как только мог: ей постоянно нужно было кому-то выговариваться. Она с ума сходила от тревоги, ругала полицию, самого Реймонда, что попался, и жадных постояльцев, которые поднимают шум из-за каких-то побрякушек. Джек выводил ее, близняшек и Джонни прогуляться, познакомил их с Кэрри, хоть и опасался, что между ними может что-то пойти не так. Обе слишком легко вспыхивали. К счастью, Кэрри держалась с молчаливым сочувствием, а Антонии попросту было не до нее. Часто к ним присоединялась и Фрэнки. Джек заметил, что она охотно занимается близнецами, причем старается относится одинаково к обеим девочкам. Сам он невольно отдавал предпочтение живой, веселой, чуть капризной Мэй: почему-то ему казалось, что Роза в детстве была именно такой. Да и как не растаять, если стоит тебе появиться, тебя обхватывают за ногу и что-то воркуют. Детей Джек всегда любил, начиная еще с милой куколки Люси, но Мэй будто бы разом соединила в себе все их обаяние. А вот Кэрри, как он успел заметить, сочувственно смотрела на тихоню Мэри и довольно улыбалась, кода Фрэнки уделяла той внимание. — Эту Мэй все и всегда будут любить, — заметила Кэрри однажды. — Представляю, как сестра будет ей завидовать, когда они подрастут. — Мэри тоже не обделяют, — отмахнулся Джек. — А со временем она поймет, что не стоит сидеть в углу. Там тебя точно не заметят. — Ты, как всегда, ничего не понимаешь, — вздохнула Кэрри грустно. Сама она потихоньку осваивалась в театре. Первые два дня возвращалась подавленная, но отказывалась говорить, в чем дело, потому что якобы и так надоела ему со своими жалобами. — Но если в самом деле что-то не так, может, я смогу тебе чем-то помочь? — Все неплохо. Я просто всегда медленно привыкаю. Потом она приободрилась, но о театре по-прежнему ничего не рассказывала — как теперь говорила, «чтобы не сглазить». — Хорошо, — соглашался Джек. — Можешь молчать. Только помни, пожалуйста: ты не должна позволять разным грубиянам заставить тебя отказаться от того, что тебе нравится. И еще: даже самые большие самодуры — всего лишь люди. Они так же боятся. Так же чувствуют себя идиотами. В конце недели они с Кэрри выбрались прогуляться вдвоем. Шли, куда глаза глядят, свернули с людных улиц в какой-то сквер: там острее ощущалась весна, пахло влажной корой, распускались подснежники. Кэрри прижималась щекой к плечу Джека и чуть ли не мурлыкала. Вдруг вгляделась и чуть ткнула его в бок: — Посмотри налево. Какой типаж, правда? На скамейке сидела старуха с тростью, совершенно седая, в вычурной, но изношенной одежде. Ее лицо, обтянутое кожей, напоминало лицо мумии. Джек пригляделся к ней — и тут старуха повернула голову и посмотрела в упор. Это была мать Розы. Ей понадобилась секунда, чтобы узнать его. Она очень глубоко вдохнула и резко встала, шагнула к нему, но сразу, видимо, потеряла силы: буквально обвисла, опираясь на трость. Но она не отрывала от Джека взгляда, и ее глаза были, наверное, самыми безумными, какие он видел в жизни. Она сжимала руки в кулаки и силилась сделать еще шаг. Казалось, она сейчас умрет от напряжения. Неизвестно, что произошло бы в следующую секунду, но тут какая-то толстушка подскочила к старухе и защебетала, поправляя на ней шаль. Та опустилась на скамью, но все-таки не сводила с Джека полного ненависти взгляда. Он спешно пошел прочь, крепко держа Кэрри за руку. Остаток дня прошел в неловком молчании. Джек боялся заговорить с Кэри, посмотреть ей в глаза, и она все пряталась за книгой. Спросить, кто им встретился, Кэрри решилась только вечером, за ужином. Джек, конечно, попытался отговориться, что старуха сумасшедшая и перепутала его с кем-то, но не вышло. — Я видела, как она на тебя смотрела, да и ты на нее. Вы узнали друг друга. И она так тебя ненавидит, что убила бы на месте, будь у нее силы. За что? Что ты сделал ей? На это можно было ответить почти честно: — Ничего. — На пустом месте