crush syndrome

INTRO В Токио, как и в любом большом городе, можно найти абсолютно все. Японцы, несмотря на стереотипы, умеют развлекаться не хуже своих заморских братьев — просто века изоляции наложили свой отпечаток на культурный код. Но ничто человеческое им, конечно, не чуждо. Рэкет и грабежи, похищения и убийства — но у всего этого флёр прекрасной далекой страны, где Фудзи величава, и пагоды под одеялом кленовых листьев невыразимо-прекрасны. Гайдзинов Япония манит как мед манит мух. Клан Шимада не специализируется на чем-то конкретном, но ниточки их тянутся во все стороны. Внушительная часть наркотрафика восточного Хонсю, несколько борделей, даже ретро-салоны патинко. Вся эта разношёрстная сеть доносчиков, вышибал, киллеров, агентов требует жесточайшего контроля и дисциплины, и Шимада Содзиро блестяще с этим справляется. Очень по-самурайски. Глядя на его лицо, можно легко представить его одним из генералов Токугавы. В лучших традициях средневековых эпосов с семьей у старшего Шимады все не так сладко, как на поле брани. —1— Жизнь отпрысков Шимада состоит из бесконечных «надо» и «должен». Ханзо это устраивает, задает вектор, чтобы шагать не слепо, но уверенно. Генджи наоборот — душит и убивает. Старший брат ненавидит выяснять отношения и скандалить, а Генджи из кожи лезет вон, чтобы вывести обычно уравновешенного отца из себя. Иногда у него даже получается, но лучше от этого не становится никому, в том числе и самому младшему Шимаде. Поступление в иностранный престижный колледж Генджи блестяще и талантливо проваливает — а ведь не дурак же, смог бы и сам, без отцовских денег. Он тогда подумал, наверное, что этого будет достаточно, чтобы все, наконец, махнули на него рукой. Содзиро же отступать не собирался. Генджи упрям как мул, но его отец стократ упрямее. И тогда младший Шимада ходит ва-банк. Напиваясь до тошноты, намеренно барагозит в самых людных районах, пока его, едва держащегося на ногах, не забирает дорогая чёрная тачка. Дома — скандал, разборки, звонкая и обидная пощечина наотмашь от отца, презрительный взгляд Ханзо. «Позор семьи.» Молодой организм чудом вывозит литры этанола, но здоровье у него никогда не было богатырским. Генджи ложится в больничку с начальной стадией почечной недостаточности и гастритом. Пару месяцев элитного, неприлично дорогого реабилитационного центра — кажется, это даже было в газетах. Генджи выплевывает горькие таблетки, тихо напевая ставшую злободневной песенку Эми: «They want me to go to rehab and I say no, no, no...» Рок-звезда из него вышла бы что надо. Впору успеть релизнуться до двадцати семи. Потом — ему тогда 18, к слову — на одной из многочисленных вечеринок дружок Киеши улыбается Генджи ровными белыми зубами, и игриво крутит перед его лицом маленькой круглой таблеткой. Но этот раз Шимада песенок не напевает, хотя она тоже горькая. Ханзо вообще не пьет. Он, конечно, принимает участие в приемах, что устраивает отец, там возлияний происходит предостачно. Но Содзиро никогда не был фанатом сакэ — он вообще человек без изъянов, а старший сын всегда старался стать на него похожим. К тому же, ему ужасно не нравилась та слабость, которая возникала в теле, отравленном спиртом. Реакция ухудшалась, заплетался язык — молодому Шимада казалось, будто в таком состоянии он сам себе не принадлежит. Тем неприятнее и удивительнее видеть брата пьяным в такую хламину, что тот едва переставляет ноги. Сквозь тонкие седзи слышно все — как брат, спотыкаясь на ходу, вваливается в дом; как самозабвенно извергает из себя излишки прошедшей вечеринки. Ханзо просыпается каждый раз, вспоминает мать и от ярости и гнева впивается зубами в футон. Она всегда его прощала, что бы он не делал. Но Генджи и не думал кого-либо жалеть: ни себя, ни мать, ни отца, никого. —2— У Ёсико были глаза точь-в-точь как у матери. Может, в этом все и дело. Кавалер из Ханзо, конечно, был так себе: слишком честный, слишком строгий. Но отчего-то, стоило ему попасть в ее объятия, как он едва не начинал мурлыкать. Ханзо и представить мог — не хватило бы скудной фантазии, — что с ним может такое случиться. Любовь — что-то слишком абстрактное, ненужное, бесполезное. Он видел, как мать любит отца, но она женщина, а женщинам так и положено любить; отец же выглядел отстранённо и холодно всегда. Кто знает, что происходило за дверьми их спальни — но даже при сыновьях Содзиро не позволял себе особых проявлений эмоций. Ханзо воспринимал романтические отношения как что-то совершенно необязательное и не собирался в это вляпываться. Надо будет жениться — женится, если повезет, жена будет неглупа, а об остальном и думать нечего. Все переменилось, когда в их доме появилась дочь одного из соратников отца. Красавица, только вернувшаяся из Гарварда — казалось, Ёсико сочетала в себе все черты идеальной спутницы, все черты, надлежащие 大和撫子*. Разве что своевольничала больше, чем полагалось, но то влияние западного образования. Впрочем, с ее мозгами и отцовскими деньгами, Ёсико могла позволить себе и не такое. Нет, Ханзо не забросил каллиграфию и тренировки, проводил с ней всего по паре часов