Непокорное сердце

      Капитан Киллиан Джонс.       Киллиан.       Его голос звучит в памяти, его имя так сладко на языке, и она произносит его вновь и вновь, порой беззвучно, порой, если никого нет рядом, в полный голос, наслаждаясь каждым звуком.       Киллиан.       Кил-ли-ан…       Долгими бессонными ночами, чутко прислушиваясь к мерному дыханию сына, Мила вспоминает упавшие на лоб мужчины непокорные пряди волос, напоминающие небрежные карандашные штрихи, и прикосновение обжигающе горячих губ к тыльной стороне ладони, что задержались там несколько дольше, чем того требовали правила приличия. Она вспоминает взгляд, что обжег ее так, будто она посмотрела на солнце, его глубокий бархатный голос с едва уловимым акцентом и слова: «Надеюсь, этот счастливчик достоин вас?».       «Нет!» – хотелось тогда крикнуть ей, но она могла лишь смотреть в эти синие-синие, словно бездонное море, глаза.       Глаза, в которых она утонула. Стремительно ушла на дно, не в силах даже сопротивляться.       Она пытается быть прежней. Правда пытается. Но чем дальше, тем яснее понимает, что как раньше уже не получится. Бэй – поздний ребенок, нежный, робкий, хворый мальчик, и это всегда заставляло ее быть сильной. Она не любила Румпеля, но он был не самым плохим мужем – не пил, не бил ее, как это очень часто случалось в других семьях, и пусть она не могла назвать себя идеальной, но она никогда не была неверной женой. Даже не любя Румпеля, даже после его позорного побега с поля боя она оставалась верна ему так, как и должна быть верна хорошая жена. Но тот день… тот безумный день изменил все, и ее жизнь полетела под откос быстрее, чем летит вниз сброшенный со скалы камень. День, когда она едва не потеряла своего ребенка. День, когда муж дал ей понять, что ее желания ничего не значат.       День, когда она встретила ЕГО.       Она пробует убедить себя в том, что муж потупил верно, не взяв грех убийства на душу. Снадобье и впрямь оказалось чудесным. Слабый, болезненный Бэй с момента того злосчастного змеиного укуса ни разу даже не простудился. А второй ребенок… Прежде она часто задумывалась о том чтобы родить девочку когда сын немного подрастет и окрепнет, но после поступка Румпеля она не может позволить этому случится. И на следующий вечер, убедившись, что снадобье подействовало и болезнь отступила от сына, женщина отправляется в соседнюю деревню к знахарке, отдав несколько припрятанных на черный день медяков за горстку сушеных трав. Отвар получается сладковатым и Мила, дождавшись пока муж и сын уснут, в три глотка опустошает стакан. Нутро скручивает так, будто там извиваются и рвут ее на части с полдюжины живых угрей, и женщина, кое-как добравшись до постели, сворачивается там клубком, кусая губы, чтобы не заорать от душевной боли, рядом с которой меркнет даже боль ее отныне бесплодного тела. И, проваливаясь в беспамятство, она отчаянно вымаливает прощения у той чудесной темноволосой кудрявой малышки, дочери, которой так и не суждено появиться на свет.       С тех пор, все чаще не в силах заснуть, она уходит ночью к причалу и там часами вглядывается вдаль, отчаянно желая увидеть, как серебрящуюся на морской глади дорожку лунного света разбивает форштевень того самого корабля.       Она заглядывает в трактир чаще, чем прежде, как только выпадает такая возможность, и каждый раз сердце болезненно сжимается, когда она не находит в толпе ЕГО стройную фигуру, не видит непослушные пряди ЕГО темных волос, не слышит ЕГО голос.       Это чувство рвет, терзает ее изнутри, выматывает душу, разбивает сердце, раскаленной иглой сидит в мозгу, доводя до отчаяния. И, пытаясь хоть как-то выплеснуть свои эмоции, она рисует. Рисует. Вновь и вновь набрасывает овал его лица, эти выразительные и чуть-чуть грустные глаза, причудливый изгиб бровей, смешливые морщинки в уголках глаз, чувственные губы, растянувшиеся в озорной дразнящей улыбке... Рисует – и уничтожает рисунки, сжигая в очаге, чтобы на следующий день снова, испытывая непреодолимый зуд, потянуться за карандашом и листом дешевой серой бумаги. ***       Она покупала рыбу у причала, торгуясь за каждый медяк, когда увидела паруса на горизонте. Рожденная и выросшая у моря, Мила хорошо разбиралась в кораблях, и, однажды увидев «Веселого Роджера», уже не спутала бы его ни с каким другим бригом. Она забыла обо всем, не знала, сколько в итоге отдала денег ушлому торговцу, опомнившись лишь на полпути домой с корзиной рыбы в руках. Она просто сбежала, боясь… чего? Женщина сама не знала и лишь ускоряла шаг, едва не срываясь в бег, подгоняемая бешено бьющимся сердцем.       