никто не будет ненавидеть так. Ты что, боишься мне признаться? — Кэрри холодно смотрела исподлобья. — Мне не в чем тебе признаваться. Я не сделал этой женщине ничего плохого. Я не обворовывал ее, не обманывал, если ты это имеешь в виду. Тихая, смутная злость нарастала в душе. Он не желал ничего этого говорить, ничего объяснять. — Тогда почему она ненавидит тебя? От подробного рассказа все-таки хотелось как-то отвертеться. — Тебя устроит, если я скажу, что она сама виновата? — Меня это более чем не устроит. Джек передернул плечами, поняв, что Кэрри смотрит на него с глубоким, холодным отвращением. Да уж, наверное, его слова прозвучали не слишком красиво. — Ничего хуже мужчина не может сказать о женщине. Тем более, о старой и беспомощной, — Кэрри говорила негромко и с презрением, как с врагом. И так как это было совершенно несправедливо, то, конечно, раздражало. — Старые и беспомощные женщины тоже могут быть неправы, — Джек подделался под ее тон. — Но если тебе нравиться думать обо мне плохо, я не могу запретить. — И тебе все равно, если я буду о тебе плохо думать? — Нет. Но я не могу сказать тебе ничего другого. Конечно, я бы хотел, чтобы ты мне верила. У Кэрри немного дернулась губа. — Я почти ничего о тебе не знаю, кроме того, что ты мне сам рассказал. А теперь оказывается, на тебя обиделась старая женщина, такая же, как моя мать. Знаешь, я на стороне старых женщин и матерей. На стороне обиженных, а не обидчиков. Джеку оставалось покачать головой: он ведь забыл, что Кэрри еще совсем ребенок. — Твоя мать вряд ли заставляла бы тебя выйти замуж за мерзкого типа против твоей воли, да? Кэрри на секунду задумалась и прыснула. — А эта женщина, хочешь сказать, заставляла сделать это свою дочь? А дочь, — она снова рассмеялась, — была в тебя влюблена? Значит, все так предсказуемо? Я могу даже угадать финал… — Нет, финал ты не угадаешь, — оборвал ее Джек. — Мы сбежали с той девушкой, и она погибла, спасая меня. Вот тебе правда. Кэрри удивленно приподняла брови и кивнула скорее самой себе. — Вот как. Мне жаль. Но если начистоту, — она вскинула лицо, — эта женщина все-таки не виновата и имеет право ненавидеть тебя. Ты сманил ее дочь, и ее дочь погибла. — Можешь думать так, — Джеку очень надоел этот разговор, хотелось проветриться и вволю покурить, так что он встал из-за стола и стал искать куртку. В темном дворе он долго курил, но легче не становилось. Сначала все топила необъяснимая обида, какой он не ощущал очень давно — с детства, когда, бывало, дулся на отца за вообще-то вполне заслуженную порку. Вроде и понимаешь, что виноват — а все равно, когда накажут или отругают, то будто бы предадут. Глупо, конечно. У Кэрри были свои принципы, то, что для нее всего дороже, и он не имел права принуждать ее встать на его сторону. Тем более, отчасти она была права. Он действительно был виноват в смерти Розы, а значит, и в том, что ее матери было плохо. Так же плохо, как несчастному ирландцу, соседу Кэрри, как той женщине, у которой не пустили в шлюпку сына-подростка, как матери Фабри, которую он не знал, и еще слишком многим. Мать Розы имела полное право ненавидеть его, как убийцу дочери. Но ему все равно не было стыдно перед ней. Слишком неприятна она ему была, и не только тем, что смотрела на него, как на вошь. Ведь это она довела Розу до попытки спрыгнуть за борт, ее черствость и жадность чуть не погубили ее дочь. Как можно было не замечать, насколько несчастен твой ребенок? А какая жизнь ждала бы Розу с Хокли? Кэрри, выросшая в любви, наверное, просто не могла представить себе, что матери бывают и такие. Нет, конечно, мать Розы не заслужила горя, которое ей выпало, но Джеку все равно не жаль ее было. И притворяться он не стал бы, пусть Кэрри и продолжила бы считать его негодяем. Домой он вернулся только ночью. Нашел Кэрри спящей. Наутро она вела себя так, будто накануне ничего не случилось.