в несколько дней — когда у обоих находилось свободное время, но всякий раз, осторожно касаясь мягких, ухоженных, розовых губ, он забывал обо всем. И ничего не было в его голове, кроме сладкой звенящей пустоты. Уже потом, когда утихла боль и прошла обида, Ханзо подумал, что это просто не могло бы продлиться долго. Но тогда, наверное, он просто не хотел об этом думать. Не хотел отпускать что-то смутно похожее на счастье и давно утраченное чувство целостности. Ханзо не особо верил в карму, но все это здорово смахивало на расплату за грехи семьи. А ведь знаки были, и много. Потом Ханзо жестоко корил себя за то, что был так слеп. Ёсико обедала в их доме изредка; первый раз сердце укололо, когда он увидел ее с братом на террасе за невинным разговором. Несмотря на отвратительный, казалось бы, характер, Генджи обладал почти мистическим талантом нравиться людям. Ханзо тогда ничего не сказал. Второй раз он краем глаза увидел худую ладоньна талии подруги, но не придал значения. Генджи любил трогать людей, обнимать, касаться, а Ёсико стала почти членом семьи. Ей он доверял, а брата знал как облупленного. Генджи мог такое выкинуть и просто ради того, чтобы позлить его. Третий раз вышел слишком хрестоматийным: его не должно было быть дома — поездка в Киото отменилась из-за теракта с омниками, но Генджи же не следит за новостями, иначе бы... с другой стороны, никакой гарантии, что вышло бы иначе. Дома его встретил голос Ёсико, и выкрикивала она вовсе не его имя. Точно как в плохой мелодраме. Впрочем, жизнь Генджи и напоминала зачастую дешевую голливудскую драму: нигилизм, наркота, беспорядочные связи included. Сотни три лет назад Ханзо следовало бы сначала заколоть женщину, потом брата, и, напоследок, самого себя, но закончилось все обычной пошлой кулачной дракой. Старший даже не кричал на брата, не вопил «зачем», просто бил, точно и коротко. Не было у него больше сил держаться. Не было. *yamato nadeshiko (японская гвоздика) — идеал женщины в древней Японии. —3— Первый раз было больно. Неприятно. Мерзко. «Круглые», которыми Киеши угощал Генджи, были идеальным средством от фрустрации, только действовали они всего несколько часов, после чего приходилось возвращаться в тошнотную реальность. На тусовках Генджи любили — за деньги и яркую красоту, за звонкий смех и безотказность. Но любви такой цена — грош, об этом знал и сам Генджи, и те, кто его любил в ярких отблесках дискоболов и прожекторов. Знал, страдал, и закидывался наркотой снова и снова, чтобы забыть и забыться. Порочный круг, колесо сансары, мать ее. Среди постоянных посетителей подобных злачных мест был один такой, Ханамура. Высокий — слишком высокий для японца, красивый как дьявол. Мажор без морали и принципов, почти как и сам Генджи, но хуже: если Шимада саморазрушался, бунтуя против семьи и общества, Ханамура просто наслаждался греховным образом жизни, не имея при этом никакой особой цели. — Эй, Шимада! Генджи повернул крашенную башку, чуть не ткнувшись носом в плечо Ханамуры. Его только начало забирать: на этот раз он закатал два колеса зараз, по лицу расплылась шальная улыбка, плечи повело. Волшебное чувство, когда от предвкушения эйфории захватывает дыхание. В цветном свете клуба глаза Ханамуры оставались чёрными. — Мура? Друг улыбнулся краем рта. Они обнялись, хлопнули друг друга по спине; Генджи обдало дорогим терпким парфюмом. Ханамура был хорош и прекрасно был об этом осведомлен. — Выпьешь с нами? Генджи не сразу ответил. Экстази лучше не мешать с алкоголем: пару раз он едва кони не двинул от такой гремучей смеси. — Не... мне и так… Ханамура засмеялся раньше, чем Генджи договорил. Шимада слабо улыбнулся, не закончив фразу. — Я знал, дружище. Все равно пойдём. Чарли приехал, помнишь его? Генджи не помнил, но все равно пошёл. Потом он все-таки выпил, не удержался, слишком уж напирали. Дальше — провал: две дозы за раз оказалось более чем достаточно для него. То погружаясь, то выныривая, он качался на волнах мягкой, как кошечка, эйфории, не прекращая блаженно улыбаться. — Пойдём? Глаза Ханамуры казались теперь ещё темнее. Его руку Генджи обнаружил на своём бедре. Он кивнул, толком не поняв вопроса. В окнах такси проносился ночной Токио, дробясь в его угашенных глазах на сотню одинаковых, чуть отстающих друг от друга верениц картинок. Кажется, в машине играла какая-то музыка, но Генджи не запомнил. Запомнил только сильный, удушающий запах парфюма Ханамуры. Снова провал. Ничего себе хата, подумал Генджи, попав в просторные апартаменты. Додумать не успел: оказавшись в своих стенах, Ханамура вдруг превратился из галантного красавца в дикого и властного демона. Стоило входной двери захлопнуться за их спинами, как хозяин квартиры прижал крошечного на своем фоне Генджи к себе. Вынырнув из пучин отпускающего уже наркотика, Шимада явственно ощутил желание Ханамуры. — Не бойся, я тебя не обижу, — шептал Ханамура, сжимая худощавое тело. Шептал проникновенно, в самое ухо, но Генджи почему-то не верилось, экстази почти закончило действовать, и ему стало страшно. Генджи не хотел, не так, и слабо замычал, пытаясь