Накануне

Это произошло как-то случайно и внезапно, прямо накануне Нового Года. Геройская жизнь никогда не была простой, особенно, после того, как Старатель стал героем номер один. Номер Один. Однажды он проснулся с утра и не мог заставить себя подняться с постели целых пять минут, потому что это звание физически давило на него. Неподъёмная тяжесть, оказавшаяся слишком важной для него после всех лет, проведённых в вожделении. Не зря говорят, что своих желаний надо бояться. Первое, что Старатель почувствовал, проснувшись в этот раз, — мягкую, слишком мягкую поверхность под собой, вокруг себя, кажется, даже над собой. Затем пришёл запах, совсем непохожий на тот, что обычно встречал его по утрам. Пахло чем-то запечённо-сладким, чем-то таким знакомым и одновременно с этим совершенно неизвестным ему. Пахло корицей, яблоками и блинчиками. Энджи резко сел на постели, открывая глаза, и тут же уткнулся взглядом в самого себя. В огромное изображение самого себя на не менее огромной подушке. — Доброе утро, — раздался сбоку голос обладателя этого сомнительного сувенира. — Я уж думал, вы весь день проспите, Старатель-сан. Энджи уставился на Ястреба, а комната эта и постель, и всё, что на ней, соответственно, принадлежали именно ему, и… И завис на мысли о том, что он тоже на его постели сейчас, то есть, получается, принадлежит этому неугомонному. Он дёрнулся было подскочить, покинуть это мягкое чудовище с не менее чудовищными аксессуарами — кроме подушки со своим изображением, он обнаружил ещё и свою игрушку — но тут же со стоном опустился обратно. Бок резануло оглушающей болью, и опустив взгляд, Энджи заметил стремительно намокающие от крови бинты. — Ай-яй, — Ястреб цокнул, покачав головой. — Надо обновить повязку, а потом будем завтракать. «Кто меня раздел?» — хотел было спросить Энджи и без того зная ответ, но тут оказалось, что он не просто раздет, а прямо-таки приобрёл новые пижамные штаны и, что ещё значимее, нижнее бельё. С отвратительным огненным рисунком. Ещё хуже, чем у него был, то есть. И знать, откуда Ястребу известно, какой размер трусов носит Старатель или, что ещё значительнее, почему хранит их у себя дома, знать совершенно не хотелось. Хотелось, но кололось. Энджи подозревал, что ответ его ужаснёт. А мало что способно ужаснуть Старателя. И, особенно, Энджи Тодороки. — Если интересно, я пытался дозвониться до кого-нибудь из вашей семьи, — заметил Ястреб во время перебинтовки, заставив Энджи поморщиться. — Они на отдыхе. — Кроме Тойи. — Можешь не передавать, что сказал этот засранец, наверняка, там не было ни единого цензурного слова. — А почему он не на отдыхе? — Блядки — тоже отдых. По его мнению. — Блядки? — Ястреб вскинул удивлённо-заинтересованный взгляд, причину которого Энджи затруднился определить. То ли никогда не слышал такого слова, то ли никогда не видел Тойю. — Я пытаюсь помириться с семьёй и не осуждать их жизнь. Ястреб ехидно хохотнул, плохо попытавшись скрыть это кашлем, но Энджи сделал вид, что не заметил. Когда со сменой бинтов было покончено — Энджи заметил, что рана у него была отнюдь не одна, раскрылась только самая глубокая, да и вообще по краю их так и сыпались ожоги, словно он сам пытался прижечь их — Ястреб принёс ему завтрак прямо в постель, прямо блинчики, прямо с яблоком и корицей, прямо с огромной кружкой кофе, на которой тоже был огонь. И ещё его, Старателя, изображение в одних только плавках. Энджи сделал вид, что не обратил на это внимания, но Ястреб сам любезно поднял эту тему. — Моя любимая кружка. Вообще вы на ней в костюме, Старатель-сан, но когда наливаешь горячее, то остаётся только это. Очень секси, — он сделал какие-то движения бровями, которые Энджи идентифицировал как флирт, но не остался в этом уверен — может у него просто живот свело? — так что комментировать и как-то реагировать не стал. — Как я вообще оказался у тебя? — спросил он вместо этого, провожая взглядом кружку Ястреба, какао в которой даже на вид было приторно сладким, а там ещё и подтаивал снеговичок из маршмеллоу. — Не помню ничего с момента, как упал. — Во-первых, нахожу ироничным, что вас так сильно потрепало в сражении со злодеем, что выбрал себе имя Любовничек в качестве злодейского, — ухмыльнулся