В тот день, унёсший сразу две человеческие жизни, на улице был приятный, без сильного ветра, мороз. Природа не была на стороне оплакивающих своих родных, она лишь продолжала идти своим чередом, плавно приближаясь к новому году, который, увы, не станет теперь счастливым для четы Шварцев, а точнее для сестры и брата. Сейчас в особняке были лишь горькие слёзы, сильная боль, уничтожавшая разум, и одиночество душ.
Вопреки тому, чтобы держаться вместе перед лицом утраты, унёсшей жизни матери и отца, который, по мнению Генриха, и был виновен в собственной смерти, брат и сестра боролись с ужасной реальностью самостоятельно в относительной дали комнат друг от друга.
Мысли, если, конечно, трезвость ума ещё сохранилась в таких раздобренных условиях души, у каждого были разными. Роза думала только о том, что она больше никогда не почувствует тёплых рук матери и выражающих любовь поцелуев в лоб от отца, Генрих же напротив смог побороть в себе эти горестные мысли, потому как открывшаяся ему «реальная» причина катастрофы начисто стёрла мысли о том, кого он потерял.
В его сердце была лишь ненависть к тому же отцу и, главным образом, к созданному им ордену. Выплеснув всю свою ярость и отыгравшись на Вальдемаре, который был, как нашкодивший щенок, выброшен на «улицу», Генрих сидел в бывшем кабинете отца, забившись на полу в самый дальний угол. Он проклинал всё, на чём стоит этот жестокий и несправедливый мир, так и не сумев сдержать эмоций, катившихся теперь по его щекам солёным потоком боли.
Боль... Это чувство стало настолько частым последствием всего, что происходило в последние годы в особняке Шварцев, что смогло затронуть сердце каждого служащего и каждого сопереживающего семейству человека.
Своеобразие этого губительного чувства, а точнее явления, когда становится трудно дышать, в районе груди колет и тянет невыносимыми пытками, а думать вообще ни о чём не хочется, проявлялось и в уже упомянутом Вальдемаре Вольфе, шедшем, понурив взгляд в пол, по коридору одного из этажей.
Сожалел ли он о том, что собственноручно избавился хоть и от ослабевшего во влияние, но всё же лидера? Спорный вопрос. Однако сомнения о том, правильно ли он поступил, забыв о чувствах одного весьма дорогого ему человека, были в его мыслях однозначно.
Как раз идя к этому человеку, рыдания которого, а точнее которой, были слышны на весь особняк, будто погружая его тем самым в ту же боль, которая останется в этих стенах навечно, Вальдемар твёрдо решил сделать оценку своим поступкам, исходя из того, что он увидит перед собой.
Странным ему показалось то, что вот уже минут пять, хоть он и был на полпути к цели, рыданья девушки не были слышны и стихли, оставив вместо себя лишь настороженность.
Сделав несколько поворотов, пробежав мимо абсолютно разных по дизайну комнат, Вольф увидел в конце коридора то, что около комнаты Розы, которая претерпевала горестные муки за закрытой дверью, стоит служанка в белом фартучке, держась за ручки деревянной, двухъярусной, но низкой тележечки, на которой стоял стеклянный графин с соком и пара вкусных пирожных на сервизных блюдцах. Средних лет женщина, по всей видимости, хотела как-то подбодрить молодую госпожу, хотя это было совершенно глупой затеей, но, увы, попасть внутрь комнаты ей было не суждено.
– Что с ней? – без приветствий и каких-либо дружеских взглядов чёткого и строго задал вопрос Вальдемар, тем самым показывая, что его интересует лишь ответ на его вопрос и ничего сверх него.
– Не знаю, – виновато потупила взгляд женщина. – Госпожа забаррикадировала дверь и вот уже минут десять не издаёт ни звука.
Вольфу было достаточно услышать то, что Роза закрылась у себя в комнате для того, чтобы дослушать всё остальное по ходу дела. Он незамедлительно, не теряя раньше времени головы и рассудительности, подошёл к двери, взялся за ручку и, нажав на неё, приложился плечом к дубовой преграде, чтобы попытаться сдвинуть её.