отстраниться. Ханамура схватил его покрепче и оттащил его в спальню, быстро раздел. Никаких объятий, никаких поцелуев. Ублюдок просто хотел его трахнуть, обдолбанную безотказную сучку, и с этой мыслью, удивительно ясно пронесшейся в голове Генджи, силы окончательно покинули его. Он обещал, что не обидит, но было больно. Генджи стискивал зубы, чувствуя на лице горячие слезы стыда и обиды, а Ханамура и не думал сдерживаться: тихо порыкивал, больно стискивал крашенные пряди на затылке Шимады. Обидно, звонко шлепал по заднице. «Пожалуйста, хватит!» Но Генджи так и не смог выдавить из себя ни звука. —4— Так было не всегда. Море отражает яркое солнце, сверкая и искрясь, смотреть на него почти невыносимо. Пахнет солью и теплом. — Onii-san! Невысокий паренёк с растрёпанными, торчащими во все стороны волосами стоит по колено в воде и машет рукой. На лице мальчишки широченная улыбка, такая же ясная, как погода на побережье, искрящаяся как волны. Сколько ему? Лет семь. До катастрофы еще почти десяток лет; тогда, глядя на его довольную мордаху, никто и подумать не мог бы ничего такого. Ханзо несётся на него, преодолевая сопротивление воды, сбивает в прыжке. Брат смеётся, не боясь наглотаться воды. В паре сотен метров от них виден силуэт матери: тонкая фигура, увенчанная широкополой пляжной шляпой. Как обычно, они здесь втроём: отец занят, он всегда занят. Ханзо выныривает, отряхиваясь, как пёс — и тоже улыбается, широко, весело. Они выглядят почти как нормальная семья. *** В детстве Генджи ужасно боялся темноты, и часто ночью тихонечко прошмыгивал в спальню к брату. Он бы к матери бегал, но отец не позволял. Было ли дело в страшномордых якудза, постоянно ошивающихся в доме, или младший Шимада просто был впечатлительным ребенком, но в то время он постоянно в слезах прибегал к брату, обнимая крепко, грея об него холодные пятки. Они тогда были очень близки. Потом умерла мать, и Генджи еще ребенком практически поселился у брата. Отец все реже бывал дома, и наследники были предоставлены себе и своему горю. День напролет вокруг них кружили многочисленные заморские гувернантки, но ночью братья оставались одни. Сильно после, много-много лет спустя, Ханзо то ли намеренно, то ли несознательно выкинул из памяти, что же именно случилось. Что-то настолько серьезное, что его тогда перемкнуло. Да нет: их обоих. Что-то недозволенное. В доме, полном иностранных учительниц и молчаливых служанок, их одиночество ощущалось особенно сильно. Без матери дом опустел, и никакое количество слуг не могло его наполнить. Генджи очень горевал, но ему было всего двенадцать, и, как это свойственно всем на свете детям, он забывал легко. Однажды ночью он долго ворочался и сопел, не давая уснуть и Ханзо, а потом все же спросил: тихо-тихо, в самое ухо брату: — Ханзо, а у меня член твердый. Генджи всем с ним делился. — Я его потрогал и… Ханзо, а, Ханзо... а у тебя… так бывает? — Да. — А покажи. Шорох простыней. — Ого. — Не трогай! — Почему? — Не… — Ханзо? То ли их застала горничная, то ли кто-то из слуг заметил — впрочем, это случилось далеко не сразу. Отец пришел в ярость: слуг уволили, сыновей выпороли. Потом — долгие лекции наедине о том, что подобное неправильно. Неприлично. Запрещено. Ханзо, стиснув кулаки, думал, устроили ли Генджи такой же разнос, или он по праву старшего невольно принял вину на себя. — Я надеюсь получить наследников, Ханзо, — уронил отец, закончив. Голос у него был очень усталым, глухим. После этого братьям почти не давали видеться, загрузив бесконечными тренировками, занятиями, уроками… Именно тогда в голове пятнадцатилетнего Ханзо что-то щелкнуло и перемкнуло. Они с братом почти перестали говорить, и пропасть между ними с каждым днем становилась все больше и больше. В какой-то момент Ханзо почти бессознательно начал винить во всем Генджи: в том, что его юность была со вкусом розг и книжной пыли; в том, что пальцы не заживали от тетивы лука; в смерти матери. А потом Генджи полетел в пропасть, и ненавидеть его стало гораздо удобнее. —5— Почему Содзиро всегда спускал Генджи его выходки, лишь в самых серьёзных случаях проводя с тем жесткий разговор? Ханзо не знал, но его ужасно это злило. Потом, через много лет он поймёт: именно в младшем сыне Содзиро Шимада в большей степени узнавал себя. Наследниками должны были стать оба, игнорируя признак старшинства, именно потому, что уродились такими разными. Они должны были дополнять друг друга и поддерживать, составляя идеальную пару управителей. Но Генджи в наследстве был не заинтересован, а Ханзо делиться не желал — только не с ним. Не с тем, кому побоку империя, выстроенная с таким трудом предками. К тому моменту Ханзо едва выносил брата, а потом случилась та история с Ёсико. Он застал их вместе как в плохой мелодраме: Ёсико сидела верхом на Генджи, откинув голову; ухоженные пряди накрывали обнаженную спину шелковистым водопадом. Она вскрикнула и откатилась в сторону. Ханзо только бросил на неё короткий взгляд — вся его ярость сконцентрировалась на брате. Генджи смотрел мутно, как обычно в последнее время: пьяный или обдолбанный? Сдернув за руку