Румпель снова забыл про хворост, отправившись вместе с Бэем к дальнему роднику, где они уже около двух недель наблюдали за выводком лисят, и ей в очередной раз пришлось самой идти в лес, но впервые за долгое время она не чувствовала привычное раздражение за беззаботную небрежность мужа. Она даже не заметила этого в обуревающем ее душу вихре противоречивых чувств. Весь остаток дня Мила была непривычно рассеяна, ее руки дрожали так, что она порезалась, разделывая рыбу, и дважды обожглась, готовя ужин.       Вечер прошел как в тумане. Утомленный Бэй уснул быстро. Румпель попытался завязать разговор, но мысли женщины были где-то далеко, она отвечала невпопад, замечая тоскливый взгляд мужа, но не в силах справиться с собой, и, в конце концов, он тоже задремал.       Мила лежала в постели, борясь с собой, но так и не уснула той ночью.       И следующей.       Спустя четыре дня и три бессонные ночи она сдалась. Выскользнула из постели, тихонько прикрыв за собой скрипнувшую дверь, и быстро, не давая себе передумать, направилась к трактиру.       Гвалт, шум и хохот едва не оглушили ее, стоило только войти. Женщина проскользнула внутрь незаметно, усевшись в дальнем темном углу, заказала кружку теплого разбавленного вина. Нося позорное звание жены труса, она научилась не привлекать к себе лишнее внимание.       ОН был здесь. Не занимая центральный стол, мужчина все же притягивал к себе внимание. Искренний громкий смех то и дело раздавался оттуда, и Мила все смотрела и смотрела на него, не в силах оторвать взгляд, впитывая каждое его движение, каждую черточку его прекрасного лица. Ее непокорное сердце ныло от боли, когда она, не в силах справиться с собой, мечтала очутиться рядом, хотя бы раз прикоснуться… Две местные шлюхи сидели на скамье по обе стороны от него, прижимались, собственнически касались его волос, его тела, но даже с этими шлюхами мужчина вел себя учтиво, в отличие от других моряков, что тискали, сжимали и откровенно лапали других женщин. Он очень мало пил, лишь время от времени делая глотки из своей кружки, в то время как остальные пираты глотали алкоголь из здоровенных стаканов… а то и прямо из бутылок.       Мила жадно ловила его голос, слушала его рассказы и воспоминания о заморских странах, а воображение рисовало перед ней чудесные картины. Она не помнила, сколько просидела вот так, и ушла так же незаметно, оставив деньги и полупустую кружку вина.       Весь следующий день женщина с нетерпением ждала наступление вечера и выбежала из дома, едва муж и сын уснули.       Она снова наблюдала за ним из своего угла, скользя карандашом по листу бумаги, набрасывая его лицо, его эмоции, позы, взмахи рук…       На третью ночь, собрав листы с рисунками в небольшую сумку на поясе, Мила снова попыталась незаметно выбраться из таверны, но, слишком спеша, столкнулась в дверях с подвыпившим моряком.       – Оп-па! – тот покачнулся, обдавая ее сильным запахом дешевого алкоголя. – Прости, красавица…       Женщина втянула голову в плечи, понимая, что громкий голос моряка привлек к ним слишком много внимания, ее взгляд невольно метнулся туда, где сидел ОН…       И замерла, потому что ОН смотрел на нее, а на его губах играла недоверчивая улыбка.       – Вы… – шепнул мужчина почти беззвучно, но Мила поняла, не в силах пошевелиться, завороженная радостью, искрящейся в синих глазах.       Он легко поднялся из-за стола, двигаясь с непринужденной грацией дикого зверя, оказался рядом, встречаясь с ней взглядом, и она потянулась к нему всем своим существом, точно металлическая стружка, которую неумолимо притягивает магнит. Мужчина бережно коснулся рукой ее руки, точно боясь, что она растает в воздухе словно призрак, видение, его пальцы были обжигающе горячими, чуть шершавыми, и женщина судорожно вздохнула, неожиданно осознав, что это – правда.       – Присоединитесь к нам… ко мне?       Его взгляд пьянил сильнее, чем подаваемый алкоголь, и женщина почувствовала себя веселой, беззаботной, молодой… да ведь она и не была старой. Точно сбросив груз проблем, на время забыв обо всем, Мила расправила плечи, звонко смеясь в ответ на неуклюжие шутки остальных моряков, и ее уносило от осознания того, что ОН рядом, ОН близко, ОН смотрит на нее. Пусть ненадолго, пусть всего на час, но она будет счастливой, она позволит себе быть счастливой, прежде чем вновь вернуться к своей беспросветной жизни.       