По ту сторону и правда стоял комод, стулья и всё, что под руку подвернулось, дабы никому не позволить проникнуть в её царство тьмы и одиночества. Однако Вальдемар был не из хилого десятка, его тело было весьма крепким, а сила, приложенная к двери, оказалась достаточной для того, чтобы с трудом и противным звуком скребущейся по полу мебели протолкнуть преграду внутрь комнаты, которая была лишена дневного света.
– Роза, – окликнул Вольф девушку, решив не тратить силы на полное открытие двери и протиснуться в довольно узкую расщелину. Однако стоило ему лишь проскользнуть в пустую комнату, в которой было на удивление очень холодно, как вдруг его взгляд замер на источнике этого холода. – Чёрт возьми, – шёпотом выругался с беспокойством Вальдемар, быстрым шагом, иногда срывавшимся на бег, подойдя к настежь открытому балкону, через который дул холодный зимний ветер.
Добежав до маленькой площадки, выходящей на улицу, Вольф увидел, что к мощным каменным перилам великолепной архитектуры здания был крепко привязан край простыни, которая в свою очередь была сплетена с ещё одной, а та – с третьей, тем самым создавая канат. Самым ужасным было не то, что Розы не оказалось в комнате, и она сбежала, видимо, не желая, чтобы её остановил кто-то из прислуги. Нет. Самое страшное, сжавшее сердце Вольфа в тисках тревоги, было то, что этот самодельный канат оборвался где-то в районе второго этажа, чему свидетельствовала упавшая вслед за девушкой в сугроб голубая простыня, немного припорошенная снегом.
Даже в этот момент Вальдемар не потерял головы, чтобы поддаться эмоциям и оповестить весь дом об ужасном происшествии. Напротив. Он постарался заглушить тревожное биение своего сердца и просто проанализировал ситуацию трезвым взглядом, который подмечал весьма незначительные, но очень важные вещи.
Благодаря снежному покрову, который не таял вот уже два месяца, Роза упала в сугроб, тем самым принося Вольфу облегчение по поводу того, что разбиться она не могла. Тем более её следы на снегу до сих пор отчётливо были видны, уходя в лес, что заставило мужчину тяжело выдохнуть, но понять, куда именно направилась молодая госпожа Шварц.
Развернувшись к выходу, Вальдемар заметил тоже протиснувшуюся и уже охваченную паникой служанку, из-за чего ему пришлось говорить ещё строже и властнее, чтобы смысл его слов чётко отпечатался у неё в голове и главное – в понимании.
– Не поднимай панику и не рассказывай ничего Генриху. Я сам её приведу, – мужчина бросил эти слова напоследок, выйдя не только из комнаты вечной радости, теперь окутанной холодом, но и через чёрный выход из особняка.
Чем были его слова, сказанные служанке? Вряд ли проявлением заботы к Генриху, волновать которого сейчас было нежелательно. Просто Вальдемар понимал, что это его последние часы в этом особняке, по крайней мере, пока Шварц не остынет, поэтому, поддавшись своим эгоистичным желаниям, он не только хотел найти молодую госпожу, но и хотя бы выкроить время, чтобы попрощаться с ней.
Никто бы не понял из гудящих, словно рой пчёл, членов ордена, стоящих перед главными воротами, как их фактическому лидеру теперь тяжело. Он поддался эмоциям, ведомый не столько тем, что Герберт Шварц хотел распустить орден, сколько тем, как сильно он не то что бы задел, а даже втоптал в грязь его гордость. Так было и раньше. Лидер ордена всегда был помешан на происхождении людей, относясь, как к равному себе, только к тем, в чьих жилах текла кровь богатых родословной людей. Он был истинным аристократом, чьё существование отнюдь не связанно лишь с красивой жизнью, прекрасными манерами и воспитаниям, а также благородством. Увы, аристократия, подлинная аристократия, зачастую бывает проявлением нравственного нарциссизма по отношению к низшим слоям населения.