его с простыней, он впечатал брата в стену; Ёсико сжалась где-то в углу, завернувшись в одеяло. Генджи молча сполз, держась за стену рукой — кажется, его нехило припечатало головой. — Ты че... Договорить Ханзо ему не дал. Придавив коленями к полу, он наносил точные и короткие удары, и рука очень скоро стала влажной — он разбил брату нос. Подернутые дымкой глаза смотрели мимо, но самым раздражающим было то, что младший продолжал едва заметно улыбаться. Экстази. Ну конечно. Даже если ему больно, мозги пребывают в состоянии эйфоричной каши. — Выметайся, — не глядя выдохнул Ханзо, зная, что женщина его услышит. Зашуршало одеяло, но он не посмотрел в её сторону. — Ханзо, — Генджи едва разлепил стремительно наливающиеся кровью губы. - Она... сама. Звонкая пощёчина прозвучала слишком громко в воцарившейся в доме тишине. —6— 12:32 @Brandon_K: знаешь, твой брат все-таки не пришёл. 12:32 @Brandon_K: я до последнего думал, что сын Содзиро не может быть таким распиздяем. 12:35 @Brandon_K: но все к лучшему. Тут и сакэ и отличная еда и — Господи Боже — он прислал нам гейшу. 12:36 @Brandon_K: настоящую японскую гейшу в гриме и все такое. Молчит как рыба, играет на каком-то банджо. 12:45 @Brandon_K начинаю проникаться вашей культурой. Но ты бы все-таки приехал. Нужно решить пару вопросов. Хоть один Шимада нам тут нужен. — Ханзо-сан, — британец широко улыбнулся, протягивая ладонь. Обычно стремление гайздинов приблизиться к культуре Японии как минимум умиляло, но сейчас старший сын Создиро был не в духе. Кивнув, он подал руку Брэндону, присев на свободную циновку. Коллеги британца явно были сосредоточены более на неожиданной культурной программе, чем на деле, но сам он обладал железной бизнес-хваткой и моментально вцепился в Шимаду. — Не понимаю, как твой братец мог просто оставить дом на чужих людей... впрочем, с ним как-нибудь сам разберешься. Сейчас нам нужно решить проблему поставок: окинавские порты для нас… Первым делом Ханзо обвёл взглядом помещение, убеждаясь, что все в порядке; охрана никуда не делась, но Шимаде было важно понимать, что ситуация целиком под контролем. Один из СБ-шников чуть кивнул ему, подтверждая. Потом взгляд Ханзо налетел на ту самую «гейшу», и он перестал воспринимать речь Брэндона. В изумрудном шелковом кимоно и классическом парике, с сямисэном в тонких пальцах напротив самым бессовестным образом сидел Генджи. Чуть улыбаясь иностранцам, он легко трогал струны, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Заинтересованные диковинкой мужчины наперебой восхвалялись красоты то Японии, то Британии, то бахвалились боевыми подвигами, то любовными... сложно было уловить цельную канву из их маловнятной речи. Генджи поймал взгляд брата, но не подал и вида, опустив накрашенные ресницы. Только улыбка на какую-то секунду стала ещё гаже. — Ханзо-сан?.. — Прошу прощения. Ваши коллеги… — О, не извольте волноваться, — махнул рукой Брэндон. — Зануда тут только я. Пусть парни отдохнут. По их части вопросов почти нет, а улетаем мы уже завтра. Пусть радуются. Вы же не против? Девушка чудо, правда. Подавив желание скривить лицо, Ханзо заставил себя кивнуть. Короткий взгляд в сторону цирка-шапито оказался лишним: иначе бы Будда уберёг его от вида того, как полный, лысоватый и потный от выпитого мужик целует пальцы его родного брата. — Насчёт портов... Окинава не единственное доступное для ваших судов место, — голос скрежетал как с похмелья. Ханзо нахмурился, прочистил горло. Они с британцем продолжали обсуждать возможные проблемы с морскими поставками, Генджи упоенно продолжал свой спектакль. Мужчины были в восторге. Большинство из них были уже изрядно пьяны. Сакэ коварно: пьётся легко, но голову кружит не хуже вина. — Значит, решено, — британец хлопнув себя по коленям. — Бумаги пришлёт наш человек. Стоило ему только произнести это, как рядом зашуршала изумрудными рукавами «гейша», наполнив воздух тонким ароматом хризантем, а подле мужчин оказались чарки с сакэ. — Действительно, — усмехнулся Брэндон. — Думаю, было бы неплохо отметить успешную сделку, как думаете, Ханзо-сан? У вас ведь так принято? Ханзо-сан ничего не думал и хотел сломать к чёртовой матери эту похабно оголенную цыплячью шею. Хитрое украшение, явно нетрадиционное, скрывало кадык, и Ханзо невольно удивился дотошности брата. Заподозрить в нем мужчину было невозможно для стороннего человека, особенно для иностранца. — Благодарю, миледи, — британец галантно наклонил голову. — Выпьете с нами? И добавил, переведя взгляд на Ханзо: — Ей же можно? Ханзо медленно кивнул, не сводя глаз с Генджи. Засранец поднял глаза и улыбнулся как чужому. — Знаете, Ханзо-сан, я почти начал мечтать о жене-японке, — задумчиво проговорил Брэндон, лаская ладошку «гейши». Та прятала глаза и прикрывалась веером. Но улыбку на лице брата Ханзо видел даже сквозь него. Британцы пожелали больше чудес ночного Токио, Ханзо вежливо отказался. Также ему удалось убедить гостей (не без труда) что «милашка» поехать с ними не может тоже — этикет. На убедительную речь Шимады один из гайдзинов криво ухмыльнулся, мол, ясно же, что для себя