Что ты будешь делать?

Так хуёво, как в тот вечер, Музыченко не чувствовал себя уже очень и очень давно. В последний раз, наверное, когда его многочисленные друзья и товарищи открыли ему глаза на то, что его на первый взгляд идеальный партнёр его нагло использует и ни во что не ставит, в то время как Юра рядом с ним, шёлковый и покорный, пребывал под воздействием волшебных розовых очков и ничего из косяков его бывшего не замечал. Те отношения, по правде говоря, и заставили его быть более фривольным, после тотального контроля и минимальной свободы в общении Юра мог делать, что хотел, знакомиться и общаться, с кем хотел, да и спать, по факту тоже, пусть этой возможностью и не пользовался до поры до времени с тех пор, как появился у него Паша. Едва он вышел из автобуса в своём районе, закурил и прошёл буквально двадцатую часть пути до дома, с тёмного затянутого тучами ночного неба стало спокойно накрапывать ему на нос и мочить волосы. Он и не заметил, как невыносимо на улице припаривало, хотя было вполне возможно, что такие погодные аномалии были только в их с Пашей районе. Либо же от Ани он выходит настолько отрешённый и потерянным, что просто-напросто не заметил. В любом случае, хорошо, что надел перед выходом куртку, иначе промок бы до нитки. Любимая кожаночка приняла на себя весь удар, только кроссовки да джинсы слегка промокли. Дождь заставил спешить, от этого вымок только сильнее, к тому же где-то за спиной подгонял гром, а впереди мелькала молния. Май как май, странно, что не с самого утра и до вечера дождь лил, хоть это радовало, иначе у Музыченко бы точно поехала кукуха и на Анины слова он отреагировал бы совсем по-другому. Беда была бы, натворил бы из-за своего плохого испорченного погодой настроения делов. Если сейчас у него оставалась микроскопическая возможность всё исправить, всё вернуть, как только Аня придёт в себя, то в случае, если бы сорвался, мог потерять всё полностью и эту микроскопическую возможность в том числе. Дома было тепло и вкусно пахло макаронами с тушёнкой. Пашка хозяйничал, Юру кольнула совесть. Как бы эти макароны у него на голове не оказались в порыве Личадеевского гнева. Прямо сейчас он собирался очень подло поступить с Пашей, нагнуть его, нож в спину воткнуть, когда тот совсем того не ожидал. Тяжело обоим будет, Юре из-за того, что в этой ситуации был всадником, принесшим дурную весть, а им, как правило, отрубали голову, а Пашу это известие если не сломает, не разорвёт душу на части, так надломает и надорвёт уж точно. Но тянуть кота за хвост и дарить Паше какую-то призрачную надежду на то, что любовь между ними всё-таки взаимная, Юра не хотел. Не горел он больше так, как ещё в январе и несколько лет до этого. Паша найдёт достойнее, без сомнения найдёт того, что будет его ценить, Юра его в плохие руки и не отдаст. И расстаться им окончательно не получится, музыкант из Паши отменный, ему потрудиться, влиться в идею, нырнуть туда с головой, и они забабахают такой проект, что весь Питер будет стоять на ушах и горланить их песни. Они удачный тандем, как друзья, как коллектив, но не как любовники, увы. Может он и спешил с выводами, бежал впереди паровоза и потом обязательно пожалеет об этой жертве, но мучить сразу троих больше не мог. Паша сидел за столом и устало втыкал в компьютер, рядом горела настольная лампа и стояла пепельница. Юре хотелось сдохнуть на месте, лишь бы избежать этого разговора. Музыченко вошёл в комнату и замер в дверном проеме. Мокрые на коленях штаны неприятно липли к ногам, как и мокрые от дождя волосы к лицу. Стоял и наблюдал за Личадеевым, не подозревающим даже, что его ждёт в ближайшие несколько минут. Молчал, собирался с мыслями, чесал подбородок, подбирал слова подходящие. Да что таить, просто не знал, как начать, что говорить в своё оправдание и как сгладить их с Пашей неминуемый разрыв. — Чего ты, Юр? Случилось что? — оборачивается, отреагировав наконец на его замершее в пороге тело. Уставший, под глазами тени, сразу видно, человек учится, курсач дописывает и доснимает. Мотается по разным