Вальдемар мог похвастаться разве что родословной верных служителей ордену, чьи идеалы испокон веков защищались его семьёй, потому что считались правильными. По сути, Вольфы были настолько одержимыми фанатиками ордена, что знали порой куда больше, чем сами лидеры. Однако их и, в частности, его преданности было не достаточно для того, чтобы Шварц воспринял его слова и желания, как благородные, а не как цель: породниться и обогатиться не столько деньгами, сколько родословной.
Генрих был другим, он не мог закрыть глаза на смерть дорогих людей и возглавить без печалей орден, как это делали его предки. Вольф никогда не видел в нём проявлений жестокости в словах до сего момента, за который он не смел его винить. И в глубине души, когда всё было не так запутанно, как сейчас, Вальдемар надеялся на то, что Шварц-младший возглавит орден, который под его справедливым и субъективным управлением вознесётся на новую стадию своего развития. Однако всё произошло несколько иначе, и теперь верному и преданному стороннику останется лишь ждать того, когда же буря в сердце молодого лидера утихнет и появится возможность снова попробовать наставить его на путь «истинный».
Что было сильнее в его сердце: преданность ордену или же тёплые чувства к молодой госпоже – сказать трудно. Скорее всего, он старался не смешивать одно с другим, хотя именно это не удержанное смешение и привело к тому, что он убил Герберта Шварца. Возможно, он даже проклинал себя за это, однако по его спокойному лицу было трудно сказать, о чём он думает. Он просто шёл по чаще «голого» леса, зная, что станет его конечным пунктом, и с каждой секундой всё быстрее ускорял шаг, потому как погода стала портиться, и ветер уже не был таким безобидным.
Проникнув в сердце их секрета, а точнее их Felix Mundi, Вальдемар сразу же заметил на заснеженной поляне около одного из деревьев сжатую фигурку девушки, что сидела на снегу, подогнув колени под себя и навалившись на столб стройного дерева плечом.
Её русые, слегка волнистые у концов волосы прилипли к когда-то мокрым, а теперь замёрзшим щекам, ясно-голубые глаза были не просто закрыты, а зажмурены, и закусанные губы, ставшие от мороза алыми, сжимались так, будто сдерживали крик её души, в которой была большая дыра.
Хоть её мысли сейчас не могли трезво оценить то, в каких условиях она находится, – без верхней одежды, лишь в брюках и свитере топлёного молока под горло – её тело и без разума прекрасно могло о себе заявить, заставляя сцепленные зубы постукивать друг о друга, а пальцы на руках и ногах сводить неприятными коликами. Её нос был уже не просто покрасневшим от холода, а отдавал самым настоящим сизым цветом, и от этой картины, которая была заметна ещё на подступах к сидящей у подножья дерева девушке, Вальдемара самого пробил озноб, не ставший ему помехой для благородного и весьма правильного поступка.
На ходу сняв с себя чёрное удлинённое пальто, Вольф в тот же миг, присев рядом с госпожой, накинул ей на плечи тёплую одежду, укутав её по сильнее по самый подбородок, но при этом не говоря ни слова.
Он понятия не имел, что в такие моменты действительно лучше ничего не говорить, ведь он сам никогда и никого не терял, Вальдемар молчал по другой причине: он не знал, что сказать, ведь именно он стал причиной её страданий.
Ответ на мучавший его вопрос относительно правильности его поступка и совершённого бунта пришёл в тот же миг, как он увидел абсолютно опустошенное лицо раньше всегда весёлого ангелочка. Он допустил ошибку, выбрав свои эгоистичные стремления (ведь он знал, что Герберт не позволит ему сблизиться с его дочерью), в то время как вместо этого должен был просто погасить чувства и остаться верным лидеру.
Если бы Шварц не заикнулся о роспуске ордена, скорее всего, Вольф бы сдержался. Однако одно зацепилось за другое, третье за десятое, и всё это привело вот к таким корящим себя результатам.
Несколько раз Вольф открывал рот, чтобы что-то сказать, однако каждый раз, глядя на эти закрытые глаза, которые просто не хотели видеть перед собой жестокую реальность, он лишь отводил взгляд в сторону и с течением времени смог сделать лишь одну вещь – ту, которую никогда бы не посмел ранее.