Она выскользнула из-за стола, но мужчина догнал ее в дверях, мягко удержав за руку. Шепнул:       – Пообещайте мне вернуться. Завтра. Хотя бы ненадолго. Прошу вас…       Он коснулся губами ее пальцев, легонько сжал, глядя на нее с мольбой в бездонных, таких невероятно синих глазах.       – Я не… я… Да, я приду…       Мила пришла. Она просто не могла не придти. Вошла в таверну, взглядом безошибочно находя его в толпе. Он обернулся, точно почувствовав ее присутствие, просиял так, что у нее перехватило дыхание, и все мысли о том, что это неправильно, что так не должно быть начисто вынесло из ее головы.       Он предложил проводить ее до дома, но она отказалась.       – Муж.       Он даже не спрашивал, просто помнил, и от его понимания становилось еще больнее.       – Да… – она не смогла избавиться от вины в своем голосе, улыбаясь криво и чувствуя, как щиплет глаза от непролитых слез.       Мужчина кивнул, безропотно принимая отказ, мягко поцеловал ее руку, обжигая теплом дыхания:       – Вы придете завтра?       Сердце сжималось от звука этого невероятного голоса. Сможет ли она остановить это? Сможет ли добровольно отказаться от того, чтобы еще немного побыть счастливой?       Мила не пошла в трактир следующей ночью. Она сидела до рассвета у кровати Бэя, поглаживая спутанные волосы спящего сына и не замечая, как слезы бегут по ее щекам.       Она вернулась. Толкнула дверь таверны, переступая порог и безошибочно чувствуя, что ОН – там, внутри. Она ожидала увидеть рядом с ним женщин и кого-то из членов его команды, но мужчина сидел за столом один, уставившись в стену невидящим взглядом и потягивая ром прямо из горлышка бутылки.       Мила замерла, вновь потрясенная его обликом, его красотой и тоской в его глазах.       – Киллиан…       Она впервые осмелилась прошептать его имя, позвать – беззвучно, одними губами, – но он вскинул голову, словно услышав ее зов, и она снова поразилась отчаянию в его взгляде. Женщина не помнила, как оказалась рядом, как села на лавку напротив, и лишь неосознанно протянув руку к нему, поняла, что она делает. Внезапно смутившись, Мила хотела отстраниться, но он не позволил ей сделать это, накрыв ее руку своей ладонью, сжав почти до боли, и она с радостью приняла это, снова убеждаясь, что все это – не сон.       – Вы пришли…       Он не должен смотреть на нее вот так, словно она была его личным счастьем. Она не должна лишь с ним чувствовать себя по-настоящему живой. Но он смотрел, и она чувствовала, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от терзающей душу боли.       Что же он делал с ней…       – Вы пришли! – мужчина неожиданно рассмеялся так счастливо, с таким облегчением, что Мила не смогла удержаться от ответной улыбки. – Эй, Джек! – крикнул он хозяину трактира, протирающему кружки за стойкой. – Сегодня всем выпивку за мой счет!       Радостный рев посетителей трактира, казалось, заставил стены содрогнуться, но они и не слышали этого, глядя в глаза друг друга.       – Я… Мой корабль отплывает через два дня, на рассвете. Я боялся, что больше не увижу вас, – сказал он просто.       Два дня…       Ее точно ударили наотмашь, так, что дыхание перехватило. С трудом удалось улыбнуться непослушными губами.       Два дня…       – Я здесь. Сегодня я здесь…       Мужчина кивнул, на секунду прикрывая глаза, помотал головой, точно отгоняя прочь дурные мысли.       – Сегодня… Что ж, пусть будет так.       Ночь пролетела в одно мгновение за играми и почти фантастическими рассказами о дальних странах и морских путешествиях. Они играли в карты, бросали кости, и она почти всегда выигрывала. Что это? Насмешка судьбы? А в висках бились его слова.       Два дня.       Два дня.       Катерина, самая красивая и самая дорогая из местных шлюх попыталась завладеть вниманием мужчины, подойдя к нему со спины, прижавшись пышной грудью и скользнув ладонями по его плечам прямо в широко распахнутый ворот блузы. Мила тоскливо подумала, что ей никогда не сравниться с такой красавицей, и наверняка Киллиан сейчас ответит на эту откровенную ласку, но он словно и не заметил этого, лениво отмахнувшись и не отводя взгляд от Милы. Заметив это, Катерина нарочито громко спросила у Милы о ее муже.       Женщину точно ледяной водой окатили.       – У вас есть муж? – удивленно переспросил рыжий кудрявый парнишка, один из членов команды Киллиана. – Кто этот счастливчик?       