Я прекрасно помню тот день, когда мы встретились во второй раз. А ведь если бы ты в ту злополучную минуту протянул свою руку и наши ладони слились воедино, тогда бы у меня был бы шанс обрести кого-то стоящего. Каждый раз глядя на то, как трое лучших друзей навеки вместе бегают по замку или по-тихому идут в гости к Хагриду поздно вечером, после объявления комендантского часа, видел их и злился. Первые пару лет ему казалось, что он злится только лишь потому, что... Он не знал, почему. Наверное, сейчас стоило бы обвинить во всём Люциуса, якобы это он навязал сыну лживое и мерзкое мнение о том, что Поттер и всё его окружение полное ничтожество, которое заслуживает только унижения. Этим Драко и занимался. Унижением. К своему шестнадцатилетию он наконец осознал то, что пытался отрицать почти всю свою жизнь — ни на что, кроме унижения, он не способен. На унижение того, чью руку мечтал почувствовать в своей во время дружеского рукопожатия.
Я теперь замкнулся в себе и не говорю уже никому, во что верю, что думаю, что люблю. Зная, что я обречен на жестокое одиночество, я смотрю на окружающий меня мир и никогда не высказываю своего суждения. Какое мне дело до человеческих мнений, распрей, удовольствий, верований. Я ничем не могу поделиться с другими и охладел ко всему. Мой внутренний незримый мир для всех недоступен. На обыденные вопросы я отвечаю общими фразами и улыбкой, которая говорит «да», когда у меня нет охоты тратить слова.
Вероятно, писать в дневнике свои мысли и чувства было странно для парня шестнадцати лет, но это было единственное спасение, единственная ниточка, за которую он удерживался, тонув в густой грязи всего, что скопилось в нём за эти годы. Увидев эти записи, Блейз наверняка посчитал бы его трусом, или странным, или нытиком... Он не мог точно утверждать, какая реакция была бы у Забини на это, но одно знал точно —
друг был бы прав.
— Я не болен, — холодно прошипел Малфой, столкнувшись с мадам Помфри в одном из бесконечно длинных коридоров на втором этаже и глядя в её озабоченные глаза.
Просто в октябре я чувствую себя так, будто мои внутренности грызут дикие звери.
Я просто хочу, чтобы наконец всё было хорошо. Возможно ли?
Шагая по дьявольски-холодному полу замка, он направлялся на нумерологию. К его несчастью, она проходила вместе с гриффиндорцами, а значит, придётся вновь зажмуривать свои глаза, чтобы не видеть этого ужаса.
Весьма забавно, как проста была его жизнь два года назад. Однажды, в четырнадцать лет, незадолго то Святочного Бала, он спросил свою мать:
— Как понять, любишь ты или нет?
Какой наивный. А ведь и вправду казалось, что Пэнси — неплохой кандидат на роль будущей жены и продолжательницы белоснежного рода Малфоев.
— Если спрашиваешь, значит, не любишь.
После этих слов внутри будто бы что-то оборвалось, треснуло. Он мог поклясться, что слышал звук разбивающегося стекла в тот момент.
А, нет. Это было лишь сердце.
Что ж, по-видимому, именно в тот момент всё пошло наперекосяк, или, вернее было бы сказать, что у него попросту открылись глаза на то, чего он всю жизнь опасался и больше всего на свете не желал признавать.
Зайдя в класс, первое, что бросилось в глаза — Лаванда Браун, оплетающая руку Рона так, словно она была виноградная лиана под летним солнцем. Он повернул к ней своё лицо, обсыпанное веснушками, и улыбаясь, чмокнул её в губы, от чего та восторженно расхохоталась.
— Ох, мой бон-бон! — всё ещё смеясь, произнесла девушка, прилипая к рыжеволосому с новой порцией энтузиазма.
Драко отвёл взгляд, не в силах больше созерцать данную сцену. Стало противно, и почему то... печально.
Почему такое чувство, будто меня только что унизили?
Бред.
Посмотрел в другую сторону кабинета, в надежде увидеть там серую и пустую стену, такую ненужную, использованную и давно забытую, может быть, хоть с ней он нашёл бы что-то общее. Нет, там были Грейнджер и Поттер. Она объясняла ему заклинание, которое они проходили на прошлом занятии. Тот, путая все буквы, интонации и движения рукой во время произнесения заклинания, заливался смехом, а гриффиндорка, глядя на него, наверное, одним из самых тяжёлых взглядов из своего арсенала, просила повторять снова и снова, пока он не добьётся хотя бы крошечного результата.
— Гарри,
Депульсо! Разве в этом есть что-то сложное? И ещё, ты слишком сильно махаешь палочкой. Достаточно дёрнуть её вправо-влево всего на пару сантиметров и остановить на нужном объекте. Смотри, — она взяла в руки палочку и направила её на одну из своих книг, — Депульсо! — сразу же после её слов книга отлетела на несколько метров и попала в затылок засыпающего Невилла.
— Эй, что вы делаете?! Осторожно... — произнёс тот сонным, но угрожающим голосом.
Гарри с Гермионой переглянулись, сотряхаясь от беззвучного смеха и мгновенно краснея из-за недостатка воздуха.
Почему даже грязнокровка-Грейнджер так счастлива? Почему счастливы все в этом кабинете? Все, кроме...
— Мистер Малфой, — в класс очень вовремя зашла профессор Вектор, — Советую Вам навестить мадам Помфри в ближайшее время. Не обижайтесь, но выглядите... будто умерли недели две назад, — она сочувственно сощурилась, глядя на юношу. Тот, в свою очередь, никак не отреагировал на её слова, продолжая глядеть на серую и пустую стену — свою новую подругу и по совместительству — родственную душу. Она была единственной, кто понимал его.