локациям, всё время с кем-то ругается по телефону, пишет что-то, ночами сидит за компьютером, да никак закончить не может. Главы по триста раз на день переписывает, препод никак не угомониться, тому вечно не нравится что-то, а Паша только злится и расстраивается из-за этих беспричинных придирок. Музыченко уголком рта улыбается и потирает усы. Случилось, давным-давно случилось и вот, к чему привело, жаль, что вот этих его изменений Паша не заметил в самом начале, когда у Юры в голове едва-едва закралась мысль вступить в другие отношения. Вздыхает и опускается на диван, прямо в уличной одежде на чистое постельное. Как бы так начать, чтобы слово «измена» не произносить совсем? Несколько дней уже их разговор вынашивал, прописывал все ходы, чтобы просчитать наперёд и по возможности подготовиться, да никак реплики уместные подобрать не мог, всё как-то наигранно и жеманно выходило. — Прав ты был, когда заподозрил, что у меня кто-то есть, — Паша, явно не ожидавший, что Юра это вообще когда-либо вспомнит, опешил и замер. Сперва не понял, к чему это Юра, трудно было вот так сразу переключить мозг со своего первого фильма на бытовуху, с недавнего времени сюжетные линии его выдуманных героев стали гораздо важнее того, что у них с Музыченко происходило дома, тем более, что всё было более или менее тихо и мирно. Когда дошло, а произошло это резко, будто кто-то щёлкнул выключателем и его русую головушку озарила не очень светлая и ни капли не приятная мысль, Паше совсем не по себе стало. Он неверующе уставился на Юру, слегка голову набок склонил и неуверенно замотал ей в разные стороны. — Нет, — сомневался, хотел, чтобы прямо сейчас Музыченко ляпнул что-то вроде «ты не так всё понял», но Юра, судя по его выражению лица, на котором парадоксально сочетались уверенность в своих словах и действиях и раскаяние, не собирался ничего добавлять. Поднял свои тёмные глаза. Не врёт, всегда глаза отводил, когда врал, а сейчас смело смотрел в упор, будто подтверждая, мол, да, Пашенька, ты всё понял правильно. — Блять, скажи, что это твоя очередная тупая шутка, — откидывается на спинку стула и убирает выбившиеся из пучка волосы от лица, зализывает их назад. Глаза у него бешеные, бешено-растерянные, бешено-ошарашенные, и без того огромные, теперь казались ещё больше, он, казалось, не моргал даже. — Паш, ну, я мудак, конечно, но сейчас не тот случай, — под Пашиными голубыми чувствовал себя так уязвимо, что коленки тряслись, поэтому и уставился на руки свои. Трус, как трудно говорить правду прямо в глаза оказалось. — Блять, — выдыхает Паша и поднимется с места. Его внутренне носило из угла в угол, сидеть на месте было невыносимо, мерил шагами комнату, растягивал карманы спортивных штанов руками, то доставал, то небрежно совал их обратно. На столе его ждал очередной зря распечатанный вариант курсовой, в открытом на ноутбуке ворде со скрипом вводились очередные поправки в несчастную первую главу, в браузере лился поток сообщений от его команды, занимающейся съёмками. Не вовремя, у него от дедлайнов горела жопа, от энергетиков и курева сердце шалило, в глаза от недосыпа можно было вставлять спички, а в мешки под ними складывать бездомных котят, как в одном стихотворении, что Паша вконтакте вычитал, было написано. Красивая метафора, видимо после расставания Паша станет фанатом таких депрессивных стишков. — Блять, Юра, ну ты мог повременить с этой хуйней, а? Дёрнуло тебя сегодня это сделать! Я же хуй работать смогу теперь, мне сдавать завтра, он меня отымеет в задницу, если я не исправлю! — возмущается и запускает пальцы в волосы. Да и хуй с ним, что отымеет, его жопе не привыкать, хотя преподу об этом знать необязательно. Хорошая шутка вышла бы, Юра оценил бы, не будь он таким сосредоточенным и прозвучи она хотя бы на час раньше. Внутри всё горело, пылало и рушилось, руки чесались что-нибудь разбить, хотя бы стенку ударить, может и полегчало бы. В голове крутилось только досадное «Ну как же так», да желание ущипнуть себя и проснуться поскорее. — Прости, Паш, прости меня, — полушепотом, опирается