Киллиан нахмурился, стремительно развернулся, протянул руку, жестко ухватив Катерину за подбородок и приблизив ее лицо к своему.       – Ты некрасиво поступила, девочка. Будет лучше, если я тебя здесь больше не увижу, – произнес он негромко и внятно, и от его интонации Мила почувствовала, как по коже бегут мурашки. Именно в этот момент она окончательно убедилась, что этот красивый обаятельный молодой мужчина – пират.       Но почему-то она совсем его не боялась.       Киллиан брезгливо выпустил подбородок женщины, вытер пальцы о собственный рукав. Униженная Катерина, краснея и всхлипывая, бросилась прочь, но Миле отчего-то было ее совсем не жалко.       – Джон, – ровно произнес Киллиан, переведя взгляд на рыжеволосого, и парнишка замолчал, стушевался, и, забормотав извинения, попытался выбраться из-за стола.       Мила криво улыбнулась. От «славы» ее мужа она не могла избавиться при всем ее желании.       – Не уходи, все в порядке, – она остановила парнишку, не испытывая к нему ненависти за его вопросы. Она не хотела встречаться взглядом с Киллианом, боясь увидеть в его глазах отвращение к жене труса.       Хотя, может, так будет проще? Может, он сочтет ее настолько омерзительной, что прогонит ее точно так же, как Катерину?       – Мой муж, он… слабый, – Мила махнула рукой, отмеряя в воздухе отметку примерно на уровне роста трехлетнего ребенка. – Маленький человек. Не стоит того, чтобы говорить о нем сегодня.       Она все же отважилась посмотреть на Киллиана. Тот выглядел задумчивым, но, поймав ее взгляд, мягко улыбнулся в ответ:       – Ну что, мы все еще играем? Чей ход?       Петушиный крик, доносящийся почти из каждого двора, возвестил о начале нового дня. За окном забрезжил рассвет.       Уже не два дня… Меньше… Гораздо меньше.       Это было отчаянное веселье. Она выпила чуть больше, чем обычно позволяла себе, бросала кости все резче, почти ненавидя вновь выпавшую на гранях выигрышную комбинацию. Женщина отчаянно рассмеялась, коснулась своей стопкой разномастных стопок и кружек, сделав очередной глоток рома, что почти обжег ее, на секунду прогоняя подступающие тоску и холод.       – Мила!       Робкий, словно бы всегда виноватый голос ее мужа прозвучал так резко и контрастно в сравнении с громкими уверенными голосами моряков. Мила обернулась, глядя та то, как Румпель, как всегда тяжело опираясь на посох, подошел ближе, нерешительно остановившись у их стола. На полголовы ниже окруживших его мужчин, ссутулившийся, сейчас он выглядел особенно жалким.       – Мила, пора домой, – позвал он ее, неловко махнув рукой, будто ожидая, что она сейчас же бросится к выходу.       – Пора? Так ступай!       Она чувствовала себя отчаянной и безрассудной. Еще немного побыть здесь… Еще чуть-чуть. Еще раз утонуть в ЕГО глазах, увидеть ЕГО улыбку, услышать ЕГО одобрительный смех, когда игральные кости, точно послушные ее воле, лягут на стол.       – Это кто? – спросил Киллиан с любопытством.       – Да так, никто… Всего-то мой муж, – ответила она с горечью.       Киллиан удивленно вскинул брови.       – О! Чуток повыше, чем ты описала.       Моряки отозвались на замечание своего капитана громким смехом. Киллиан даже не пытался скрыть иронию, и женщина не могла его за это винить.       – Пойдем? Вспомни про долг, про честь! – Румпель снова звал ее, не понимая, что его слова послужат толчком, той самой последней каплей, что переполняет сосуд.       Он смеет говорить ей про честь?       – Про честь, как у тех, кто сражается с ограми? – она все же не сдержалась. – Чьи жены стали честными вдовами, а не носят позорное клеймо жены жалкого труса.       Мила раздраженно плеснула себе еще алкоголя, залив собственные пальцы. Добавила, не в силах скрыть боль в словах:       – Беги домой, Румпель! Тебе не привыкать…       – Мама?..       Тихий голос сына заставил ее поспешно вскинуть голову. Мальчик вышел из-за спины мужа, глядя на нее своими темными грустными глазами.       – Бэй? – Румпель вздрогнул, касаясь плеча ребенка. – Просил же, подожди за дверью.       Мила стремительно поднялась из-за стола, торопясь к сыну, прижала к себе, обнимая, и вместе с ним направилась к выходу. Она не посмела даже обернуться, хотя чувствовала на себе взгляд Киллиана.       – Прощай, – шептала она беззвучно. – Прощай… ***       Она умоляла мужа уехать, чувствуя, что все глубже увязает в этом, в своих чувствах, в своих отчаянно несбыточных мечтах. Даже мысль о том, что она больше никогда не увидит ЕГО разбивала сердце, но она изо всех сил пыталась поступить правильно, по совести, хотя ее непокорное сердце скулило, рвалось из груди так, что было физически больно, и она прижимала к груди руки, обхватывала себя, пытаясь не рассыпаться на осколки.       