приберёг — Ханзо дико захотелось разбить ему лицо. Проводив гостей, Ханзо пулей вернулся в залу, где Генджи умиротворенно обмахивался веером, успев избавиться от парика и шейного украшения. — Какого дьявола ты творишь? Генджи поднял глаза на брата. Видеть в нем мужчину все еще не получалось. Сквозь грим он видел знакомые черты, но чувство было скверное. Невозможно смотреть. — Почему нет? По-моему, вышло весело. Они такие тупые... Ханзо рывком подтянул Генджи в себе за ворот кимоно. Пахнуло хризантемами. — Зря отец тебе доверился. Ты должен был уладить дела, а не устраивать спектакль. Взгляд младшего вдруг стал жестким. Схватив Ханзо за запястья, он безуспешно попытался отстранить его руки. — Наша охрана, чтоб ты знал, не говорит по-английски. В отличие от меня. Я узнал много нового о наших друзьях. Генджи дернулся назад — тонкая ткань обиженно хрустнула. Ханзо заторможенно раздал пальцы, отчего брат отшатнулся, едва не упав, запутавшись в полах кимоно. — Не ведись на его дружелюбие, — Генджи отвернулся и начал стаскивать верхнее кимоно. — Он кинет тебя при первой же возможности. Им эта сделка что собаке пятая нога. Отбросив кимоно, младший смерил его злым и ясным взглядом. Сын Создиро все-таки остаётся сыном Содзиро. — Блять, какая грязь… пойду помоюсь, — брезгливо прошипел Генджи, отпиннывая дорогущий шелк. Во рту у Ханзо почему-то пересохло. *** — С ума сойти, у них даже шалавы похожи на произведение искусства, — негромко произнёс по-английски мужчина рядом, касаясь тыльной стороной ладони колена Генджи. Шимаду передернуло. Надо думать, он полагал, будто гейша не понимает английского — они все так думали, а голос его прозвучал так, будто он сделал изысканнейший комплимент. Выдавив улыбку, Генджи склонился над инструментом. Поначалу ему было весело, но британцы оказались теми ещё свиньями. На лице у этого было буквально написано: «Будь мы наедине, я бы уже драл тебя как суку» Мерзко. Но другого он и не ждал. Когда Генджи повзрослел, его, наконец, заинтересовало дело семьи — то, чего отец не мог добиться много лет. Интерес он, правда, проявлял своеобразно. Очевидно, младшего сына Шимада не воспринимали бы всерьёз и разговора бы не вышло. При первой же встрече Генджи увидел это в глазах коллег-иностранцев: занятная зверушка, которую легко будет склонить на свои условия. *** Седзи тихо отъехала в сторону. В гостевой было шумно. Мешанина из тел рябила перед глазами, и что-то явно было не так. Генджи стоял на коленях, рукой британец прижимал его голову к паху – брат беззвучно содрогался от кашля, сжимая чужие колени, но отодвинуться не мог. Острое остальных одобрительно хохотали, кто-то оглаживал свою промежность. — Шимада-сан? — как ни в чем не бывало обратился британец. — А мы думали, вы не вернётесь. Ханзо не ответил. Ему показалось, будто при упоминании его имени Генджи вздрогнул. — Ааах! — Брэндон запрокинул голову и вскоре отстранился с довольной улыбкой на лице. Генджи закашлялся, но никто не обратил внимания на мужской голос. Ханзо проснулся резко, будто его окатили ушатом ледяной воды. —7— Предплечье уже ныло от напряжения, но Ханзо стоически не обращал на это внимание. Завтра пальцы, израненные тетивой, будут саднить, но это будет завтра. Он стрелял уже несколько часов, выплёскивая в мишень концентрированную тревогу и злость. На душе старшего сына Содзиро было неспокойно. Сад, созданный по всем дзенским канонам, должен был приносить умиростоверие и покой, но почему-то не работал. Раздражало даже журчание воды. Ещё одна стрела полетела в мишень. Почти в яблочко. Плохо — потому что почти. — Тебе бы выпустить пар, братишка, — ленивый голос его за спиной принадлежал, конечно, Генджи. Ханзо искоса смерил дефилирующего в сторону каменной скамейки брата холодным взглядом. Едва не вспыхнул — на Генджи было одно только полотенце, небрежно прикрывающее бёдра. Капельки воды, стекающие с волос, искрились на солнце. Ханзо вообще не мог нормально говорить с братом после случая с британцами — хотя не то чтобы они нормально разговаривали и до этого. То и дело лицо младшего норовило превратится в маску гейши, томную, бесстрастную. А сон, привидевшийся с перепоя... Ханзо выпустил стрелу, чертыхнувшись, — будто отгонял дурные мысли. Но их стрелами, конечно, не убить. Генджи вытянул босые ноги; присел на скамейку. Глаза, такие же темные, как у Ханзо, смотрели безотрывно. — Слышишь, я серьёзно. Ты какой-то нервный в последнее время. У меня есть номерок одной кудесницы… Ханзо бросил на него такой яростный взгляд, что Генджи замолк, опешив. — Как знаешь, — младший Шимада пожал острыми плечами. За последнее время он сильно похудел. *** Шелест шелковой ткани едва сочится сквозь опьяненное сознание — и дорога вниз по коридору кажется едва ли не вечным путем. Генджи идет впереди, и с каждым шагом Ханзо все труднее напоминать себе, что это он, а не она. В какой-то момент брат оборачивается, и его взгляд искоса пробуждает тревожное, смутное ощущение дежавю. Дверь отъезжает в сторону — Ханзо шагает внутрь будто бы под гипнозом. В комнате темно, лишь лунный свет струится на футон в