локтями на колени и подпирает голову. Та такая тяжёлая, что он буквально ощущает это шеей. — Я думал, что смогу на два фронта и ты ни о чем не узнаёшь, — разводит руками, поражаясь своей наивности. И чем же ты думал, хочется у самого себя спросить. Повёлся на то, как легко Паша верил его лжи, в себя поверил, вспомнил о своём забытом театральном, дурачок. — Не смог. Надоело по разным койкам прыгать. — И давно ты? — Личадеев видно, что растерян, что ему этот разговор ещё более неприятен, чем Юре, но истерить совершенно никакого желания нет, видимо так усталость сказывалась, притуплялись эмоции. Юра пришёл с повинной, значит настроен решительно и ждёт взрослого серьезного разговора, а Паша достаточно взрослый, чтобы не вести себя, как истеричка-девятиклассница с бушующими гормонами. Неужели взрослые именно так и расстаются? Приходят и в один момент вываливают всё накопившееся дерьмо вот так, без подготовки? — С марта, — горько улыбается, перед глазами непрерывно несутся их с Аней первые встречи, одновременно и страстные, и по-детски неловкие из-за спешки и того, что теперь они знали друг о друге гораздо больше, чем просто имя. А теперь? Юра доигрался, Аня устала, Паша стоял напротив, охреневая от полученной информации с каждой секундой всё сильнее и всё глубже закапывая тлеющую надежду на их с Юрой «навсегда». — Но вообще все в январе началось, помнишь, когда я один выпить ходил? Ну вот, не у Сани я тогда был. — Кикир в курсе с самого начала, да? — крутит в пальцах сигарету и зажигалку, берёт со стола пепельницу и садится рядом на диван. Юра удивляется его спокойствию, тому, как он уравновешенно всё выслушивает, даже голос не дрожит. Музыченко кивает и переводит на него взгляд, Паша усмехается, тихо шепчет «суки» и закуривает. Затягивается так, что Юре хочется тоже, медленно в сторону выдыхает и закрывает глаза. Паша в ахуе, Паша нервничает и не знает, что делать, и это Паша ещё не знает, что спал все это время Юра с женщиной. Это и был второй нож, уже прицелившийся в Личадеевскую спину. — Прости, Паш. Не хочу я мучить ни себя, ни тебя, — вздыхает, понимая, что уже измучил всех троих и Аню, вероятно, сильнее всех, — ни ее, — от мысли о Никитиной в животе снова скручивает в узел. До их ссоры Аня довольно приличное время по её меркам не курила, хотя сигареты всегда были на виду, а он довёл. Козёл он, недостоин он такой девочки. Она ради него жертвенно грудью на амбразуру, а он даже старые и по швам ползущие с момента их встречи отношения не смог вовремя завершить. — Чего ты сказал? — хлопает глазами Личадеев, едва не роняя пепел на ковёр прямо с зажатой в губах сигареты, глаза на лоб полезли. Он вообще не понял, что Юра только что вынес. Может оговорился, или у Паши от недосыпа, стресса и шока начались слуховые галлюцинации, и он стал буквы путать? Иной вариант казался Паше совсем уже нереальным, он знал Юру практически с момента своего переезда в Питер, он знал значение каждой его конченой татуировки, знал, как звали телок, из-за которых он и задумался о своей ориентации. Знал всех его бывших поимённо, знал всех Юриных тараканов в лицо и здоровался с ними за руку, знал Музыченко до последнего волоска в его шикарных усах, поэтому и представить не мог, кого Юра предпочёл ему. — Ее? — переспрашивает ещё раз, снова подвергая ковёр опасности был пропаленным, а Юра молчит и застенчиво улыбается. — Музыченко, еб твою мать, ты же самый принципиальный в нашем окружении, какая нахуй баба? Тебя приворожили может? Или она тебе клофелина с виагрой намешала и подсыпала, как так? Ты же ещё больше гей, чем я! — Охуеть, да? — усмехается его реакции, хоть на какие-то эмоции его вывести удалось, а то вёл себя, как удав, как будто Юра ему рассказывал о том, как день прошёл, и какое вкусное печенье администратор Аня принесла на работу. Вот он, настоящий Пашка Личадеев, на которого Юра когда-то и запал. Искренний, вспыльчивый и невыносимый. Он точно также отреагировал бы, скажи ему кто-нибудь в начале года, что он вскоре недолго думая променяет парня на