Ястреб. — Во-вторых, ну, вы упали, потом вроде как поднялись и ещё несколько минут сражались с ним — меня ещё не было, так что я не уверен — а потом подтянулись уже другие герои, включая меня, и мы все вместе его победили. Потом пока оформляли и решали, кто заберёт его в тюрьму, он очнулся и… — Ястреб легонько коснулся перебинтованного бока Старателя. — Против больницы вы почему-то очень сильно возражали, так что пришлось забрать вас к себе. — Возможно, я возражал, потому Любовничек, — у Энджи натурально зубы сводит от этого имени, — её разрушил? — Возможно. Остаток завтрака прошёл для него в молчании. То есть, он молчал, а вот Ястреб не скупился на слова. Рассказывал что-то, наверняка, исключительно увлекательное, весёлое и остроумное, по его мнению. У Энджи на этот счёт мнения не было, потому что он не слушал. — Спасибо, — сказал он, когда стопка блинов уменьшилась больше, чем на половину, а на удивление неплохой кофе перекочевал непосредственно в него, даруя его уменьшенной копии на кружке одежду и приличный внешний вид. — Было вкусно. — О, это вы ещё не знаете, что будет на ужин. Праздник же! Я собираюсь устроить пир. — Я вообще планировал домой отправиться. — Могу приготовить его у вас дома, не проблема! Хотя учитывая то, что Тойя на блядках… А вы точно хотите домой? — Он не трахается дома. Взгляд Ястреба в очередной раз приобрёл это заинтересованное выражение, и, судя по повисшей паузе, он ждал какого-то ответа или пояснения по поводу этой фразы. Энджи подумал, что привычка не задавать вопросы, надеясь, что собеседник и сам догадается, чего от него хотят, исключительно странная. — Нет кровати, — пояснил он после ещё пары минут выжидающего молчания. — А на полу жёстко. — А мне нравится жёсткий секс. — Мне тоже, но, думаю, дело не в этом. И снова между ними воцарилась тишина на несколько минут, на протяжение которых Ястреб сверил его внимательным взглядом, а Энджи просто пытался понять, что ему нужно на этот раз. В диалогах без слов он был ещё хуже, чем в диалогах со словами. Вообще диалоги не были сильной стороной. Грудь была, а диалоги — нет. — У вас вот четверо детей и все, мягко говоря, недолюбливают вас, Старатель-сан, — Ястреб отставил свою пустую кружку сторону и отклонился, упираясь ладонями в матрас позади себя. — Не хотите завести ещё одного, который будет вас обожать? — Едва ли Рей согласится. — Вообще я имел в виду себя. — Предлагаешь мне усыновить себя? — теперь пришла очередь Энджи удивляться. — Не, это как-то греховно. Просто станьте моим папочкой. Фраза эта показалась Энджи настолько бессмысленной, что на её осмысление понадобилось даже больше, чем две минуты. А потом он всё-таки извлёк из закромов своего сознания какие-то тёмные знания о сексуальной жизни молодёжи, полученные в основном от старшего сына и задвинутые в самые дальние углы, чтобы не осуждать. И он понял, что Ястреб имел в виду. А ещё, что то движение бровями и правда было флиртом. — Ты странный. — Вас это не смущает. Иначе бы вы уже давно ушли отсюда, а не пили кофе из моей любимой кружки. На это Энджи не нашёлся, что возразить. Он опустил взгляд на эту самую кружку, потом ещё на подушку со своим изображением, на пижамные штаны, на свою игрушку. На стояк Ястреба. — Спроси после двенадцати. Раз уж я всё равно остаюсь у тебя в новогоднюю ночь. Уже второй день подряд Энджи проснулся не в своей кровати и даже не в своём доме. Правда, в этот раз мягкость окружала его уже не со всех сторон, а только с тех, с которых он не прижимал к себе спящего Таками. Особенно не-мягко было в районе его паха, который прижимался к ягодицами Таками, так что Энджи на мгновение даже захотел отстраниться. Но за прошедшие сутки он понял, что Ястреб насквозь больной в плане секса и намёков, больной до него, а потому вместо того, чтобы отстраниться, он только прижался ближе, и тут же услышал довольный сонный смешок. Впервые за несколько лет он проснулся со стояком. Впервые за несколько лет ему было даже не стыдно за это. Ну, что ж. Новый год — новая жизнь, или как там. И судя по тому, как это мягкое чудовище, которое почему-то считалось кроватью, заколыхалось, пока Таками перебирался к нему на бёдра, отбросив свою подушку, жизнь эта будет интересной.