центре. Обескураженный, Ханзо не может отвести от него взгляда. Тихий стук, с которым плотно закрылась дверь, заставляет его вздрогнуть; Генджи бесцеремонно оттаскивает его назад, прижимает к стене, притирается к телу, накрашенные губы влажно касаются шеи. С глухим стоном Ханзо вырывается из душных объятий брата, чтобы оказаться у себя в спальне, на разворошенной постели. С остервенением откинув простынь, старший из братьев Шимада направляется в просторную ванную, где окатывает все тело ледяной водой и упрямо пережидает, пока сердце прекратит так колотиться в груди, а кровь отольет от гениталий. Внимание привлекают приглушенные звуки: хлопнувшая дверь, затем неровные, будто заплетающиеся шаги. Генджи. Несколько секунд Шимада держится за рукоятку крана, словно бы размышляя; на самом деле в его голове шуршит один лишь ветер, заглушающий все разумные мысли — всё, что взбунтовалось в нем, стоило инстинктам заикнуться о совершенно дикой, безумной идее. Несколько мгновений спустя он уже в спальне, обставленной по безвкусным европейским традициям; брат, сидя на краю своей огромной кровати, безуспешно пытается стянуть с себя узкие джинсы. Он оберачивается, встречает брата осоловелым, глупым от алкоголя взглядом. Один удар сердца спустя Ханзо роняет Генджи на постель, склоняется над ним... и сон протекает в реальность, проводя по спине старшего брата армаду мурашек. Генджи не отвечает на поцелуй, только глухо стонет, почти мяукает. У Ханзо что-то беззвучно щелкает в голове — кажется, это те цепи, что помогали ему придерживаться своих аскетичных правил; и он делает все то, что не позволил бы себе ни с девушкой, ни с парнем — а только с ним: хватает за руки, чтобы не сопротивлялся, требовательно, жестко вжимается в чужие бедра и с какой-то звериной яростью оставляет следы на чужом теле зубами и ногтями. Стянув с брата дурацкие джинсы, Ханзо впервые растерянно замирает, откровенно не зная, что делать дальше. Генджи смотрит на него исподлобья, во взгляде кипит злость; Ханзо прикрывает глаза, готовясь принять полагающийся ему удар. И даже надеясь, что этот удар будет как можно более сильным. Но вместо этого Генджи роняет на постель уже его самого, но вроде как... нежнее. Стаскивает хакама до середины бедер — Ханзо не может заставить себя поднять веки, не веря в происходящее. И только под конец распахивает глаза, чтобы запечатлеть сцену, которую не забудет до самой смерти — ядовито-зеленая лохматая макушка брата, лица не видно, торчащее плечо и неровно, сбито дрочащая ему рука. Как тогда, шесть лет назад. Ханзо кончает постыдно быстро, в предоргазменной судороге сжимая зеленые пряди в руке. Генджи вырывается, старший тут же отпускает его, с притупленным испугом наблюдая, как брат справляется с рвотным позывом (успешно) и обессиленно падает на подушку. Тишина. Секунда этой тишины — тяжелее, чем самая беспощадная тренировка. Ханзо неуверенно тянется к брату — Генджи резко дергает плечом, сбрасывая его руку. — Отвали. Я хочу спать. Ханзо резко поднимается с постели, торопливо натягивает хакама и, исполненный еще не оформившейся в действие решимости, направляется прочь. — Стой… Хриплый голос брата заставляет его замереть мгновенно. — Принеси мне воды. Прозрачная струя медленно наполняет бокал. В голове четко складывается план дальнейших действий: Ханзо вспоминает, в каком из шкафов лежит ритуальный кинжал и даже складывает предсмертный стих. Это все, что ждет его после исполнения последней просьбы брата. Генджи пьет полулежа, торопливо и жадно, словно маленький ребенок. И даже сейчас хочется — и Ханзо ненавидит себя за это — протянуть руку и утереть окропленный влагой подбородок. Брат ставит стакан на прикроватную тумбочку, и Ханзо уже разворачивается, чтобы идти… — Стой. Ханзо прикрывает глаза и опускает голову. Разумеется, он должен выслушать все то, что у брата найдется сказать — кажется, тот как раз протрезвел достаточно, чтобы связывать слова в предложения. Но Генджи лишь коротко произносит: — Не уходи, — и легко, будто бы пером, касается его руки. Ханзо, помедлив, присаживается на край постели. Слова разрывают изнутри, но он не знает, что сказать. Спустя бесконечно-долгую паузу все-таки выдавливает: — Генджи… — Брось, — прерывает его Генджи, махнув куда-то в пустоту рукой. — Тебе ведь надо было? Всем только это и надо… Конец фразы почти не разобрать, но Ханзо отчетливо слышит каждое слово. Ложится рядом с самого края, ни единой частью тела не касаясь брата. За окном светает, но Генджи, привычный засыпать в это время, беспечно проваливается в глубокий сон. Несколько часов Ханзо не смыкает глаз, не в силах выбросить из головы странное, незнакомое доселе ощущение собственной нечистоты. Странная и внезапная мысль: насколько же его брат сломленный человек. Когда из-за двери начинают доноситься тихие шаги прислуги, Ханзо торопливо вскакивает с постели и, выждав момент, прокрадывается, словно вор, обратно к себе. если бы я не знал что был мертв до рожденья я бы заплакал — жалея еще одного человека (Ота Докан) —8— С того момента что-то неуловимо изменилось. Снова. Теперь Ханзо