девушку. — Ну вот так. Я и сам не думал, что почувствую ещё когда-либо что-то к женщине. А тут вот как вышло, — щёлкает пальцами, в точности повторяя давнишний Анькин жест, которым она и описала ту искру, которая возникла в клубе. — И все, пиздец. Влип я, не хочу и не могу без неё. Личадеев оставляет окурок в пепельнице. У Юры в глазах было что-то, чего он не видел уже давно, они блестели, едва не искрились, хотя в комнате полумрак, света минимум. Поэтому и поверил. Любишь — отпусти, у него ещё целая жизнь впереди, чтобы быть счастливым, и видимо их с Юрой любовь и исчерпала себя. Они дали друг другу всё, что могли, всё, что должны были, как любовники. — Разойдёмся? — А ты видишь другой выход? — снова глаза в глаза, чтобы убедиться, что его услышат. — Что, простишь меня и будем жить, как раньше? — усмехается, абсурдно звучало. Паша молчал, внутренне он был готов к такому раскладу, особенно после своих недавних подозрений, которые Музыченко благополучно развеял, а сейчас так яро подтверждал. Думал, хотел сказать хоть что-то в ответ, возразить, но Юра перебил и хрипло затараторил. — Ты меня как никто знаешь, мы с тобой пережили такую кучу дерьма, что другим и не снилось, для меня ты один из самых близких людей, был им и останешься, даже если прямо сейчас пошлёшь меня нахуй и уйдёшь, — накалил ситуацию до предела, но ему искренне хотелось донести до Паши всё то, что раньше боялся ему сказать, лишь бы свой образ не рушить и не казаться слишком сентиментальным. Он-то и «люблю» не разбрасывался, только когда чувства буквально ключом били из него, а сейчас понял, почему и что это было на самом деле. — Блять, я люблю тебя, Пашок, но по-другому. Я поэтому и не хотел терять всё это, ты — огромный кусок моей души, я без тебя не проживу, — с Пашиной улыбкой и ладонью в своей было гораздо проще, хоть у Личадеева глаза и были на мокром месте от услышанного. — Но блять, кажется я нашёл ещё один кусок и не прощу себе, если проебу его. Паша глядит на него несколько минут, а после облегчённо усмехается. Как-то всё слишком просто прошло, слишком быстро кончилось, без истерик, без скандала, не так, как Паша представлял себе. — Мудак ты, Музыченко, вечно всё проёбываешь, — трёт глаза руками, неожиданно понимая, что вместе с их расставанием ребром встаёт жилищный вопрос, общагу посреди года он хренушки выбьет, друзьями, с которыми можно было снимать вместе, он пока не обзавёлся, а теми, кто по дешёвке сдавал целую квартиру, тем более, поэтому для переезда нужно было время. Юра, заметив складку меж бровей, разглаживает её большим пальцем, и, будто прочитав его мысли, сам заводит разговор. — Оставайся, я один здесь кукухой поеду и с голоду помру, — закидывает руку на плечо, Паша и без него знает, какой он хороший сосед, в общаге бы на нём ездили всем этажом, не вылезал бы с кухни да весёлых компаний. — Поспим вместе пока, потом возьму себе тахту бэушную, чтобы уж точно соблазнов не было. Будем пить, играть вместе, может и выйдет из нас что толковое, раз уж любить не получилось. Будем любить по отдельности, может у нас с Аней и получится что, если она меня утюгом не приложит, когда я в следующий раз заявлюсь, — смущённо и неуверенно улыбается. Ему и правда трудный путь предстоял, но раз уж завёл эту шарманку и, похерив всё, решил собирать обратно, то до какого бы то ни было завершения доведёт. — Обиделась? — Не то слово, — вздыхает и мотает головой. Аня видеть его не хотела, а он понял, что своим послушным уходом только подкрепил её уверенность в его нелюбви. «И что ты будешь делать, а, Музыченко?» — Ну, если даже так, то по крайней мере у нас будет утюг, — пожимает плечами Личадеев и улыбается. В конце концов, в каждой ситуации нужно было искать что-то хорошее, утюгом новым-то они до сих пор не обзавелись. На душе всё ещё было мрачновато, может завтра утром его накроет с новой силой, и он будет проклинать Музыченко и его пассию, на чём свет стоит, но сейчас всё, чего ему хотелось, это забить хер на недоделанную курсовую и раскатить с Юрой пару стопок. В честь расставания.