Сев на снег, он обнял молчаливую девушку, от которой почувствовалась явная отдача в действиях. Она и сама прижалась к его ещё не успевшему остыть тёплому свитеру цвета индиго, почувствовав, как руки Вальдемара, и никого иначе, ведь об этом месте знали только они, начали смыкаться вокруг неё. Всё произошло в тишине и кончилось ею же, хотя спустя каких-то минут десять девушка снова затряслась от тихих рыданий, сжимая в кулаках тёплую вязку одежды мужчины, который, она знала и чувствовала без объяснений, что тоже скоро исчезнет из её жизни.
***
С тех самых пор, когда двое без мыслей и без слов сидели и обнимали друг друга, тем самым обмениваясь незабываемыми, в плохом смысле слова, чувствами, прошло два года ожидания.
Играть на поле «противника» всегда тяжелее, именно поэтому спустя довольно долгое время, когда прошлые события поросли быльём, оставляя лишь горестные воспоминания, тайно существовавший орден Ordo ab chao, который до сих пор не имел формального лидера, принял решение, что именно сегодня, после концерта в местом театре, Генриху стоит снова напомнить о том, кем он является и сколько людей зависят от его тайных знаний.
Концерт начался уже довольно давно, но благодаря летнему дню солнце не спешило уходить со сцены. Несмотря на томительное ожидание, никто из членов ордена и тем более повзрослевший за два года Вальдемар, набравшийся намного больше жизненной мудрости и умения выжидать, не собирались отступать от своего плана, покорно ожидая на улице оставшиеся «крохи» семейства Шварц.
Пока соратники общались между собой, думая над тем, что они скажут Генриху, мысли стоящего в стороне от центрального входа Вальдемара занимала совершенно другая проблема, нежели его встреча с формальным лидером.
Он, как и все приверженцы, знали об этом грядущем концерте, на котором Шварцы появятся обязательно. Последние два года и были отданы разве что незримой слежке и обеспечению безопасности Шварцев на расстоянии. Именно поэтому сегодня Вальдемар приехал к театру намного раньше остальных членов ордена, добившись того, что он хотел увидеть.
Он не решился подойти, так и скрываясь в полутени переулка напротив, но Вольф отчётливо видел, как из чёрной машины элитного класса выпорхнула молодая госпожа, приехавшая раньше для генеральной репетиции.
За эти два года она стала ещё более изящней и женственней, хотя лёгкие конопушки так и остались на её лице, делая её по-детски милой. Она не просто шла, озаряя своей улыбкой улицу, она была, словно порхающая с цветка на цветок бабочка, всё также немного прискакивая при ходьбе, вертясь вокруг свой оси и размахивая из стороны в сторону маленькой сумочкой на длинной серебристой цепочке.
При воспоминаниях о ней, снова встреченной спустя два года, Вальдемар уединённо стоял лишь по той причине, что хотел понять, что с ним происходит. За прошедшие годы он считал, что смог побороть эти тёплые, и никак иначе, чувства, однако, решив проверить свою теорию этим утром и увидев её, он сейчас ощущал, что все его мысли это лишь самообман, ведь сердце всё же постукивало по-другому, нежели обычно.
Из концертного зала, располагавшегося на втором этажа, даже на улице были слышны аплодисменты, дающие стоящим на улице членам ордена понимание того, что концерт подошёл к концу. Покосившись на узкие окна, вытянутые в длину, словно колонны, Вальдемар засунул руки в карманы чёрных брюк и направился к сподвижникам, чтобы сказать о том, что он сам начнёт говорить с Генрихом, и что он был очень признателен, если бы они не мешали им.
Однако стоило ему лишь подойти и, набрав в лёгкие воздуха, раскрыть рот, как вдруг его мысли и требования потонули в череде выстрелов, донёсшихся из того же концертного зала. На его лице застыла маска удивления, он не мог среагировать на это быстро и хладнокровно, так как не понимал, что вообще произошло.
– Что за чёрт?! – донесся до слуха Вальдемара не менее растерянный голос одного из сторонников, в то время как Вольф не видел перед собой ничего и лишь чувствовал огромное здание за спиной, а также слышал незамедлительные крики паники вперемешку с не прекращаемой стрельбой.