мог — почти первый раз в жизни — посмотреть на брата трезвым взглядом, как бы парадоксально это ни звучало. Генджи жил иначе, по другим правилам, как будто даже в другом мире, но и там были свои принципы, которые младший, будучи наследником Шимада, не переступал никогда. То, как отчаянно Генджи нуждался в обыкновенной человеческой теплоте, Ханзо, отринувший мирское, конечно, не видел, но смутно понимал, что брат не целостен, раздроблён, оттого — несчастен. Как и он сам; но справлялись они с этим по-разному. Ханзо тренировался все больше, будто пытаясь задавить физической силой душащее нечто; Генджи разрушал себя, следуя принципу «все, что не убивает». В итоге Ханзо все-таки отказал британцам. Умело завуалировав (спасибо жеманному формальному языку) причину, старший из братьев распрощался с гостями, удержавшись от ядовитых реплик напоследок. Европейцы не показали себя достойными людьми. Впрочем, ожидаемо. Брэндон не выглядел расстроенным, но смерил Генджи, стоявшего чуть поодаль с совершенно незаинтересованным видом, весьма тяжелым и задумчивым взглядом. Минул закатный час, и Ханзо готовился отойти ко сну, как его вечерняя медитация оказалась прервана вторжением в покои. Генджи втаскивал свой футон. Он был спокоен и трезв. — Генджи?! Брат не ответил, пока тяжелый футон не оказался целиком в спальне. — Он придёт за мной. — Кто? — Ты знаешь кто. Британец. Я вроде как нанёс ему оскорбление, — Генджи скривился. — Он очень увлечён, ммм, японской идентичностью. И следуя всем канонам культурной апроприации, наверняка пойдёт вершить месть. Я переночую здесь. Последняя фраза, брошенная небрежно, заставила сердце Ханзо неприятно екнуть. — Я не давал своего раз... — сварливо начал он. — Ты хочешь, чтобы меня убили? Ханзо осекся. Но ведь можно было выставить охрану, участить патрули вокруг поместья… — Их нельзя трогать, иначе нам грозит вендетта. Мне плевать вообще-то, но втягивать невиновных я не хочу. Я пережду здесь. Завтра уеду. В Сингапур, на месяц. Может, больше. Ханзо молчал, наблюдая, как устраивается брат. Он устроился поодаль, отчего неприятно царапнуло: память Ханзо ещё хранила память о той ночи. — Удивительно, правда? — уронил Генджи со смешком, подтыкая углы простыни. — Из всех мест в Японии никому не придет в голову искать меня именно в комнате родного брата. Закончив с простынью, Генджи тут же укутался в одеяло, отвернувшись к стене — Ханзо видел только его острое плечо, торчавшее поверх тёмной ткани. — Прости меня, брат. Я очень плохой человек. Некоторое время Генджи молчал, не подавая никаких признаков бодрствования. И когда Ханзо уже было подумал, что Генджи и в самом деле отрубился, стоило вихрастой зеленоволосой голове коснуться подушки, как брат проворчал: — Чего это вдруг? Некоторое время Ханзо молчал, переваривая услышанное. Кажется, его хваленое самообладание продолжало сдавать — в глубине души захотелось расхохотаться: нервно, несдержанно, как это делают безумцы. И как сам он не делал уже много, много лет. — Мне следует извиниться за свое поведение, — неохотно добавил Ханзо. Генджи помолчал, рассматривая потолок. Будто подыскивал подходящие слова. — Забей, — наконец произнёс он, и голос почему-то прозвучал как-то...тускло? — Я же серьёзно говорил насчёт разрядки. Знаешь, Ханзо, если делать вид, что проблемы нет, она от этого никуда не исчезнет. Ханзо изо всех сил стиснул челюсти, треснул кулаком по футону, прорычал: — Замолчи! Это не… Что «это» и почему «не», он так и не договорил, молча справляясь с приступом ярости. Он и сам не понимал, как относиться к тому, что произошло той ночью, но просто «разрядка»?.. Никто не смел использовать его брата для «разрядки», словно ту «кудесницу», о которой тот легкомысленно заводил речь. Вот только, наверное, так считал лишь один из братьев-Шимада. Генджи резко сел на футоне, неожиданно внимательно взглянув на брата. Ночник бликовал и искажал его лицо, превращая его в копию отца. — Это было именно тем, чем и было. Имей храбрость называть вещи своими именами. Если мой брат не в состоянии самостоятельно справляться со своими проблемами, то мой долг, как его брата, помочь ему. Ханзо прикрыл веки, чувствуя, как они обжигают глазные яблоки — как и кровь, прилившая к щекам и кончикам ушей. Кажется, ему и впрямь не хватало храбрости говорить о таком напрямую. Впрочем, у кого хватило бы? — Если британец вздумает тебе мстить... — захотелось вставить банальность, но он сдержался, — то найдет и в Сингапуре. — Не найдёт, — Генджи усмехнулся и тут же посерьёзнел. — Не найдёт, — повторил он негромко, будто убеждая себя. — Ему важно сделать из этого показательную кару, а получится это только если сделать это здесь. К тому же он не настолько пострадал. Оскорблён в своих лучших чувствах, да, но не настолько, чтобы искать меня по всему земному шару. Звучало все логично и разумно — на удивление — но Ханзо не покидало чувство, что Генджи чего-то не договаривает. Младший почесал нос, принимая на лицо своё обычное выражение безмятежного наплевательства и откинулся на футон. Ханзо продолжал смотреть в его сторону, но куда-то