Пожалуйста, Румпель! Хоть раз услышь меня! Пойми меня! Помоги мне!       Пожалуйста…       Но он не слышал ее безмолвный крик, и все твердил и твердил о том, что у них все будет хорошо. ***       – Сэр, вас хотят увидеть!       Киллиан оторвал взгляд от вороха бумаг, рассыпанных по бюро, с досадой посмотрел на укутанного в мокрый плащ рыжеволосого Джона, что сейчас неловко переступал с ноги на ногу, явно опасаясь получить нагоняй за то, что посмел потревожить своего капитана. Мужчина уже два часа пытался подсчитать, сколько провизии, воды и боеприпасов им понадобится в ближайшее время, но цифры упорно не желали сходиться. Киллиан мог бы свалить вину на бушующую снаружи «Веселого Роджера» бурю, завывание ветра и шум дождя, но если честно, он все равно не мог думать ни о чем, кроме…       – Кто? – буркнул он, наконец, поняв, что пауза слишком затянулась.       Очередной раскат грома, казалось, потряс мир до основания.       – Ну… Она…       Дыхание перехватило, сердце словно подцепили крюком и рванули – так больно стало.       – Зови, – словно со стороны услышал Киллиан свой голос.       Она спускалась по ступенькам осторожно, держась за перила. На ней не было даже плаща, одежда промокла насквозь, облепив тело, а густые волосы, прежде завивавшиеся крупными кольцами, распрямились и тяжело прилипли к спине. Женщина остановилась нерешительно, теребя складку потрепанной юбки, и срывающиеся с подола дождевые капли моментально усеяли пол, собираясь в маленькие лужицы.       – Чем обязан подобной чести?       Он был растерян, и оттого его голос прозвучал холоднее, чем он рассчитывал. Она вздрогнула, но не зажалась, а лишь расправила плечи, гордо приподняв подбородок. Посмотрела в его глаза, и Киллиан снова увидел на ее лице болезненное жгучее отчаяние. То, которое он увидел когда-то давно.       То, которое он так и не смог забыть, как ни пытался.       – Вы когда-то предлагали мне уплыть с вами… посмотреть мир… – женщина прикусила губу, вздохнула судорожно. – У меня нет денег, я ничего не могу дать вам взамен, только…       Покраснев, но все так же решительно, не отводя взгляд от его лица, она потянулась к завязкам на блузке, зацепила одну, потянула…       В несколько шагов мужчина преодолел расстояние между ними. Мила ждала чего угодно, но не того, что он мягко отведет ее руки и быстро завяжет шнурок, ни разу не коснувшись ее кожи.       – Мне этого не нужно, – сказал он негромко.       Киллиан отступил на шаг, чуть склонил голову к плечу, глядя на нее бесстрастно, и ее сердце точно рухнуло в бездну.       Он ее не хочет.       Она ему не нужна.       Женщина вскинула голову, с достоинством принимая его отказ, вдохнула глубоко, с неожиданной ясностью понимая, что это – все.       Не нужна…       Мила даже не сразу осознала, что этот короткий судорожный всхлип – ее. Она шагнула, отступая, развернулась стремительно, так, что мокрая юбка хлестнула по ногам, заморгала, пытаясь стряхнуть туманящие взгляд слезы, вцепилась в перила ведущей на палубу лестницы, стиснула зубы, сдерживая рвущийся из груди крик.       Не нужна…       Так больно…       Рывок за плечо, разворот – и Мила оказалась прижатой к крепкой груди, сильные руки сжали ее плечи, его запах окутал ее, и это сорвало последние скрепы с ее души, оставляя это кровоточащее, беспомощное, отчаявшееся, болезненное, точно открытая рана. Ее трясло от рыданий, когда она говорила торопливо, поспешно, захлебываясь словами, и цеплялась за его блузу, не в силах разжать сведенные судорогой кулаки. Она рассказывала о том, как это сложно – быть всегда сильной, сильнее мужчины, что когда-то клялся оберегать и защищать ее, быть поддержкой и опорой. Рассказала о носимом ею позорном клейме жены труса, о том, как травят ее соседи, обо всех этих презрительных взглядах и ядовитых разговорах – когда за спиной, а когда и прямо в лицо. Рассказала, о том, как это больно, когда никто не понимает, что она не выбирала такую жизнь. Рассказала о сыне, что слишком мал, чтобы она могла взять его с собой и сбежать вместе с ним далеко-далеко, на край света, где их никто не знает, рассказала, как муж продал их возможного будущего ребенка в обмен на противоядие для Бэя. Рассказала о купленном и выпитом снадобье, о навсегда потерянной возможности еще раз