***
Сон начался с того самого злополучного дня. Первокурсники стоят перед дверьми в большой зал и ждут приглашения от профессора Макгонагалл на вход. Царит атмосфера спокойствия и умиротворения. Сердце ещё не потяжелело.
— Это правда, что говорили в поезде? — он чуть выпрямился, когда пара зелёных глаз устремилась к нему сквозь плену стекла очков, — Гарри Поттер приехал в Хогвартс! — произнёс он, когда в его серо-голубых глазах мелькнул заинтересованный огонёк, — Это Крэбб и Гойл, — он одной лишь головой указал на товарищей крепкого телосложения, которые стояли чуть позади мальчика, словно были его телохранителями. После чего он подошёл ближе и встал перед мальчиком со шрамом на лбу, — Я Малфой. Драко Малфой, — и протянул свою руку.
Вот, та самая секунда. Сейчас Уизли усмехнётся, а Поттер...
— Очень приятно. Значит, мы будем дружить, — Гарри улыбнулся так, как никогда не улыбался в сторону Малфоя. Драко был на седьмом небе от счастья и просто не мог поверить.
—
Дружитьдружитьдружитьдружитьдружить... — последнее слово стало эхом раздаваться в голове, почему-то делая невероятно больно.
Он проснулся.
Я понял, что депрессия во многом похожа на фоновой шум. Она всегда здесь, отдается гудением в своей собственной мелодии. Не имеет значения, поют птицы или сияют звезды, она продолжает свое монотонное гудение. В некоторые дни у тебя получается игнорировать её лишь немного лучше, чем в другие. Но она по-прежнему здесь. Иногда, она будет всем, что ты сможешь услышать. Все вокруг хранит молчание. Всё кроме депрессии. Это лишь фоновый шум.
Шум, который не дает тебе жить.
С тяжёлым вздохом положил дневник обратно в комод, наложив на него защитное заклинание отправился в туалетную комнату для мальчиков.
Из зеркала на него смотрело бледное, худое лицо с чёрными синяками под глазами, волосы, вместо прежней зализанной укладки, были жутко растрёпанными и непослушными. В глазах мелькнуло изображение мальчика, который задорно улыбается и машет рукой, его белоснежные волосы уложены назад, кожа розовая, благодаря чему, пухлые щеки подчёркиваются лучше прежнего, немного кривые зубы блестят, показывая самую широкую улыбку в мире, в глазах сияет неподдельный огонёк
счастья и любви. Что это такое, интересно? Он хотел бы спросить того мальчика, но не мог. Нужно было раньше.
—
Нужнобылораньшенужнобылораньшенужнобылораньшенужнобылораньше...
— и снова больное, душащее эхо, прогремевшее в ушах, словно майский гром.
Не выдержав, он закричал, что есть силы. Вместе с тем, по его щекам потекли горячие, обжигающие слёзы безысходности. Кажется, все стены в замке только что сотряслись.
Единственная хорошая новость: от горя худеют. Никто не рекламирует эту диету, а ведь она самая эффективная из всех. Депрессия-Для-Похудения. Хотите сбросить вес?
Разведитесь, влюбитесь в кого-нибудь, кто вас не любит, живите один и грустите с утра до вечера. Лишние килограммы растают, как снег на солнце. Ваше тело снова станет стройным и сможет отлично вам послужить – конечно, если выживете.
А что делать, если я хочу набрать вес?..
Долго-долго, с самого моего детства, с тех пор, как я себя помню — мне казалось, что я хочу, чтобы меня любили.
Теперь я знаю и говорю каждому: мне не нужно любви, мне нужно понимание. Для меня это — любовь. А то, что вы называете любовью — жертвы, верность, ревность... Берегите для других, для другого, — мне этого не нужно.
Этого не говорят, но мне всегда хочется сказать, крикнуть: «Мерлин! Да я ничего от вас не хочу. Вы можете уйти и вновь прийти, уйти и никогда не вернуться — мне всё равно, я силён, мне ничего не нужно, кроме своей души!»
Какая ложь. Какая гнустная ложь!
Мне хотелось выть от нежности, от нежности, которая никак не могла просто и удобно во мне уместиться, а застревала в дверях, громоздкая, с хрупкими углами, ненужная никому.
Прямо как...
Я.
***
Холодный, ноябрьский ветер обдувал худое лицо и тело, одетое в чёрный костюм. Он носит его с начала сентября. Сегодня ветер был по-особенному холодным. Холодным настолько, что проникал под кожу, забирался в душу и замораживал там всё, до самой последней клетки. Наверное, именно поэтому он ничего не чувствовал. Вообще ничего.
А Дамблдор был прав, говоря, что с башни астрономии открывается потрясающий вид, особенно вечером. Он подошёл к самому краю, каменный настил под башней выглядел крайне заманчиво... Вспоминая каждый свой миг, проведённый там, он встал на перилы, задохнувшись от резко подувшего ветра.
— Ты сам на себя это накликал, Малфой, сам и избавляйся, — юноша напомнил сам себе,
делая шаг.
Тело, будто мягкая кукла, полетело вниз, и уже через мгновение ударилось о каменный настил, где он когда-то создавал воспоминания из мгновений.
Теперь не придётся. Кто-то умирает из-за любви, кто-то за любовь,
а кто-то из-за её отсутствия.
«Напишите на могиле, что я наступил на любовную мину, которая была наполнена пустотой.» — гласила помятая записка, оставленная на столе.
К сожалению, он так и не узнал, что Поттер никогда не считал его своим врагом, Грейнджер не держала на него обиду, а Уизли не воспринимал его слова близко к сердцу.
Нужно было раньше.
А ведь
он просто хотел, что бы его любили.