Среагировав чисто на инстинктах преданности, а никак не из-за осознания, все члены ордена и приверженцы мигом кинулись в театр, со второго этажа которого не только не прекращалась стрельба, но и бежали люди, охваченные страхом за собственные жизни. Всеобщая паника – это ужасная вещь. Цепляясь за собственное благополучие, что вполне естественно, люди не замечали, как бежали по упавшим на пол в этой суматохе людям, создавая давку и не оставляя шансов на спасение.
Пробираться сквозь неуправляемый и безумный поток людей было тяжело, но, так или иначе, спустя несколько минут члены ордена ворвались в практически опустевший концертный зал, красные дорожки которого стали теперь багряно-чёрными из-за крови, что пролилась здесь по вине организованной банды грабителей и преступников.
Меньше всего сейчас Вальдемара и приверженцев ордена волновали трупы невинно убитых людей, на чьих лицах до сих пор присутствовал ужас произошедшего, всё их внимание было отдано тому, что заставило и их поддаться панике, но, слава духам, направленной в благое дело – спасение лидера.
Генрих был ранен в левое предплечье, а так как его тело не привыкло к такого рода боли, он тут же повалился на пол, из последних сил стараясь не потерять сознание. Вальдемар и сам не понял, как он смог так быстро среагировать и выстрелить в одного бандита, который собирался прикончить Шварца, но дальше всё происходило ещё в большем непонимании.
– Унесите отсюда господина Генриха и... – добежав до повалившегося без чувств Генриха, отдал приказ Вольф, обернувшись в поисках того, чьё имя так и не было произнесено.
Она лежала на сцене, умиротворённо закрыв глаза, и уже не дышала. В районе диафрагмы виднелось пулевое ранение, а её чёрное расшитое бисером платье пропиталось её собственной кровью, что делали чернильные цвета ещё чернее.
Вальдемар слышал, как за спиной ведётся перестрелка, как посланные злодейкой-судьбой бандиты терпят поражение, но для него это было сейчас не столь важно, так как «чёрная роза» увяла на его глазах и сгорела в порывистых языках пламени жестокого мира, оставляя его одного... потерянного и отчуждённого.
***
Два дня прошло с тех пор, как семейство Шварц потеряло ещё одного члена своей семьи, став тем самым на путь вымирания. Разумеется, Генриха смогли спасти, потому что его ранение было не столь серьёзным в отличие от раны его сестры, у которой не было даже шанса на спасение.
Спустя день, что Шварц провалялся в беспамятстве, весь особняк и все обитатели этого дома, включая духов, слышали, каково было молодому господину, в чьих криках слышалось искреннее желание умереть. Несколько комнат было разнесено под частýю, и остановиться съедаемой адской болью и ненавистью к миру аристократ смог только из-за своего ослабленного состояния, когда раненная рука снова дала о себе знать, и он в очередной раз провалился в забвение, как будто сбегая от ужасающей реальности.
Всё, что происходило в особняке, слышал и Вальдемар, однако в отличие от остальных членов ордена он не старался «утешить» Генриха – он в принципе не выходил из своей бывшей комнаты, которая не покрылась пылью только благодаря старательным горничным. Он хотел одного: одиночества.
Странно, но по какой-то непонятной психологии причине Вальдемар не проронил ни слезинки, говорящей о скорби из-за потери любимого ангела. Может быть, он всё же не любил её? А, может быть, просто ещё не осознал случившееся? Все эти вопросы только для тех, чья любовь столь ничтожна, что за неё не стоит бороться. Вальдемар же был сильным человеком и не собирался сдаваться. Он ещё сможет вернуть её, сможет увидеть яркую улыбку ангела, но главное – это перебороть обиду к человеку, который допустил подобный исход, в корне менявший все планы. Надо было преодолеть злость к Генриху, однако спустя пять долгих лет Вальдемар так и не смог простить ему этой ошибки, из-за которой теперь жизнь лидера была лишь данью памяти девушки, которая не только хотела жить, но и каждую ночь молилась за своих родных до последнего вздоха.