стать матерью, о том, что это невыносимо – оставлять сына, но еще невыносимее жить вот так, в вечном беспросветном отчаянии, когда все сложнее по утрам заставить себя открыть глаза и подняться с постели, когда все чаще хочется покончить с этим раз и навсегда…       Мужчина держал ее в объятиях, поклявшись, что позже они обязательно вернутся за мальчиком, гладил ее по спине, по мокрым спутанным волосам, до тех пор, пока рыдания не стихли, сменившись тяжелым дыханием и тихими всхлипами. Осторожно отстранился, стер слезы с ее щек, и женщина, боясь поднять на него взгляд, со стыдом обнаружила, что его блуза на груди совершенно промокла от ее сырой одежды и обильных слез.       – Пойдемте, – Киллиан мягко потянул ее за собой.       Он пододвинул ближе к согревающей каюту жаровне тяжелый стул и, дождавшись пока она сядет, снял и накинул ей на плечи собственный кожаный камзол. Нагретый теплом его тела, тот тяжело опустился ей на плечи, и Мила невольно ухватилась за отвороты, стягивая их на груди, только сейчас понимая, насколько она замерзла. Она украдкой вдохнула исходящий от плотной черной кожи запах – восхитительный запах хорошо выделанной кожи, соленую свежесть моря и собственный дразнящий запах мужчины.       Все так же молча, Киллиан достал из ящика бюро бутылку и стакан, плеснул алкоголь и, подойдя ближе, протянул стакан ей. Мила приняла его, кляня себя за истерику и все еще дрожащие руки, сделала глоток, коротко поперхнувшись от крепости напитка, затем еще один, и еще… Ром жарко растекся по венам, согревая, и, казалось, даже дышать стало чуть легче. Мужчина забрал из ее рук опустевший стакан, отставил его в сторону, присел перед ней на корточки, осторожно взял ее ладони в свои руки, и тепло его ладоней пробрало до костей, до колких мурашек – гораздо сильнее, чем алкоголь. Киллиан терпеливо смотрел на нее снизу вверх до тех пор, пока она не встретилась с ним взглядом.       – Я бы никогда не посмел сделать что-то против вашей воли, как сильно бы я не желал этого. Но вот вы здесь, и теперь я вас никогда не отпущу…       Синие глаза манили, притягивали, и женщина снова тонула, тонула в его взгляде, не сразу поняв смысл его слов. А, поняв, замерла. И, кажется, на миг забыла, как дышать. Он коснулся губами ее рук, выдохнул, согревая прохладные пальцы теплом своего дыхания.       – Вы совсем продрогли… Я скоро вернусь. Вы ведь дождетесь меня?       И в глубине глаз бесстрашного пирата Мила вновь увидела это щемящее, тоскливое, спрятанное ото всех, но так знакомое ей. Растерявшись, не зная, что ответить и боясь звучанием своего голоса все испортить, поспешно кивнула.       Киллиан поднялся стремительно и легко, одним гибким плавным движением, взбежал по лесенке, и в распахнувшиеся дверцы ворвались капли дождя и порыв ветра, вметнувший разбросанные на бюро листы бумаги.       Он вернулся быстро, прижимая к себе сверток, смущенно протянул его ей:       – Женской одежды у нас нет, но вы можете переодеться в это, здесь штаны и рубашка. Размер наверняка не подойдет, но эти вещи хотя бы чистые, теплые и сухие.       – Спасибо…       Он улыбнулся ободряюще, отступил к бюро, деликатно повернувшись к ней спиной и перебирая рассыпавшиеся записи.       Его плеча робко коснулись.       – Вы совсем промокли, – тихо заметила Мила.       Его блуза была мокрой, облегая гибкое поджарое тело мужчины словно вторая кожа. Он склонил голову, потираясь щекой о лежащую на его плече узкую ладонь.       – Ничего страшного.       Она шевельнула рукой, переворачивая, погладила его щеку, ощущая колкость щетины подушечками пальцев.       – Киллиан, – тихо позвала она.       Он накрыл ладонью руку женщины, прижался к ней губами, развернулся, не в силах противиться этому зовущему тону. Резко выдохнул, когда увидел ее рядом с собой, босую, облаченную лишь в длинную, до середины бедра рубашку, которую он принес для нее. Свет от лампы за ее спиной очерчивал фигуру сияющим ореолом, позволяя проследить все изгибы, в не до конца застегнутом вороте виднелись полукружия грудей, а несколько прядей рассыпавшихся по плечам волос прилипло к шее. Мила переступила с ноги на ногу, все еще боясь услышать отказ.       