сквозь, думая о своём. Очнувшись, погасил ночник, устроился на футоне рядом с ним, но сна не было. Да он и боялся спать — оставаться наедине с братом после той ночи было сродни пытке. Ему едва удалось забыться в чуткой дреме, как он почувствовал какое-то движение рядом. Генджи забирался под его одеяло, игнорируя все на свете. Отвернулся, прижимаясь спиной к Ханзо. Он спал как ребёнок, подтянув ноги к себе. Странно, но Ханзо почувствовал себя спокойнее. —9— @GrinDragon: ты что меня за идиота держишь @GrinDragon: твой с позволения сказать агент спалился ещё в аэропорту @GrinDragon: пришлось менять план на ходу ещё 300к йен на ветер спасибо брат Резкий и болезненный укол в плечо — перед глазами поплыло. Транквилизатор? Ханзо даже не успел испугаться — или разозлиться — тело безжизненным мешком упало на землю, тьма накрыла глаза. В каком-то вроде бы складском помещении было тихо — хоть слушай как танцует пыль. Ханзо откашлялся, пытаясь выловить из омута сознания хотя бы одну мысль. Нарочно этого сделать не удалось, но это сделалось неважным, когда при попытке потереть нывшие запястья от наткнулся на препятствие. Веревки?! В тщетных стараниях хоть как-то ослабить узлы он растратил все силы, но веревки держали крепко. Выбившись из сил, он тяжело дышал; перед глазами плавали круги — видимо, действие наркотика ещё не закончилось до конца. Если бы только он был внимательнее. Откуда эта беспечность? Откуда уверенность, что раз Генджи нет в городе, то ему самому ничего не грозит?.. Из соседнего помещения доносились тихие звуки разговора. С трудом сосредоточившись, Ханзо узнал голос. — Соглашусь, было неприятно получить такой приём, но это мелочь, — британец замолк на секунду. — Пожалуй, я бы даже нанёс ему личный визит, не будь он так труслив. Но это неважно. Важно вот что: и дураку понятно, кому достанется империя Шимада после... кончины Содзиро. Я думаю, слух о том, что они отказали своим западным компаньонам, уже облетела округу. Пусть так. Я привык играть теми картами, что на руках. Вы играете в покер, Иматока-сан?.. о чем это я, конечно нет. Сейчас у Шимада большой вес на арене — да нет, это всем хорошо известно, — но что, если что-то случится с наследниками? Содзиро дракон, но старый и слабый дракон, а вот его отпрыски опасны... Да, младшего надо тоже. Нутро обожгло изнутри ледяным ужасом: телефон он не успел ни заблокировать, ни раздавить, стереть переписку с братом — тем более. — ...Своей непредсказуемостью, конечно. Но это неважно, всерьёз его все равно никто не принимает. Репутация — капризная подруга, Иматока-сан, вам ли не знать... Так вот о чем я... Нет, этого убивать мы не станем. Будет слишком очевидно. Кроме нас сейчас никто бы на это не пошёл. Надо играть тоньше. Да... Да, именно вывести из строя. Что до младшего… Нет, с вашей стороны — просто убедить всех, что мы не при чём. Драконы сцепились и покалечили друг друга. Свой интерес, я думаю, вы понимаете... Ханзо старался осмыслить все, что услышал, но голова была будто ватная. Обрывки фраз никак не хотели складываться в картинку. Потом было уже поздно что-то анализировать. Их было двое: огромные и молчаливые, тусклые демоны, подернутые дымкой — его глазами. Один из них легко забросил Ханзо — немаленького, в общем-то, мужчину — себе на плечо. Шли недолго; в какой-то момент его сбросили на пол, небрежно, словно мешок. Страшным было не бесстрастное лицо бандита, а огромная кувалда в его руках: держал он ее так, будто она ничего не весила. Сердце провалилось не в пятки даже, а куда-то за границы физического тела. Сграбастав его за руки, второй громила перекинул их узлом за торчащую из пола арматуру. Первый покачивал кувалдой, примеряясь. В голове вспыхнуло: «вывести из строя». Сколько хватило сил, он рванулся было всем телом, дернув руки вверх, туда, где предположительно кончалась арматура — но на узел вовремя наступил второй из похитителей. Ханзо в отчаянии обернулся и потому не увидел, как кувалда с размаху обрушилась на связанные щиколотки. Вопль спугнул птиц, ночевавших на ржавых балках под потолком. Ханзо быстро потерял сознание от боли. Но вид кровавого месива с торчащими кусками костей на месте ног успел отпечатался в его памяти четко, будто клеймо. —10— Ханзо приходит в себя, тянется почесать нос — мешает силиконовая маска, а в вене щекочет игла. Все ощущения мутные, веки и конечности тяжёлые. Конечности… Кое-как он приподнимает голову, следит взглядом вниз по телу, видит под простынью колени и... ничего там, где должны быть голени и стопы. Нащупывает забинтованной рукой кнопку вызова медсестры, собирает все силы, что есть, и с остервенением швыряет в стену; игла таки вываливается из вены. В следующий раз по пробуждении он видит дежурящего омника. Злость и боль никуда не делись, просто стали одутловатыми и неповоротливыми от транквилизаторов. «Чем могу служить, Шимада-сан?» Ханзо безразлично отворачивает голову, на уме тревожно вертится имя, но он слишком устал, чтобы думать. Снова тяжёлая, удушающая дрема, и во тьме под вымораживающий хруст костей тихо рычит дракон; раскосые глаза ярко светятся зелёным.