Как он может хотеть быть с ней? Молодой красивый мужчина, отчаянный дерзкий пират…       Киллиан развеял ее сомнения, шагнув вперед и прижимаясь к ее губам в жарком, почти на грани отчаяния, поцелуе. Сильные руки притянули, почти вдавливая ее в себя, ладони скользнули по обнаженной коже, забираясь под подол рубашки, скользя по бедрам, к пояснице, а потом выше, и они одновременно задохнулись от острого возбуждения, что пронзило их тела. Женщина отвечала на его поцелуй, чувствуя потребность в этих нежных, таких пьянящих губах, в этих умелых руках, и ей пришлось вцепиться в его плечи, пытаясь устоять, хотя колени уже дрожали от растекающейся по телу восхитительной слабости. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного со своим мужем, даже когда она была совсем молода и ей казалось, что она любит его. Сейчас, выгибаясь в объятиях Киллиана, зарываясь пальцами в его непослушные влажные волосы, чувствуя, как ее губы горят от его поцелуев, как дрожит ее тело, податливое его воле, как отчаянно бьется в груди непокорное сердце, Мила понимала, как была наивна и глупа.       Сейчас она действительно чувствовала себя живой.       Он отстранился, обхватив ладонями ее лицо и заглядывая в глаза, возбужденный, горячий, его приоткрытые губы чуть припухли от ЕЕ поцелуев, волосы взъерошены ЕЕ руками, его грудь тяжело вздымалась от того, как он хотел ЕЕ, и для нее не было во всем мире ничего более прекрасного, чем он. Набравшись смелости, женщина спустила его подтяжки с плеч, оставив свободно свисать у бедер, потянула полы мокрой блузы, вытягивая из-за пояса штанов, и он с готовностью склонил голову, выгнул спину, позволяя ей раздеть его.       Он был прекрасен. Гибкий, стройный, худощавый, отлично сложенный, под гладкой светлой кожей перекатывались упругие мышцы, и Мила с восхищением коснулась его, подушечками пальцев прослеживая тянущуюся от груди и ниже дорожку темных волос.       Его ладони скользнули по ее шее к плечам, ловкие пальцы расстегнули пуговицы одну за другой, распахнули рубашку, и она невольно сжалась, отшатнулась, прикрываясь руками, отчаянно стыдясь своего тела, так разительно отличающегося от ослепительного тела молодого мужчины – своей груди, потерявшей упругость после кормления сына, своего живота, исчерченного серебристыми растяжками, оставшимися после беременности… Сейчас она особенно остро почувствовала их разницу в возрасте. Насколько он был ее моложе? На восемь лет? На десять?       Киллиан покачал головой, точно считывая ее мысли, снова шагнул ближе, мягко отнял ее руки, провел ладонями по коже женщины, касаясь шеи, груди, лаская моментально отвердевшие соски, гладя живот, скользнул к своду бедер… Он коснулся ее внизу, чуть надавливая, сжимая, поглаживая, и Мила потрясенно выдохнула, покачнулась на потерявших вдруг силу ногах. Его пальцы проникли внутрь, в ее тугую, впервые настолько влажную глубину – один, затем второй, третий… Ей пришлось схватиться за его плечи, и он привлек ее к себе, удерживая, продолжая двигать пальцами и снова целуя, заглушая рвущиеся из груди стоны, которые она сама была не в силах сдержать.       – Пожалуйста… Киллиан… Киллиан…       Она шептала в его губы, но едва ли сознавала это, жмурилась, теряясь в ощущениях, терлась об него, двигала бедрами, подчиняясь навязанному ритму и чувствуя подступающее наслаждение. Его движения стали настойчивее, сильнее, еще одно проникновение, поглаживание – и женщина вскрикнула в его приоткрытый рот, вцепилась до боли в крепкие плечи, когда ее скрутило столь ярким, чистым, острым удовольствием, от которого рассыпались звезды перед закрытыми глазами.       Он легко удержал ее на ногах, осторожно отнял руку, поцеловал лоб, покрытый бисеринками пота, и она выдохнула, заморгала, постепенно приходя в себя. Кожаные штаны не скрывали, а лишь подчеркивали силу его возбуждения, и Мила уже смело коснулась его, обхватила рукой, сжала, потерла, лаская через материал, наслаждаясь его размером, его невероятной твердостью. Прикрывшиеся на мгновение глаза мужчины и его короткий хриплый стон были для нее наградой. Скользнув ладонью по ее предплечью, он переплел их пальцы, сделал шаг назад, легонько потянув, и она с готовностью последовала за ним.       Его постель была достаточно широкой, чтобы разместиться двоим, и отчего-то ей стало совершенно неважно, сколько женщин побывало здесь прежде, ведь сейчас, в этот миг он с ней, рядом, смотрел на нее с таким восхищением, что она впервые почувствовала себя такой желанной. Киллиан поцеловал ее медленно и сладко, его руки снова легли на ее плечи, стягивая вниз ставшую окончательно ненужной рубашку, так, что она легко упала к их ногам. Чуть шершавые ладони ласкали, гладили, исследовали ее тело, и жар, лишь недавно утихший, снова наполнил ее, разбегаясь по венам, заставляя пылать до самых кончиков пальцев и невольно сжимать бедра. Мужчина провел языком по ее губам, заставляя раскрыться, углубляя поцелуй, и уже не было сил сдерживать это безумное, дикое, испепеляющее желание. Мила прижалась к нему, скользнула руками по спине, ниже, к крепким ягодицам, притягивая, потерлась всем телом, чувствуя, как волосы на его груди щекочут и покалывают ставшие такими чувствительными соски, и Киллиан с хриплым стоном отозвался на ее страсть, обнимая, до боли вжимая ее в себя, но эта боль была такой сладкой и желанной. Она всхлипнула, сама потянулась меж сплетенными телами к застежке его штанов, завозилась там, неловко пытаясь справиться с ней дрожащими пальцами. Его выдох прозвучал, как рычание, сильные руки притиснули ее к крепкой груди, а поцелуи стали такими голодными, что женщину затрясло, но не от страха, а от невыносимого возбуждения и жажды ощутить его еще ближе.       Жестче.       Глубже.       – Хочу тебя… так сильно… хочу…       И сердце рвалось из груди, и кровь кипела в жилах, и, казалось, еще немного, и ее тело просто вспыхнет, не выдержав собственного внутреннего жара. Она опустилась на кровать, потянув его за собой, и Киллиан трудом удержался на ногах, быстро расстегивая брюки и высвобождая напряженный член, склонился над ней, с жадностью лаская ее губы, шею, грудь, так, что совсем скоро Мила жалобно захныкала, выгибаясь на простынях:       – Пожалуйста… пожалуйста…       Его проникновение она встретила с криком наслаждения, чувствуя, как с каждым новым толчком он наполняет, растягивает ее, входя так глубоко, так невыносимо глубоко, а Киллиан будто нарочно двигался мерно и настойчиво, и приходилось кусать губы, обнимая эти крепкие плечи, пытаясь удержаться на тонкой грани и не сорваться слишком рано, продлевая долгожданный момент их единения. Но было сложно, – так безумно сложно! – контролировать себя, когда он вот так смотрел в ее лицо, с жадностью и восхищением ловя восторг, когда он был так близко, жаркий, страстный, возбужденный… любимый… самый любимый… Она провела ладонями по его спине, по напряженной шее, зарылась пальцами в растрепанные волосы, притягивая ближе, и движения мужчины стали резче, настойчивее, сильнее. Губы скользнули по ее горлу, прихватывая и чуть посасывая влажную от пота кожу, а учащенное дыхание сорвалось в горячий шепот:       – Мила… Моя Мила…       И она закричала от затопившего ее ослепительного восторга, дрожа и сжимаясь вокруг него плотно, тесно, теряя… нет, скорее обретая себя, и мужчина сбился с ритма, не в силах более сдержаться, толкнулся еще раз, и еще, входя до предела, и, наконец, замер, выплескиваясь в этот тугой влажный жар.       – Моя Мила…       И женщина тихонько заплакала от любви, что переполняла ее теперь уже навсегда покоренное сердце. ***       И это ничтожество, этот жалкий червь был мужем Милы?       Киллиан с отвращением смотрел на мужчину, что так отчаянно цеплялся за свой посох, даже не попытавшись взять в руки брошенную ему саблю, дабы хоть попытаться отстоять собственную честь и честь своей женщины. Этот слабак мог лишь трястись и умолять, так жалобно, так униженно пытаясь воззвать к совести пирата.       Киллиан вспомнил восхитительное тело Милы, которая спала сейчас в его каюте, вспомнил то, как она льнула к нему, как дрожала в его объятьях, как шептала его имя, когда он вновь и вновь дарил ей наслаждение… Он перевел взгляд на всхлипывающего Румпеля и брезгливо скривил губы.       Где ты был, когда над твоей женой издевались соседи? Где ты был, когда ей нужна была поддержка? Почему ты не смог ничего сделать тогда, как не делаешь сейчас, чтобы удержать ту, которой когда-то принес клятву защищать и оберегать?       Ты просто недостоин такой женщины, как Мила. И теперь его очередь сделать все, чтобы стать достойным…       Киллиан повернул саблю, касаясь плоской стороной щеки дрожащего от ужаса мужчины, шагнул вперед, приблизившись, чтобы тот услышал каждое его слово:       – Тот, кто боится поступать по чести, получает по заслугам, – произнес он твердо.       И отвернулся, не желая тратить на этого слизняка больше ни секунды времени.       – Умоляю! Что я скажу сыну?       Отчаянный, больше похожий на стон крик Румпельштильцхена заставил Киллиана обернуться, смерив подавшегося ему навстречу мужчину тяжелым взглядом.       – Скажи правду, что его отец – трус, – ответил он, наконец, и ушел, оставляя ничтожество тонуть в пучине собственного страха.